Хокан Нессер - Точка Боркманна
– Дьявол! – прорычал Подворский. – Подожди… Арлах… Ладно, я могу рассказать, если уж тебе так приспичило это знать. Сядь!
Ван Вейтерен сел. Подворский закурил новую сигарету и почесал затылок.
– Ну? – проговорил Ван Вейтерен.
– Каков срок давности за незаконный оборот опьяняющих средств? – спросил Подворский.
– С тобой все будет в порядке.
– Точно?
Ван Вейтерен кивнул.
– Не верю полицейским, – буркнул Подворский. – Выруби эту штуку!
Комиссар кивнул, и Мюнстер отключил магнитофон.
Подворский хрипло засмеялся:
– Ну, слушайте. Ко мне в руки попала партия водки, которую надо было пустить в оборот…
– Попала? – переспросил Ван Вейтерен.
– Назовем это так, – сказал Подворский.
– Сколько?
– Много.
Ван Вейтерен кивнул.
– А у меня был друг, датчанин, у которого в Арлахе имелся покупатель… долбаный медик… как выяснилось, он и не собирался платить по уговору…
– Как его звали? – вставил Мюнстер.
– Звали? Черт его знает. Не помню. Как-то на Б. Кажется, что-то на Бле..
– Блэве? – предложил Ван Вейтерен.
– Да, похоже на то… заумный пижон, решивший сделать легкие бабки, продавая водку своим расфуфыренным дружкам. Мы обо всем договорились, поставка товара состоялась, все готово, оставалось одно – оплата.
– И?.. – произнес Ван Вейтерен.
– Именно этот вопрос нам и предстояло решить в том кабаке… и тут этот маленький говнюк и его приятель вообразили себе, что они смогут меня надуть! Как это называется, господин комиссар, а?
– О какой сумме шла речь? – спросил Мюнстер.
– О порядочной, – ответил Подворский. – Мы уже успели пропустить не по одной рюмке. И тут я, само собой, вышел из себя. Жалею только…
– О чем? – спросил Ван Вейтерен.
– Что я не дождался датчанина, прежде чем перейти от слов к делу, – сказал Подворский, и тут с ним случился жестокий приступ кашля. Он отвернулся и скорчился, зажав рукой рот. Приступ затянулся на полминуты.
Мюнстер взглянул на комиссара, пытаясь понять, о чем тот думает, но, как всегда, ему это не удалось.
Самому Мюнстеру рассказ Подворского показался убедительным – во всяком случае, не складывалось впечатления, что он сочиняет на ходу.
Хотя никогда нельзя быть на все сто процентов уверенным. Ему уже доводилось ошибаться…
– Как звали его приятеля? – спросил Ван Вейтерен, когда Подворский перестал кашлять.
– Что?
– Приятель Блэве. Как его звали?
– Понятия не имею, – ответил Подворский.
– Он что, не представился? – спросил Мюнстер.
– Может, и представился, но не станете же вы требовать от меня, чтобы я помнил имя человека, которому набил морду двенадцать лет назад…
– Десять, – уточнил Ван Вейтерен. – Как его звали?
– Какого черта? – взревел Подворский. – Вы что, совсем спятили? Что тут вообще происходит?
Ван Вейтерен выдержал паузу, пока Подворский зло смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого, словно и впрямь размышлял, не сидят ли перед ним пара сумасшедших вместо двух полицейских.
Хотя в его представлении, как догадался Мюнстер, разница была невелика.
– Его звали Морис Рюме, – сказал Ван Вейтерен.
Подворский разинул рот.
– Вот проклятие! – сказал он наконец.
Откинувшись на стуле, он на некоторое время задумался.
– В общем, так, – выдавил он. – Уясните себе одну вещь – тогда, в том гребаном баре, мне не удалось его укокошить, а после того случая – тем более. У вас есть ко мне еще вопросы?
– В данный момент – нет, – ответил Ван Вейтерен и снова поднялся. – Но ты посиди, подумай об этом. Может, мы еще вернемся к нашему разговору.
Он постучал в дверь, и в помещение вошли Кропке и Мосер с наручниками.
– Тьфу на вас, ни дна вам ни покрышки! – проговорил Подворский, и это явно было сказано от души.
39Решение отпустить Эугена Подворского и как можно скорее проинформировать СМИ об исчезновении инспектора Мёрк было принято в воскресенье, в девять часов вечера, тремя голосами против одного. Баусен, Мюнстер и Ван Вейтерен высказались «за», Кропке «против». Мосер воздержался, видимо несколько сбитый с толку неожиданным и исключительно временным демократическим порядком.
– Я поговорю сегодня с Крэйкшанком, – сказал Ван Вейтерен. – Обещал ему некоторое преимущество перед другими. Пресс-конференция завтра во второй половине дня?
Баусен кивнул:
– В три часа. И теперь нам придется учитывать всеобщую шумиху… телевидение, радио, вся тяжелая артиллерия. Не каждый день убийцы поднимают руку на полицейских.
