Филлис ДЖЕЙМС - Неестественные причины
Едва ли стоило и ехать в Сити, где жил Джастин Брайс. Так как Брайс все еще находился в Суффолке, у Далглиша не было возможности войти внутрь дома, а его наружный осмотр мало что мог дать. Он и так хорошо его помнил – дом был частью одного из лучших архитектурных ансамблей Сити. Брайс занимал квартиру над редакцией «Критического обозрения» близ Флит-стрит в маленьком дворике восемнадцатого века, так любовно сохраненном, что он выглядел игрушечным. Выйти оттуда на улицу можно только через Пайкраст-пэсседж, узенький проулок, куда и машина-то не въедет. Далглиш не знал, где Брайс держит свою машину, но явно не в дворике. Он вдруг вообразил, как этот щупленький человечек ковыляет по проулку с трупом Сетона, перекинутым через плечо, а затем прячет его в багажник машины под пытливыми взглядами уличных регулировщиков и половины всей полиции Сити. Хотелось бы в это поверить.
Можно было, конечно, провести вечер иначе. Позвонить на работу Деборе Рискоу – она как раз сейчас заканчивает – и пригласить ее к себе. Без сомнения, она приедет. Мучительно-сладкие дни, когда он не мог быть в этом уверен, остались позади. Как бы она ни собиралась провести сегодняшний вечер, она приедет. Досада, раздражение, неуверенность – все это отступит, и он найдет хотя бы физическое успокоение. Но завтра проблема появится вновь и бросит свою тень между ним и первыми лучами рассвета.
Вдруг он принял решение. Круто повернув в сторону Грик-стрит, он остановил первое попавшееся такси и попросил отвезти его к станции метро «Паддингтон».
Он решил пройти от нее пешком к дому Дигби Сетона. Если Морис Сетон отправился именно туда, он мог сесть на автобус или даже взять другое такси (интересно, проверил ли это Реклесс, подумал Далглиш), но мог и пойти пешком. Далглиш засек время. Через шестнадцать минут быстрой ходьбы он увидел кирпичную арку с осыпающейся штукатуркой, которая вела в Кэррингтон-Мьюз. Морису Сетону понадобилось бы больше времени.
В мощенной булыжником подворотне было темно, неприветливо, и там сильно пахло мочой. Никем не замеченный (вокруг явно не было ни души), Далглиш миновал арку и оказался в просторном дворе, освещенном только голой лампочкой над одним из тянувшихся справа и слева гаражей. Как явствовало из обрывков старых объявлений на гаражных дверях, здесь раньше была школа автовождения. Но теперь перед этим местом стояла более благородная задача – способствовать смягчению хронического жилищного кризиса. Проще говоря, гаражи переделывали в темные, тесные и чрезмерно дорогие коттеджи, и, без сомнения, реклама скоро будет предлагать эти «изящные городские жилища» тем, кто готов терпеть любые неудобства и любую дороговизну ради лондонского адреса и репутации человека, идущего в ногу со временем. Сдвоенные гаражи делили пополам, оборудуя комнату на первом этаже, где после этого оставалось еще место для небольшой машины; чердаки расширяли, так что наверху получалась еще пара клетушек – спальня и ванная.
Дигби Сетон жил в единственном готовом коттедже, внешний вид которого был до тошноты банален. На двери, выкрашенной в оранжевый цвет, красовался дверной молоток в форме русалки, под обоими квадратными окошками были приделаны ящики с землей, над дверью – фонарь на кронштейне из кованого железа. Фонарь не горел, и неудивительно: насколько Далглиш мог судить, к нему не были подведены провода. Эта бесполезная вульгарность, эта непривлекательная скаредность как нельзя лучше характеризовали стиль всего дома. Оранжевые ящики под окнами едва выдерживали вес спекшейся земли. В свое время в них были высажены хризантемы, красота и свежесть которых, надо думать, обошлась жильцу в пару лишних гиней в месяц. Но желтые лепестки давно осыпались, мертвые листья источали запах тления.
Он обошел кругом мощенный булыжником двор, направляя в темные окна луч карманного фонарика. Сейчас переоборудовались и надстраивались два гаража рядом с домом Дигби. Там полностью меняли отделку, и двойные наружные двери были сняты, так что он смог войти внутрь, где с интересом отметил, что гостиная и гараж будут соединены дверью. В помещении стоял запах свежего дерева, кирпича и краски. Бог весть, когда еще этот район станет не то что фешенебельным, но хотя бы приличным, но, похоже, он на подъеме. Дигби просто одним из первых уловил что к чему.
