Маурицио Джованни - Боль
Ветер по-прежнему завывал в портике театра Сан-Карло. Ричарди, с растрепанными волосами, стоял за углом, подняв воротник, и думал о том, каким бывает это место в безветрие. Ветер задувал каждый раз, когда он приходил сюда последние три дня, и практически не прекращался. Когда мимо не сновали малочисленные автомобили и грохочущие трамваи, в воздухе даже чувствовался слабый запах моря.
Комиссар не ожидал многого, когда из двери со стороны садов вышла та, кого он ждал, вместе с двумя другими женщинами. Ричарди узнал их, то были Мария и Аддолората. Он оглядел изящный силуэт молодой женщины, с которой хотел поговорить. Как он ошибся в оценке, когда увидел ее первый раз — незначительную, согнувшуюся под тяжестью костюма паяца, глаза опущены, плечи согнуты. Эта женщина остановила сердце Вецци и похитила сердце Несполи, ее длинный светлый волос остался на халате в комнате пансиона в Вомеро, она жила с бедняком баритоном и прогнала его из дома под Рождество, чтобы закрутить любовную связь с богатым тенором.
— Маддалена Эспозито к вашим услугам, комиссар!
Увидев его, женщина остановилась. Возможно, в первый момент она даже думала, не убежать ли. Потом торопливо попрощалась со своими сослуживицами и пошла ему навстречу. Оказавшись перед комиссаром, она пристально взглянула ему в глаза. Глаза у нее были голубые и ясные, во взгляде чувствовалась сила. Только сейчас Ричарди заметил, что она очень красива. «Иначе и быть не могло, — подумал он, — потому что она появляется на виду лишь в тех случаях, когда это ей удобно и если удобно».
— Добрый вечер, комиссар. Какая неожиданность встретить вас здесь!
— И вам добрый вечер, синьорина. Не хотите ли немного прогуляться?
Похоже, это предложение вызвало у нее любопытство.
— Вы здесь официально или нет?
— Зависит от вас. Я бы сказал, нет.
Маддалена кивнула, повернулась в сторону площади и сделала первый шаг.
Они молча прошли около ста метров. Ричарди знал, что ему следует открыть карты первым, иначе женщина спрячется за признанием Несполи. И нельзя недооценивать ум Маддалены, она смогла скрыть то, какую роль играла в этих событиях с самого их начала.
— Могу я угостить вас чашкой кофе? При этом ветре трудно говорить.
Маддалена бросила на него быстрый взгляд и согласилась. Ее волосы покрывал темный платок, шея и нижняя часть лица были закутаны в грубый шарф. Одета она была в поношенное черное пальто, перелицованное ее умелыми руками портнихи. В Галерее Умберто они нашли открытое кафе и сели за столик, стоявший в стороне от других.
Маддалена сняла пальто и платок и аккуратно сложила у себя на коленях. Ричарди долго смотрел на нее. У нее были узкие изящные ладони и тонкие черты лица. Волосы, зачесанные вверх, были похожи на золото, и это был их естественный цвет, брови были такими же золотыми. Этот цвет резко и приятно контрастировал со смуглым цветом кожи. Но самыми удивительными были ее глаза — темно-голубые, с искрами соломенной желтизны, похожие на глаза кошки. Увидев их, комиссар понял, почему эта женщина все время держала их опущенными и старалась не глядеть в лицо тому, на кого смотрела. Только так она могла остаться незамеченной.
— Я мог бы схитрить и сказать, будто Несполи назвал ваше имя. Или мог бы допрашивать вас так долго, что заставил бы вас признаться. Не думаю, что вы в состоянии нанять себе адвоката, достаточно умелого, чтобы защищать в суде. Но я глядел в глаза вашему мужчине и хочу проявить уважение к его желанию. Я знаю, что случилось. Мне ясно, как это произошло. Я не могу допустить, чтобы из-за этой лжи он попал на каторгу и пробыл там тридцать лет из-за того, что не совершал или совершал не один. Поэтому я хочу понять, в чем дело. Вы должны объяснить.
Его зеленые глаза остекленели, и их неподвижный взгляд вонзился в ясные голубые глаза девушки. Это была борьба двух совестей и двух умов — открытая борьба, без уловок и притворства.
Молодая женщина положила руку на живот:
— Вы знаете…
Утверждение, не вопрос. Ричарди подтвердил.
— Мою фамилию Эспозито можно понять как «выставленный напоказ», но она означает «подкидыш». Я ее ношу потому, что меня подкинули после рождения. Вы знаете, что почти все подкинутые дети умирают? Выживают только достаточно сильные. Я болела и голодала. Раз десять думали, что я умерла, и никто об этом нисколько не жалел. Только удивлялись, такая крошечная девчонка, тощая, как комарик, и так цепко держится за жизнь. Потом я стала учиться, хотела выжить. Научилась читать и писать, сидя рядом с монахиней, которая вела счета. Она тоже не говорила со мной, но я смотрела. Научилась шить возле другой монахини, которая чинила одежду — снова и снова одни и те же вещи. Потом стала ей помогать, пока другие играли или умирали от болезней. И я голодала. Не хочу даже говорить вам, что я ела, чтобы выжить, когда была маленькой. Самые ужасные вещи.
