Татьяна Степанова - Black & Red
– Да, да, я просто не заметила… Душно…
– Ветер в окно, прическу растреплешь, столько времени укладывалась феном. Алешка аккуратность во всем любит, растрепанная можешь и не понравиться ему.
Он ждал, что она ответит. Но она молчала. А он ждал. Таблетки ли были тому виной или скорость и свободная относительно трасса, но Жуковский ощущал в себе некую силу, душевный подъем и звенящую, острую как бритва пустоту.
Вот они едут к НЕМУ по его приглашению на его день рождения. Этот самый ЕГО день… Этот день был всегда, как только они оба, братья, пришли в этот мир. ЕГО день, вечные Алешкины именины, когда он был в центре всего, в центре всей их вселенной – детской, а теперь взрослой.
Старая подмосковная дача на станции Узловой, где ВСЕ ЭТО даже не начиналось – существовало, было…
Книжка с затертой обложкой, которую ОН дал…
Цыпки на руках, слезы в подушку…
Слезы обиды, жгучей зависти…
Стриженые газоны…
Бронированный «Мерседес»…
Совещание Совбеза при вспышках телекамер…
Ракета, уходящая ввысь из пусковой шахты…
– Платье новое? Я что-то не видел, – Жуковский покосился на жену.
– Давно купила, забыла, наверное, показать.
– Я не видел. Ничего, Алешка оценит.
– Послушай, Вовка… если у тебя опять такое настроение, мы могли бы не ездить, – сказала Оксана.
– Не ездить? А ты разве отказалась? Ты же с ним сегодня разговаривала по телефону. Вот бы и…
Он снова ждал, что она ответит. А она отвернулась. И опять ушла в себя. Погрузилась, как в омут, в грезы. Жуковский прибавил газа. Ну вот, а он мчится туда на вороных, к нему и везет ее – свою жену, сам везет, лично, как холуй-шофер, а она…
Он хотел взять кредит в банке на покупку кухни, а она сказала, что денег даст взаймы Алексей. Потом грозилась, что, если он не займется своими нервами, своей психикой, не будет посещать психотерапевта, она переедет жить к Алексею вместе со своей матерью и дочкой. Третьего дня примчалась шпионить за ним в Калашный переулок к офису Деметриоса – там ли он, не манкирует ли сеансом.
Она что же, держит его за полного психа? За конченого придурка? Она смеется над ним? Быть может, ОНИ ВМЕСТЕ смеются?!
– Осторожнее, сбавь скорость.
– Я сам знаю, не учи.
– Там же пост ГАИ, оштрафуют.
Он сбавил. Они ехали по Рублево-Успенскому шоссе.
ОН ЕДЕТ К НЕМУ. И САМ, КАК ХОЛУЙ, ВЕЗЕТ ЕМУ СВОЮ ЖЕНУ, КОТОРАЯ ДАВНО УЖЕ ДУМАЕТ ТОЛЬКО О ТОМ, КАК БЫ…
Это было как озарение, как удар молнии. Словно некая сила сконцентрировалась, собрала всю свою мощь и выстрелила вверх, разорвав оболочку. А оболочкой был он сам.
Дома-дворцы по обеим сторонам шоссе. Как все это не похоже на те старые дачи его детства в заросших, запущенных садах на станции Узловой. И шоссе не похоже на тропинку, ведущую мимо пепелища к оврагу в лопухах, к тем жалким развалинам, серым камням, поросшим мхом.
Дома-дворцы исчезли, пропал и указатель – поворот на Усово, – пропало и затерянное где-то там, в сосновом бору Ново-Огарево, все пропало, исчезло, будто и не существовало этого никогда. Жуковский увидел себя со стороны: щуплый тонконогий десятилетний шкет несется что есть духу по тропинке, ныряет в овраг. Руки в цыпках, коленки в зеленке, желтые сандалии. Сердце колотится в груди – назойливый неугомонный Барабанщик.
Сердце – Барабанщик… Смелый, благородный, гениальный…
Со дна оврага тянет сыростью, прелью и мертвечиной. Но он не должен ничего бояться. Разве это не слова его брата? Он не должен бояться. Он не боится – уже не боится.
Щель в серых камнях, хитрый детский тайничок и там что-то спрятано, завернутое в лопухи. «Браунинг» с выщербленной рукояткой, в котором шесть патронов, всегда шесть, а седьмого не хватает, потому что…
Потому что это уже было раньше – в детстве, в заросшем ничейном саду, в старой, зачитанной до дыр книжке, будет и сейчас – снова и снова.
Он берет «браунинг», сжимает рукоятку. Поднимается в полный рост. Сердце-барабанщик, впору прикрыть его ладонью, чтобы билось потише, да рука занята.
Он поднимается. На дачной тропинке фигура. Силуэт. Человек оборачивается.
Такое знакомое лицо, такое родное, ненавистно родное…
ВЫСТРЕЛ!
– Тут же направо надо повернуть.
Жуковский крутанул руль. Реплика жены, поворот руля и…
ОН ЖЕ СТРЕЛЯЛ В НЕГО. ТОЛЬКО ЧТО – ТАМ…
ОН УБИЛ ЕГО.