И тут, конечно, возникал интересный вопрос: почему он выбрал именно этот дом? Удивляться такому выбору было трудно. Во многих отношениях это убогое жилище могло служить символом всей жизни Дигби. Но можно ли считать случайным совпадением то, что дом так удобен для убийства? Отсюда не более двадцати минут ходьбы до того места, где Морис Сетон вышел из такси; дом стоит в темном глухом дворе, где вечером, когда уходят рабочие, Дигби остается один; здесь есть гараж, в который можно войти прямо из комнаты. И еще одно обстоятельство – самое, может быть, важное. Дигби Сетон переехал сюда совсем недавно и не сообщил никому в Монксмире своего нового адреса. Сильвия Кедж не знала, как его найти, когда хотела связаться с ним после смерти Мориса. А это значит, что Морис, если Лили Кумбс послала его именно сюда, в Кэррингтон-Мьюз, не знал, что тут его дожидается Дигби. К тому же Морис отправился навстречу смерти из «Кортес-клуба». А Дигби – единственный человек из всех подозреваемых, имеющий с этим клубом связь.
Но все это – не более чем предположение. Настоящих улик нет. Как доказать, что Лил направила Мориса именно сюда? Пусть это так – Лил все равно способна держаться выгодной для себя версии с упорством, достойным лучшего применения. Чтобы ее расколоть, нужны средства, которых английская полиция применять не вправе. Не доказано и то, что Морис вообще сюда приходил. Далглиш не мог войти в запертый коттедж, но Реклесс или его люди наверняка там побывали; если бы там что-нибудь можно было найти, они бы нашли. Не доказано даже то, что Мориса убили. Реклесс в это не верит, начальник полиции – тоже, и никто, может быть, не верит, кроме глупого упрямца Адама Далглиша, вопреки всему слепо цепляющегося за свои подозрения. И если все-таки Морис был убит, вставал главный вопрос. Он умер в полночь, а на это время Дигби Сетон и едва ли не все остальные подозреваемые имеют неопровержимые алиби. Так что, пока нет ответа на вопрос «как?», нет смысла ломать голову над вопросом «кто?».
Далглиш в последний раз обвел лучом фонарика безлюдный двор, прикрытые брезентом штабеля досок и кирпичей, двери гаражей с обрывками объявлений. Потом вышел через арку так же тихо, как и вошел, и зашагал к Лексингтон-стрит, где стояла его машина.
Близ Ипсвича его одолела усталость, и он понял, что дальше в таком состоянии ехать небезопасно. Надо было подкрепиться. После сытного обеда с Максом прошло много времени, и с тех пор он ничего не ел. Он не имел ничего против ночлега в машине, но ему не улыбалось проснуться перед рассветом от сосущего голода без всяких надежд на скорый завтрак. Обычные забегаловки были уже закрыты, и его не привлекали загородные клубы и маленькие гостиницы, хозяева которых всегда твердо настроены подавать еду только в определенные часы, да еще по такой цене и такого качества, что лишь умирающий с голоду не убоится. К счастью, проехав милю или две, он увидел придорожное кафе и по веренице стоящих рядом грузовиков и свету в маленьких окошках понял, что оно работает круглосуточно. Внутри набилось много народу, воздух был сизый от табачного дыма и дрожал от громких голосов и бренчания музыкального автомата; но он нашел в дальнем углу чистый, хотя и без скатерти, столик и без помех съел свой ужин, состоявший из яичницы, сосисок, хрустящей жареной картошки и большой кружки горячего сладкого чая.
Потом он отправился на поиски телефона, который оказался неудобно расположенным в узком проходе между кухней и стоянкой машин, и позвонил в «Пентландс». Особой необходимости звонить не было. Уезжая, он не обещал тете вернуться к определенному сроку. Но он вдруг забеспокоился о ней и понял, что, если никто не снимет трубку, ему придется ехать дальше. Он пытался внушить себе, что это все нелепые страхи. Она может сейчас ужинать в «Настоятельских палатах» или даже гулять в одиночестве по берегу моря. Он не обнаружил ничего, что предвещало бы для нее опасность, и все же его не покидало ощущение неблагополучия. Скорее всего, просто сказывались усталость и досада; но, так или иначе, ему необходимо было убедиться, что все в порядке.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он услышал в трубке знакомый спокойный голос. Если звонок и удивил ее, она ничем этого не выдала. Они недолго поговорили под стук грязной посуды и рев отъезжающих грузовиков. Когда она положила трубку, он почувствовал, что немного успокоился, хоть и не до конца. Он взял с нее обещание запереть входную дверь – слава Богу, она была не из тех, кто спорит, задает вопросы или иронизирует по такому мелкому поводу, – и это было все, что он мог сделать. Он досадовал сам на себя, поскольку знал, что тревога беспричинна, в противном случае он поехал бы дальше, несмотря на усталость.
