Эптон Синклер - 100% [худ. Пинкисевич]
Вдобавок Питер беспокоился о Нелл. Она уже около недели работала на новом месте и до сих пор не дала о себе знать. Нелл запретила Питеру писать, опасаясь, как бы он не ляпнул какую-нибудь глупость. Ну, что ж, надо набраться терпения, — Эдит Юстас уж, конечно, сумеет постоять за себя. Он ничуть не сомневался в умении Эдит Юстас постоять за себя. Но Питера тревожила мысль о том, что она сейчас разрабатывает ещё одну, инсценировку, его приводила в трепет необузданность её фантазии. В прошлый раз он познакомился с плодами её творчества, получив в руки чемоданчик, начинённый динамитом. Что преподнесет ему на этот раз её творческое воображение, Питер не знал и даже боялся об этом подумать. Ведь Нелл, зарвавшись, может как-нибудь его подвести, — и если его разоблачит Гаффи, будет, пожалуй, так же ужасно, как если бы его вывел на чистую воду Мак!
Питер просмотрел утренний выпуск «Таймса», — там целая страница была посвящена бичеванию красных, и расправа рассматривалась как героически выполненный патриотический долг. Это значительно подбодрило Питера. Он поспешил прочесть передовицу, занимавшую два столбца, — это был сплошной крик ликования! После этой статьи у Питера почти улеглись угрызения совести, а когда он прочёл целый ряд интервью с видными гражданами, от всего сердца одобрявшими поведение «бдительных», ему стало даже стыдно своей слабости, и он порадовался, что никому в ней не признался. Питер изо всех сил старался стать настоящим «делягой», стопроцентным, чистокровным американцем и два раза в день, утром и вечером, прочитывал от доски до доски «Тайме»; газета духовно им руководила, поддерживала его и вдохновляла.
Мак-Гивни приказал Питеру выступить в роли жертвы этой расправы, и у Питера проснулось чувство юмора. Он выстриг в одном местечке на затылке волосы, приложил туда клочок ваты и основательно залепил хирургическим пластырем. Другой кусок пластыря, побольше, он приклеил поперёк лба, а на щёку наклеил ещё две полоски крест-накрест, затем перевязал кисть руки, искусно имитируя вывих. В таком убранстве он появился в «Доме американца», и Мак-Гивни наградил его неподдельным хохотом и тут же стал давать ему инструкции, которые окончательно вернули Питеру бодрость духа. Питер снова должен был вознестись на Олимп!
Человек с крысиным лицом подробно изложил Питеру его задачу. Речь шла об одной даме из высшего общества, — говорили, что её состояние оценивается в несколько миллионов, — которая открыто примыкала к красным и была пацифисткой самого зловредного толка. После ареста молодого Лэкмена она выступила на арену общественной деятельности и стала поддерживать крупными суммами Совет народов, Лигу противников призыва и другие организации, которые враги попросту называли германофильскими. Единственное затруднение состояло в том, что эта дама чрезвычайно богата и её не так-то просто поддеть. Муж её был директором нескольких банков Нельса Аккермана и обладал могущественными связями. Он был отъявленный противник социалистов и приобретал заем свободы. Он постоянно ссорился со своей женой, но, конечно, не желал, чтобы она попала в тюрьму; таким образом, полиция, районный прокурор и даже федеральные власти оказывались в щекотливом положении — никому не хотелось причинять неприятности одному из приближённых короля Американского города.
— Но всё-таки что-нибудь да надо предпринять, — заявил Мак-Гивни. — Эта замаскированная агитация в пользу Германии не может так продолжаться.
И Питеру было поручено подбить миссис Годд на какое-нибудь «открытое выступление».
— Миссис Годд? — переспросил Питер.
Это имя как нельзя более подходило для обитательницы Олимпа, и Питера удивило такое совпадение. Знатная дама жила за городом, её великолепный особняк стоял на вершине холма неподалеку от возвышенности, где находился дворец Нельса Аккермана. Попавшие в беду красные и пацифисты мечтали о паломничестве к её дворцу, где они рассчитывали получить драгоценные зелёные пластыри для своих ран.[5]
Мак-Гивни заявил, что теперь самый подходящий момент для Питера посетить миссис Годд. Питеру надозалечить много ран; миссис Годд будет возмущена всем, что произошло накануне вечером, и, без сомнения, не станет стесняться в выражениях.
§ 62
Питеру ещё не приходилось испытывать такого волнения после того знаменательного дня, когда он упустил молодого Лэкмена. Он до сих пор ещё не мог себе простить столь дорого обошедшейся ему неудачи, и вот теперь ему открывалась новая возможность. Он отправился за город на трамвае, а потом прошёл пешком две мили до особняка, расположенного на вершине холма, куда он поднялся, миновав рощицу и великолепные итальянские сады. Вспомнив наставления Мак-Гивни, Питер собрался с духом, подошел к подъезду величественного здания и позвонил.
