Эд Макбейн - Смерть по ходу пьесы
Эйприл начала показывать знаками: «Она хочет знать...» — но Тедди уже уловила суть вопроса. Она показала дочери, чтобы та сказала женщине, что действительно, ее папа — коп, а если точнее — детектив, но какое это имеет отношение к тому факту, что эта женщина только что врезалась в бампер ее машины, разбила фару...
— Ma, помедленнее, — сказала Эйприл.
— ...и решетку и помяла капот?
— Мой отец — детектив, — спокойно сказала Эйприл. — Вы разбили нашу фару и решетку и помяли капот — при чем тут кем работает мой отец?
Тедди следила за губами дочери. Она одобрительно кивнула и полезла в сумочку, чтобы достать из бумажника водительскую лицензию. Потом она вспомнила, что ее регистрационная и страховая карточка осталась в машине, в «бардачке». Тедди открыла машину со стороны пассажирского сиденья. Тут женщина завопила:
— Эй, куда это ты полезла?
Тедди ее не услышала.
Женщина схватила ее за плечо и развернула к себе, едва не сбив с ног.
— Ты меня слышишь?
На этот раз Тедди прочла ее слова по губам. Она также почувствовала, что слюна, которой брызгалась разъяренная дама, явственно пахла чесноком.
— Ты что, думаешь, что тебе сойдет с рук даже убийство, раз твой муж — коп?
Женщина схватила Тедди за оба плеча и принялась яростно ее трясти.
— Это так ты думаешь, да? Ну так тебе придется передумать...
Тедди пнула ее в левую голень.
Эйприл побежала к телефонной будке.
* * *Клинг подумал, что квартира напоминает декорации для пьесы о каком-нибудь французском короле. Но Хосе Делакрус услужливо сообщил, что он сам разработал дизайн квартиры «в эклектичном стиле, сочетающем элементы стилей королевы Анны, Регентства, Виндзоров и Вильяма и Мэри». Ни одно из этих имен, по мнению Клинга, и близко не напоминало французские. Делакрус тем временем продолжал говорить, что он надеется, что его творение — Клинг так понял, что речь идет о квартире, — переживет его взаимоотношения с Кендаллом, которые иногда кажутся ему не слишком устойчивыми. Карелла не сообщил Клингу, что Делакрус был геем. Ну и Кендалл, соответственно. Возможно, он счел это неважным. Впрочем, Клинг тоже не думал, что это Бог весть какая важность, если только один из них — или они оба — не причастны к убийству Мишель Кассиди.
— Расскажите мне о вечере седьмого апреля, — попросил Клинг.
— О, пожалуйста, но вам не кажется, что мы разговариваем, словно киношные копы?
Клингу не казалось, что он разговаривает, как киношный коп. Он обнаружил, что это сравнение его раздражает.
— Где вы были тем вечером, например? — спросил он.
— Здесь, — ответил Делакрус. — Прошу прощения, но не могу ли я узнать, что все это значит?
— Вы не разговаривали в последнее время с Эшли Кендаллом?
— Последний раз мы разговаривали утром. Он поцеловал меня на прощание и пошел на работу.
Клинг подумал, не упомянул ли Делакрус это нарочно, чтобы подразнить его. В смысле, о мужчине, целующем другого мужчину перед уходом на работу. Клинг пару секунд подумал над этим и решил, что это его раздражает меньше, чем сравнение его самого с киношным копом.
Прилагая все усилия к тому, чтобы не напоминать какого-нибудь персонажа из «Блюза Хилл-стрит», он сказал:
— Не помните ли вы, где вы находились тем вечером, когда произошло убийство Мишель Кассили?
— Предполагается, что я знаю эту женщину?
— Ваш друг сказал, что нет.
— Эшли?
— Да, мистер Кендалл.
— Вас не смущает, что мы с ним — геи?
— Мистер Делакрус, меня не волнует, кто вы такой и чем вы занимаетесь, до тех пор, пока вы не занимаетесь этим на улице и не распугиваете лошадей.
— Браво! Да здравствует королева Виктория!
— Но предполагается, что об этой женщине вы все-таки знаете.
— О королеве Виктории?
— Да, о королеве Виктории.
— Я никогда не встречался с Мишель Кассиди, но я действительно знаю о том, что с ней произошло. Мне бы нужно было быть слепым и глухим, чтобы этого не знать.
— Хорошо. Итак, где вы находились в тот вечер, когда произошло убийство?
— Здесь.
— Здесь присутствовал кто-нибудь еще?
— Вы ищете подтверждение тому, что сказал вам Эшли?
— Вы сказали, что не разговаривали с ним с того момента...
— Совершенно верно.
— Тогда почему вы думаете, что я пытаюсь проверить какие-либо его утверждения?
— О, обычная интуиция, детектив Клинг. Обычная интуиция.
— Где вы были весь день?
— Сегодня?
— Да. Я ждал вас у подъезда с...
— А почему вы просто не спросили у Эшли, где я был? Он сказал бы вам...
— С ним разговаривал не я.
— Ну, кто-то же с ним разговаривал...
— Да. Мой напарник.