– О чем ты думаешь, Вовка, едва поворот не пропустил. – Оксана вздохнула.
– Интересно, дорогая, о чем ты думаешь.
– Я слежу за дорогой, а ты как слепой.
Оксана лукавила. За дорогой и она не следила. А если и подсказывала мужу, то лишь машинально. Мысли ее были далеки от всего, что проносилось мимо за окном авто, далеки и от того, что ждало там, впереди.
Она вообще себя не узнавала. С ней творилось что-то совершенно невероятное. Сколько лет они прожили вместе? Господи, она забыла. Как познакомились? Она и это забыла. Как влюбились друг в друга, как жили, как строили дом? Она не помнила, не помнила, даже не хотела вспоминать.
Она всегда хотела своему мужу только добра. И вот и это стало неважным, отошло на второй план. Вот он рядом, за рулем, а она… она, отвернувшись, даже не может вспомнить его лица, потому что в ее памяти, в ее мыслях, внутри ее – другой образ.
«Странное какое имя… Гай…»
«Я могу вас подвезти?»
Неужели с этого все началось? С двух фраз. Неужели ЭТО начинается вот так – с нескольких слов, со случайной встречи, взгляда, соприкосновения рук. Она же прежде никогда, никогда…
Нет, что лукавить, порой она думала о чем-то подобном. Например, когда звонил старший брат мужа Алексей. Такой человек, такой человек! Любая бы, наверное, задумалась бы. Шанс изменить жизнь в корне. И он ведь очень тепло к ней относился, она видела, чувствовала. Возможно, это что-то большее, чем просто родственная приязнь, семейные связи… И вот и это тоже вдруг стало неважным. Брат мужа Алексей: среднего роста, седина на висках, интеллект, талант организатора и стратега, лицо в сетке морщин, как печеное яблоко…
А тот, другой…
Она вспомнила, как Гай привез ее в свой спортивный зал на Павелецкой. На дверях висела табличка – закрыто, обычные клиенты в этот день отсутствовали. В зале для фехтования Гая ждали трое здоровенных бритых молодцов. Оксана не поняла, кто это такие, то ли ученики, то ли клиенты совсем другого сорта. Гай церемонно усадил ее на стул у стены, а сам вышел. Оксана чувствовала себя как на инопланетном корабле. Она приехала с ним сюда, в этот зал, а в подобных заведениях собирается, занимается, тренируется одна только мафия – она почерпнула это из газет, из молвы.
Четверо бойцов вышли с оружием, затянутые в кожаные рыцарские колеты, словно сошли с экрана исторического фильма. У Гая в руках было два клинка. Оксана не поняла – то ли сабли, то ли мечи. И он встал один против трех. Господи, что это была за схватка! Какой бой… Оксана вскочила со стула, всплеснула руками, потом стала кричать, подбадривать, пугаться, замирать… Он бился один против троих, и клинки были как молнии в его руках. Где он научился такому?
Наступая на своих противников, Гай был беспощаден. И они были беспощадны к нему. Оксана увидела кровь – клинок вспорол кожу. Но один против трех, он не уступал, не сдавался, теснил… В зале стоял густой тяжелый запах мужского пота. Ноздри Гая раздувались. Вот он выбил клинок у одного из противников, ударом свалил другого и начал теснить третьего. Удар, еще удар, стон, лязг стали…
«Все, хорош! Сдаюсь! Я сказал – хорош, достаточно! Хватит!!»
Ученик рухнул на колени. Гай почти касался концами клинков его потного лица. Он тяжело дышал, глаза его блестели, губы кривились… Острия были как жала, готовые вонзиться в горло ученика.
– Гай!
Он обернулся. Судорога, исказившая его лицо, сошла на нет, черты смягчились, разгладились. Теперь он улыбался, переводя дух. Улыбался ей, Оксане – единственной зрительнице этого жестокого бойцовского шоу.
– Вам в кино впору сниматься, – молвила она. Голос ее дрожал – то ли от волнения, то ли от страха, то ли от восторга. – Честное слово. – И тут она заметила, что он ранен.
В зал для фехтования, воя сиреной, влетела какая-то баба в цветастом платье – модном, молодежном и нелепом. Она вся показалась Оксане нелепой и пошлой. «Мой секретарь и помощница Надежда Петровна», – представил ее Гай. Оксане показалось, что эта самая секретарша караулила под дверью зала. Тут же появился бинт, пластырь, йод. Клинок оставил на руке Гая порез. Надежда Петровна ловко исполнила роль «первой помощи». Когда она касалась Гая, скинувшего свои кожаные доспехи, раздетого до пояса, то вспыхивала как девочка – краснела, бледнела. И это тоже показалось Оксане ужасно пошлым и неприятным.
Неужели она уже ревновала его там, в зале для фехтования, после двух часов их такого странного знакомства?
Оксана закрыла глаза. Ремень безопасности (она была пристегнута) давил ей грудь. «Интересно, дорогая, о чем ты думаешь?» – спросил Владимир, а она… А ОН, ГАЙ… И ОГОНЬ, И ЖАР, И СВЕТ, И ПЛАМЯ… И ужас, и смерть… Это все он, таким она увидела и запомнила его – там…