Питер вспотел от долгой ходьбы и был весь в пыли, на лице у него образовались грязные разводы, и прежде белоснежные полоски пластыря совсем посерели. Он никогда не отличался изящной внешностью, а сейчас, с дырявой соломенной шляпой в руках, сильно смахивал на бродягу. Но горничная-француженка, открывшая ему дверь, видимо, привыкла к посетителям самого странного вида. Она и не подумала послать Питера на чёрный ход или припугнуть его собаками, но спокойно сказала:
— Присядьте, пожалуйста. Я доложу мадам.
В слове «мадам[6]» она сделала ударение на последнем слоге, что очень удивило Питера.
И вот появилась миссис Годд в ореоле благостного олимпийского величия, крупная, полная дама, словно созданная для роли богини. Питером овладел благоговейный ужас. Как посмел он явиться сюда? Ни в Отеле де Сото, где было столько богов, ни во дворце самого короля Нельса Аккермана не испытывал он такого острого сознания своего ничтожества, как перед этой спокойной, величавой дамой с медлительными движениями. Она казалась олицетворением богатства, особой «высшего ранга». Хотя её широко раскрытые голубые глаза приветливо смотрели на Питера, он был прямо уничтожен, так велико было её превосходство. Питер не знал, что как джентльмен должен подняться со стула при входе дамы, но какой-то инстинкт заставил его вскочить на ноги, и он стоял, нервно мигая, глядя, как она плывет к нему навстречу через обширный вестибюль.
— Здравствуйте, — сказала она низким сочным голосом, пристально глядя на него ласковыми, широко открытыми голубыми глазами.
— 3-здравствуйте, м-миссис Годд, — пробормотал Питер.
По правде сказать, Питер от изумления едва не лишился дара речи. Неужели же эта высокопоставленная особа в самом деле таких левых убеждений? В радикалах его, пожалуй, больше всего раздражала их шумливость, запальчивость, и его поразило величавое спокойствие её взгляда и движений, мягкий голос, размеренная речь, поразила её красота и выхоленная кожа: у миссис Годд на лице не было и следа морщин, несмотря на её возраст. У Нелл Дулин ослепительный цвет лица, но кожа у неё всегда покрыта густым слоем пудры, и если присмотреться поближе, — что Питеру случалось делать, — можно разглядеть грязные пятна у корней волос и на шее. Но кожа миссис Годд была ослепительной белизны, какой может быть только кожа богини. Питер не мог бы определить, что создавало впечатление такого царственного величия. На миссис Годд было не слишком много бриллиантов и не такие уж они крупные, — миссис Джеймс затмевала её блеском драгоценностей. Нельзя этого было объяснить и нежным ароматом духов, исходившим от неё, — ведь Нелл Дулин распространяла вокруг себя ещё более сладкий аромат, — но даже жалкий, невежественный Питер почувствовал разницу: ему казалось, что миссис Годд впервые надела свой драгоценный наряд, что по дорогим коврам, устилавшим паркет, ещё никто не ступал, что даже на стул, где он сидел, никто не садился до него!
Маленькая Ада Рут назвала миссис Годд «матерью всего человечества», и вот она неожиданно стала матерью Питера Гаджа. Она уже успела прочесть утренние газеты, потрясённые и негодующие красные уже несколько раз звонили ей по телефону, и она с первых же слов поняла значение повязок и пластырей Питера. Она протянула к нему свою прекрасную прохладную руку, и внезапно слезы брызнули из её больших голубых глаз.
— Ах, вы один из этих несчастных юношей! Слава богу, они вас не убили!
Она подвела его к мягкой кушетке и заставила прилечь на шелковые подушки. Мечта Питера о горе Олимп чудесным образом сбылась! Ему пришло в голову, что, если бы миссис Годд согласилась постоянно играть роль, его матери, он, Питер Гадж, был бы готов отказаться от своей роли агента, борца против красных, сопряжённой с опасностями и затратой нервной энергии, — готов забыть свой долг, забыть всю жизненную борьбу и тревоги, — и вместе с обитателями Олимпа вкушать пищу богов и упиваться нектаром.
Сидя возле Питера, миссис Годд говорила мягким, ласковым голосом, смотрела на него добрыми голубыми глазами, и Питеру казалось, что ещё ни разу в жизни он не испытывал таких возвышенных чувств. Правда, когда он пришёл к Мариам Янкович, старая миссис Янкович была с ним также ласкова и у неё также навернулись на глаза слёзы сочувствия. Но ведь миссис Янкович была всего лишь толстая старая еврейка, она жила в бедной квартире, и от неё пахло мылом и недостиранным бельём; руки у неё были распаренные и липкие, и её доброта ничуть не тронула Питера. Но встретить нежное сочувствие на этих небесных высотах, слушать материнские, доверчивые речи этой чудесной миссис Годд, в шёлковом, ослепительно белом, словно только что сшитом платье, — нет, это было нечто совсем особенное!