— Почему бы ему было не задать этот вопрос? Или вы хотите убедиться, что Эшли не звонил сюда, чтобы предупредить меня?
— Предупредить вас о чем?
— О том, что именно следует говорить. На тот случай, если вы будете спрашивать, где я находился в тот вечер, когда была убита Мишель Кассиди.
— Вы уже сказали мне, где вы были. И вы уже сказали, что не разговаривали с Кендалл ом с самого раннего утра.
— Откуда вы знаете, что это было рано утром?
— Репетиция началась в девять.
— Элементарно, мой дорогой Ватсон.
— Ну так что вы думаете, мистер Делакрус?
— Эшли сказал вашему напарнику, что тем вечером, когда была убита Мишель, он был со мной?
— Почему бы вам просто не сказать, где он был?
— Он был здесь.
— Весь вечер?
— Весь вечер.
— Может ли кто-нибудь это подтвердить?
— О Господи! — не выдержал Делакрус.
Клинг ждал.
— Вам не кажется, что я уже знаю, что вы это знаете, мистер Клинг?
— Что вы знаете?
— Что у Эшли была здесь встреча с человеком, который играет режиссера в той дурацкой пьесе, которую он сейчас ставит.
— С какого и по какое время это происходило?
— Купер Хайнес пришел сюда в семь и ушел в десять, — сказал Делакрус. — Я это помню, поскольку привык ложиться в постель раньше.
— Выходил ли кто-нибудь из них за это время?
— До десяти — нет. Мистер Хайнес ушел в десять. Эшли остался. Как вам известно, он здесь живет.
— А вы сами не выходили из квартиры?
— Я оставался дома все время, пока здесь находился Купер Хайнес, — сказал Делакрус и улыбнулся. — Видите ли, я слишком хорошо знаю Эшли.
* * *Швейцар из крайнего подъезда дома, в котором проживал Купер Хайнес, сообщил Клингу, что мистер Хайнес вышел десять минут назад, погулять с собакой. Клинг нагнал его лишь через добрых семь кварталов. Мистера Хайнеса волокла за собой на поводке маленькая злющая собачонка. Собачонка тут же принялась лаять на Клинга, как это делают все маленькие собаки, пытаясь убедить окружающих, что на самом деле они являются свирепыми немецкими овчарками или замаскированными датскими догами. Хайнес тут же принялся приговаривать: «Фу, Франциск, фу», — но маленький Франциск упорно продолжал рычать на Клинга и норовил вцепиться ему в лодыжку. Клингу захотелось наступить на визгливую тварь и размазать ее по асфальту. Собаколюбы всех стран, объединяйтесь!
В конце концов Хайнес справился с Франциском, и они двинулись дальше по авеню. Песик обнюхивал каждое чахлое деревце, мимо которого они проходили, время от времени бросая презрительные взгляды на Клинга, словно это он был повинен в том, что ни одно из этих деревьев не соответствовало требованиям, предъявляемым Франциском к туалету. Хайнес, как законопослушный гражданин, нес в руке вывернутый наизнанку пластиковый пакет. Когда маленький Франциск, как говорится, облегчится, Хайнес, как того требует закон, подберет эти следы жизнедеятельности и вывернет этот пластиковый пакет обратно так, чтобы не возникало необходимости касаться отходов руками.
Но похоже было, что сегодня вечером маленький Франциск особенно упорно не желал исполнять свои обязанности. Хайнес, как терпеливый хозяин и добропорядочный гражданин, уже и упрашивал Франциска, и льстил ему, но никакого воздействия эти уговоры не оказывали. Песик продолжал с презрением воротить нос и от чахлых деревьев, и от основательных водоразборных кранов.
Нежелание собачки отправлять естественные потребности, соединенное с известностью Хайнеса, приводило к тому, что до них постоянно доносились приветственные или одобрительные возгласы со стороны прохожих. Хайнеса узнавали не потому, что он играл режиссера — или, если точнее, Режиссера — в каком-то захудалом театре в верхнем городе. Своей известностью он был обязан идущей по пять дней в неделю «мыльной опере» «Прялка Катерины», в которой он играл полюбившегося публике доктора по имени Джереми Фиппс. Пока они прогуливались по авеню, постоянно останавливаясь и ожидая, пока Франциск обнюхает и отвергнет очередное место, прохожие улыбались Хайнесу, махали ему рукой или приветствовали его фамильярными восклицаниями: «Эй, док, как дела?» или «Эй, док, а где Анабелла?» Анабеллой звали утку, которая по сценарию была любимицей доктора и которую недавно похитила банда незаконно въехавших в страну китайских иммигрантов. Бандиты воровали домашних птиц и продавали их в рестораны, специализировавшиеся на пекинской кухне. С учетом всего того внимания, которое песик уделял местам, потенциально пригодным для облегчения организма, усилий, которые тратил Хайнес на то, чтобы подольститься к Франциску и убедить его сделать свои дела, и, плюс к этому, с учетом бурного внимания, которое уделяли им чуть ли не все жители города, обеспокоенные судьбой доктора Фиппса, Клинг обнаружил, что ему весьма трудно задавать сколько-нибудь последовательные и осмысленные вопросы. Но он обязан был их задать.