Ричарди задумчиво смотрел на нее. Вот и появился его старый враг — голод.
— Но другие умирали, — продолжала Маддалена. — Умирали даже те, кто казался сильным. Оспа, холера, тиф, дифтерит. Сколько еще болезней назвать вам, комиссар? Я могу рассказать о них лучше чем врач.
Однажды утром я почувствовала, что готова уйти, и ушла оттуда. Я никого не поблагодарила и ничего не взяла с собой. Да и что я должна была взять? У меня ничего не было. И за что должна была благодарить? Они ничего мне не дали.
Я спала на улице, ела вместе с собаками, защищалась. Меня не захотели взять даже в публичный дом, слишком худая, видно, что выросла в голоде. Но я кое-что умела. Кроить и шить вот этой левой рукой.
Она поднесла к лицу свою левую ладонь и посмотрела на нее так, словно это была награда, что-то вроде медали. У Ричарди дрогнуло сердце, он подумал о другой ладони, маленькой и вышивавшей узоры.
— Я стала работать у одного портного, — рассказывала Маддалена. — Этот старый козел пользовался моим телом. Я терпела, мне надо было что-то есть. Просто ждала, пока он закончит. Спала я в воротах его мастерской.
Однажды в лавку при мастерской зашла синьора Лилла, ей был нужен отрез ткани определенного цвета, а в нашей витрине она увидела как раз такую. Ей было достаточно одной секунды, одного взгляда. Она сразу поняла, что я хорошая мастерица и работаю много, а тот человек — просто свинья. Она отозвала меня в сторону, на следующий день я уже работала в театре Сан-Карло.
Последние слова Маддалена произнесла так, словно рассказывала, как попала в рай. На свою беду, Ричарди мысленно увидел перед собой образы ее прошлого и пожалел ее. Но в его уме был и Вецци, который продолжал петь и плакать о годах, которые должен был прожить, но не проживет.
— Там было светло и тепло. И еще там была музыка. А я до этого никогда не слышала музыку, комиссар. Несколько раз слышала пианино, а летом радио с открытых балконов. Но такую музыку — никогда. Она хватает за душу, заставляет чувствовать, что ты живешь. А еще тут смеялись и танцевали. И мне даже платили за то, что я живу в этом празднике! Это мне-то, которая еще вчера дралась из-за объедков с собаками и мышами! Если бы я могла, вообще не уходила оттуда. Я работала допоздна и первая приходила утром. Синьора Лилла поговорила со своим приятелем, который водит карету. У него в кварталах была свободная комната на верхнем этаже, выкроенная из чердака. Так у меня появился дом! Я чувствовала себя графиней.* * *Взгляд молодой женщины стал мечтательным, словно она рассказывала себе сказку. Перед ней стояла чашка с дымящимся кофе, но Маддалена не выпила ни глотка.
— Так я жила два года, — продолжала она. — Я стала хорошей мастерицей, комиссар, самой лучшей. Но не хотела обращать на себя внимание, боялась все погубить. Мне и так было хорошо. Я помогала другим, когда они не знали, как что-то сделать. Я бралась за самые сложные работы, и поэтому меня все любили. Я старалась, чтобы никто меня не замечал, жизнь научила меня, что, если человека заметили, рано или поздно сделают ему что-то плохое. Так и случилось.
В ее великолепных голубых глазах мелькнула тень, словно по небу пронеслось облако. Маддалена вздохнула и заговорила снова:
— Однажды вечером я нашла Микеле. Возвращалась с работы очень поздно, на следующий день должна была идти «Травиата», а там в сцене праздника сложные костюмы. Микеле лежал в воротах, я чуть не наступила на него. Он казался мертвым. Что мне было делать? Я ведь тоже столько раз умирала от голода в подъездах. Разве я могла наплевать на него, позволить ему умереть, чтобы самой не попасть в беду? Нет. Разве после такого можно спать спокойно? И я помогла ему.
Привела наверх. В других домах, в других квартирах мне бы не позволили это сделать. Но в этом городе — не обижайтесь на мои слова, комиссар, — бандиты часто бывают лучше полицейских. Те, кто живет бедно, спасается от опасностей и голодает, помогают друг другу. Мы выживаем за счет того, что крепко держимся все вместе. Потому что знаем, комиссар, если не будем помогать друг другу, никто нам не поможет. Поэтому Микеле живет ради меня и ради соседей по дому и переулку. Для людей нашего квартала. И он это знает, знает хорошо. Вот что вы увидели в его глазах.
