Юсси Адлер-Ольсен - Тьма в бутылке
— Прекрати, я вижу, что ты лжешь.
Она попыталась выразить возмущение своим видом. Это удалось без труда.
— Абсолютно честно. Почему ты так говоришь? Если оно не твое, видимо, кто-то забыл. Наверняка оно лежало там с самых крестин.
И тут она угодила в капкан.
— С крестин?! Прошло уже полтора года. Тоже мне выдумала, крестины! — Он явно считал такое предположение смехотворным, но ему было не до смеха. — У нас было десять-двенадцать гостей. В основном престарелые тетушки. Никто из них не остался с ночевкой, и не у многих из них имеется мобильник, уж в этом я уверен на все сто процентов. А даже если и имеется, зачем тащить с собой на крестины зарядное устройство? Абсолютная бессмыслица.
Она собиралась поспорить, но он остановил ее движением руки.
— Нет, ты лжешь. — Он указал в направлении велосипеда. — Это его зарядное устройство? Когда он был тут последний раз?
Реакция со стороны подмышечных потовых желез последовала незамедлительно.
Он крепко схватил ее за предплечье, его рука была мокрой. Чего она только ни передумала, обнаружив содержимое коробок на втором этаже, но на окончательное решение повлияла эта жесткая и уверенная хватка, похожая на тиски. Сейчас он меня изобьет, подумала она. Однако он этого не сделал. Наоборот, развернулся, поняв, что она не собирается отвечать, и с силой захлопнул за собой входную дверь. Больше ничего не произошло.
Она поднялась, чтобы удостовериться, что его тень проскользнет по садовой тропинке. Как только она будет уверена, что он ушел, то возьмет Бенджамина и сбежит. Через сад, к изгороди, отыщет подкоп, который вырыли дети бывших жильцов, и проползет сквозь него. Они будут у Кеннета через пять минут. Ее муж ни за что не догадается, куда они подевались.
А потом она будет действовать оттуда.
Однако тень на тропинке так и не появилась, более того — сверху раздался какой-то грохот.
Боже, пронеслось у нее в голове, что он там делает?
Она всматривалась в свое прыгающее и смеющееся дитя. Сможет ли она вместе с ним пробраться к изгороди, чтобы муж их не услышал? Открыты ли все еще были окна на втором этаже? А он, возможно, стоит у одного из них и поджидает, чтобы не упустить их из виду?
Она закусила верхнюю губу и посмотрела на потолок. Что он делает наверху?
Затем взяла свою сумку и опрокинула в нее банку с домашними сбережениями. Она не посмела выйти в коридор и взять комбинезон Бенджамина и свою куртку, но если Кеннет дома, ничего страшного.
— Пойдем, маленький, — сказала она и взяла малыша на руки.
Когда калитка была открыта, до изгороди можно было добраться максимум за десять секунд. Вопрос заключался в том, остался ли на прежнем месте тот подкоп. Она видела его в прошлом году. Тогда, по крайней мере, он был довольно широким…
20
Когда они с сестрой Евой были детьми, они жили в совсем другом мире. Когда отец запирался у себя в кабинете, в голове воцарялся покой. Тогда они могли заниматься своими делами у себя в комнатах, предоставив Богу заниматься всем остальным.
Однако в другие моменты, когда их принуждали к непременному посещению библейских занятий или когда они стояли на богослужении в гуще воздетых к небесам рук и восторженных криков, среди взрослых людей, пребывающих в экстазе, они обращали взгляд вовнутрь и погружались в собственную реальность.
У каждого из них были свои пути. Ева тайком рассматривала обувь и одежду присутствующих женщин и прихорашивалась. Аккуратно кончиками пальцев разглаживала плиссированные складки на юбке, пока они не проступали явно и не начинали лосниться. В душе она была принцессой, свободной от строгого надзора и жестоких слов. Или феей со светлыми легкими крылышками, которые при малейшем дуновении ветерка возносили ее над домашней серой действительностью и жесткими требованиями.
Она напевала про себя по дороге домой, с очарованным взглядом и семеня крошечными шажками, и родители пребывали в спокойном убеждении, что она находится в надежных руках Господа и что эти оживленные движения являются своеобразной манерой преклонения.
Но он понимал ее лучше. Ева мечтала о туфлях и платьях и о мире, построенном из боготворимых зеркал и нежных слов. Он был ее братом. Он просто знал об этом.
Сам он мечтал о мире, состоявшем из смеющихся людей.