– Многие считают, что должно быть наоборот, – усмехнулся Ван Вейтерен. – Иногда я даже начинаю их понимать.
– Что скажем о Подворском? – спросил Кропке.
– Ни слова, – сказал Баусен. – Вообще, будет лучше, если вы придержите язык. – Он оглядел собравшихся. – С прессой будем общаться я и комиссар, больше никто.
– Как всегда, – проворчал Кропке.
– Это приказ, – сказал Баусен. – А теперь отправляйтесь домой спать. Завтра тоже будет день, и нас наверняка покажут по телевизору. Неплохо, если мы при этом будем похожи на людей. Я пойду отпущу Подворского.
– Я пойду с тобой, – сказал Ван Вейтерен. – Тут не помешает быть вдвоем.
Когда дети наконец улеглись, часы уже показывали начало двенадцатого. Они открыли бутылку вина, поставили на магнитофон запись Мостакиса, после нескольких неуклюжих попыток развели огонь в камине и перетащили матрас на пол в гостиной.
– Мы их разбудим, – проговорил Мюнстер.
– Нет, – улыбнулась Сюнн, погладила его по спине и залезла под одеяло. – Я подмешала им снотворное в горячий шоколад.
– Снотворное? – воскликнул он, пытаясь изобразить возмущение.
– Малюсенькую дозу. Никаких серьезных последствий. Иди ко мне!
– Молодец, – прошептал Мюнстер и обнял жену.
Понедельник начался с назойливого однообразного дождя, который, казалось, зарядил навечно.
Ван Вейтерен проснулся около семи. Некоторое время он уныло смотрел в окно и потом решил лечь обратно в постель. «В этом городке погода меняется чаще, чем я меняю рубашку», – подумал он.
Однако в начале десятого комиссар уже сидел за завтраком в ресторане отеля вместе с Крэйкшанком, который в этот раз казался невероятно бодрым и пребывал в прекрасном настроении, хотя ему и пришлось проработать большую часть ночи.
– Передал сообщение по телефону в три часа, – с энтузиазмом рассказывал он. – Выпускающий был близок к тому, чтобы остановить типографские прессы, но потом все же решил приберечь новость до вечернего выпуска. Жуткая история в духе Джека Потрошителя!
Комиссар мрачно кивнул.
– Взбодритесь! – воскликнул Крэйкшанк. – Вы скоро раскусите этот орешек. Но на этот раз он зашел слишком далеко. Что, она действительно знала, кто убийца?
– Вероятно, – сказал Ван Вейтерен. – Во всяком случае, он так думал.
Крэйкшанк кивнул.
– Вы уже опубликовали пресс-релиз? – спросил он и оглядел пустой зал. – Не вижу своих коллег…
Ван Вейтерен взглянул на часы:
– Через четверть часа. Хочу успеть доесть и спрятаться. Проклятый дождь!
– Угу, – проговорил Крэйкшанк, дожевывая круассан. – Представляю, какое там будет месиво.
– Где?
– На пляже и в лесу, разумеется. Когда все фотографы и частные детективы хлынут туда.
«Наверняка», – подумал Ван Вейтерен и снова вздохнул:
– Ну что ж, пора мне поехать в участок и запереться.
– Удачи, – ответил Крэйкшанк. – Увидимся на пресс-конференции. А я, пожалуй, посижу здесь в ожидании моих собратьев по перу.
– Ну вот, – проговорил полицмейстер и опустился на кожаный диван. – Честно говоря, газетчики мне больше по душе.
Ван Вейтерен кивнул.
– От этих говорящих роботов с телевидения у меня, черт побери, зуд по всему телу, – продолжал Баусен. – Ты, наверное, более привычен к таким типам?
Он сбросил ботинки и осторожно пошевелил пальцами на ногах, словно боялся, что они вдруг отвалятся.
– Не имею никакого желания к ним привыкать – сказал Ван Вейтерен. – Конечно, их тоже можно понять – у них свое видение ситуации. Но ты довольно ловко их осадил, как мне кажется.
– Спасибо, – проговорил Баусен. – Однако приговор в любом случае будет суров. Хиллер звонил?
Ван Вейтерен уселся за стол полицмейстера.
– Да, – ответил он. – Собирается откомандировать десять человек из Сельстадта и десять из Оствердингена… Плюс техническую лабораторию, которая переберет по травинке всю беговую дорожку.
Баусен заложил руки за голову и посмотрел в окно.
– Прекрасная идея в такую погоду, – усмехнувшись, проговорил он. – А что он сказал по поводу тебя? Хочет, чтобы ты все полностью взял на себя? Мне ведь осталось всего пять дней, черт побери! В пятницу я ухожу, чтобы ни случилось. Принял это решение сегодня ночью… чувствую себя, как тренер футбольной команды, которая за два года не выиграла ни одного матча.