Там, где они жили, никто не смеялся. Морщинки, появившиеся на лицах от улыбок, он видел только в городе и считал их уродством. Нет, в его жизни не было ни смеха, ни радости. С тех пор как ему исполнилось пять лет и его отец соборовал священника народной церкви, которого с ругательствами и проклятиями изгнал оттуда, он никогда не слышал его смеха. А потому его детской душе потребовались годы на то, чтобы понять — смех может сопровождать нечто иное, помимо торжества над горем ближнего.
Когда он наконец это понял, то остался глух к наставлениям и издевательствам отца и научился остерегаться.
У него появились секреты, приносившие ему радость, но одновременно и несчастье. Под кроватью, в самом дальнем углу под чучелом горностая хранились его сокровища. Журнал «Дом и Семья» с безумными рисунками и рассказами. Каталоги универмага «Дэллс»[22] с почти голыми девушками, которые смотрели прямо на него и улыбались. У него также имелись журналы с такими чудными названиями, что они вызывали у него смех. Старые потрепанные пестрые журналы с жирными пятнами и загнутыми страничками. «Полчаса юмора», «Даффи», «Скуби Ду». Журналы, которые возбуждали и провоцировали, но ничего не требовали взамен. Их можно было найти в соседском помойном ведре, выбравшись из окна после наступления темноты, и он частенько это проделывал.
А затем всю ночь лежал под одеялом и усмехался про себя.
Это происходило в тот период его жизни, когда он старался оставлять приоткрытыми все двери в доме, чтобы быть в курсе, где находится каждый член семьи. Период, когда он научился высматривать беспрепятственные пути, чтобы, не рискуя, пронести в дом свои трофеи.
Период, когда он научился внимательно прислушиваться, как летучая мышь на охоте.
С момента, когда он оставил свою жену в гостиной, и до момента, когда он увидел, как она пробирается через калитку с ребенком на руках, прошло максимум две минуты. Примерно на это время он и рассчитывал.
Она не была глупой. Конечно, она молода, наивна, легко разгадать ее намерения, но глупой она не была. А потому она знала, что он заподозрил неладное, и по той же причине испытывала страх. Он отчетливо видел это по ее лицу и слышал по ее интонации.
Теперь она хотела сбежать.
Едва почувствовав, что он на безопасном расстоянии, она незамедлительно отреагировала. Вопрос заключался только во времени, и он это хорошо понимал. Именно поэтому он встал у окна на втором этаже и принялся топать ногами по половым доскам, остановившись лишь тогда, когда она почти добежала до изгороди.
Да уж, как просто было найти подтверждение своим мыслям, и это подкашивало его изнутри, хотя он уже давно привык к человеческому обману. Да-да, к этому привыкаешь, ведь больше ничего не остается.
Он посмотрел на женщину с ребенком. Жизнь ускользала от него. Скоро они скроются в подкопе.
Изгородь прилично заросла, так что он еще мгновение подождал и лишь потом в два прыжка преодолел лестницу и бросился в сад.
Она была заметной и сразу привлекала взгляд, эта молодая, красивая женщина в красном платье с ребенком на руках, так что преследовать ее было проще простого, даже несмотря на то, что она оказалась уже в самом конце улицы, когда он протиснулся сквозь кусты.
У главной улицы она свернула и пробежала по боковому переулку, а затем скользнула в заросли бирючины, которыми был огорожен квартал вилл.
Такого поворота он не ожидал.
Тупая телка, подумал он, наставляешь мне рога на моей собственной территории?!
В то лето, когда ему исполнилось одиннадцать, община отца установила в городе палатку у площади для выставки животных.
— Раз уж огненные дьяволы это делают, — заявил отец, — то мы, свободная церковь, можем и подавно.
Все утро они трудились над этим заданием. Работа была не из легких, но остальные дети тоже помогали. Когда в палатке был наконец положен пол, отец похлопал всех чужих детей по голове. Своих собственных детей он никак не поощрил, зато снабдил их новым занятием — установкой складных стульев. А стульев было много.
Ярмарка открылась. Четыре желтых нимба светились над входом в палатку, путеводная звезда развевалась на центральной стойке. «Прими Иисуса в свои объятия — впусти его в себя», — гласила надпись на одной из стен.
И явилась вся община и приветствовала устроенное мероприятие, что было, то было. Несмотря на обилие ярких брошюр, с которыми они с Евой повсюду носились и предлагали всем и каждому, к ним не подошел никто посторонний.
