Филлис ДЖЕЙМС - Неестественные причины
«Дорогой Герни!
Думая о нашем разговоре в пятницу – тут я должен отклониться от темы и вновь поблагодарить Вас за великолепный ужин, – я пришел к выводу, что мое первое побуждение было верным. Делаешь что-нибудь – делай до конца. Чтобы Сетоновская литературная премия могла послужить тем великим целям, с которыми я ее связываю, денежный вклад должен быть адекватным – не только для того, чтобы обеспечить размер премии, соответствующий ее значению, но и для того, чтобы финансировать ее в будущем. У меня нет родных, имеющих законное право на мое состояние. Кое-кто, возможно, думает, что имеет такое право, но это уже другое дело. Мой единственный здравствующий родственник получит сумму, которую упорный труд и бережливость смогут приумножить, если только он захочет придерживаться этих добродетелей. Я считаю, что с него достаточно. За вычетом этой и других небольших сумм, которые я оставляю разным людям, получается примерно 120 000 фунтов премиального фонда. Я сообщаю Вам это для того, чтобы Вы представляли себе мои намерения. Вы знаете, что здоровье мое не в порядке, и, хотя я могу прожить еще много лет, я хочу, не затягивая, дать этому делу ход. Моя точка зрения Вам известна. Премия должна вручаться раз в два года за выдающиеся работы в области художественной литературы. Я не хочу давать какие-то особые преимущества молодым. Мы уже по горло сыты чувствительностью юных авторов, настоянной на жалости к себе. Натурализм мне тоже не по душе. Роман должен быть плодом творческого воображения, а не набором скучных прописей из записной книжки работника социальной службы. И я не хочу ограничиваться детективной литературой – то, что я так называю, больше не существует.
Обдумайте, пожалуйста, эти планы и сообщите мне Ваши предложения. Конечно, нам будут нужны доверенные лица, и я посоветуюсь с адвокатами по поводу деталей нового завещания. Пока, однако, я не делился этими мыслями ни с кем и надеюсь, что Вы поступите так же. После детальной разработки все это, конечно, станет достоянием широкой публики, но я решительно против любых скоропалительных заявлений. На вторую половину октября я, как всегда, приеду в «Клуб мертвецов», и тогда мы, надеюсь, сможем встретиться.
Искренне Ваш
Морис Сетон».
Пока Далглиш читал, он постоянно чувствовал на себе острый взгляд черных глаз Герни. Закончив, он протянул назад письмо со словами:
– Похоже, он многого от вас хотел. Что фирма могла с этого иметь?
– Да ничего, милый мой Адам. Только массу суеты к вящей славе Мориса Сетона. Он даже не захотел ограничиться нашими авторами. Хотя в этом-то он, пожалуй, был прав. Он думал привлечь действительно крупные имена. Его очень беспокоило, захотят ли наши корифеи стать соискателями. Я посоветовал увеличить размер премии – тогда прибегут как миленькие. Но сто двадцать тысяч фунтов! Я и не думал, что он так богат.
– Его жена была состоятельная женщина… Вы не знаете, Макс, говорил он еще кому-нибудь об этих планах?
– Думаю, нет. В этом вопросе он вел себя по-детски. Строжайшая секретность – мне запрещалось даже говорить с ним об этом по телефону. Но вы понимаете, что меня теперь смущает. Надо или нет передать письмо полиции?
– Конечно надо. Точнее говоря – инспектору Реклессу из суффолкского уголовного розыска. Я дам вам адрес. Сообщите ему по телефону, что отослали письмо.
– Я надеялся, что вы сами сообщите. Разумеется, все ясно до очевидности. Но возникают всякие дурацкие сомнения. Кто его теперешний наследник – я не знаю. Но это письмо дает ему увесистый мотив.
– Еще бы. Но у нас нет доказательств, что наследник знал о письме. Скажу для вашего успокоения, что человек, обладающий самым сильным денежным мотивом, имеет и самое сильное алиби. Когда Морис Сетон умер, он был в полицейском участке.
– Очень умно с его стороны… Итак, я не могу просто передать это письмо вам, Адам?
– Мне очень жаль, Макс. Обойдитесь лучше без меня.
Герни вздохнул, положил письмо обратно в бумажник и вновь принялся за еду. Они не говорили о Сетоне до тех пор, пока не покончили с обедом и Макс не стал облачаться в необъятный черный плащ, который он неизменно носил с октября по май и в котором был похож на мага-любителя, знававшего лучшие дни.
– Мне пора, а то опоздаю на заседание нашего правления. Мы сделались такими официальными, Адам, такими деловыми. Любое решение требует одобрения всего правления. Это все наше новое здание. В былые дни мы сидели взаперти по пыльным каморкам и действовали на свой страх и риск. Конечно, это несколько размывало политику фирмы, но, может, это было не так уж и плохо… Подбросить вас куда-нибудь? Кого вы допрашиваете после меня?
– Спасибо. Макс, я пройдусь пешком. Направляюсь в Сохо поболтать с убийцей.
Макс опешил.
– Неужто убийцей Сетона? А я-то думал, вы вкупе с суффолкским уголовным розыском вконец сбиты с толку. Так ради чего же я сражался с собственной совестью?
– Нет, Сетона он не убивал, хотя, думаю, никаких моральных препятствий у него бы не было. Кто-то явно хочет создать у полиции впечатление, что он замешан. Это Л. Дж. Люкер. Помните такого?
– Это он застрелил своего компаньона посреди Пиккадилли и вышел сухим из воды? В пятьдесят девятом или около того.
– Он самый. Кассационный суд отменил приговор, сославшись на то, что присяжные получили неправильное напутствие. Судья Бротвик по какому-то непонятному наваждению сказал им, что человеку, не отвечающему на обвинения, вероятно, есть что скрывать. Должно быть, он понял, каковы будут последствия, едва эти слова слетели у него с губ. Но что сказано – то сказано. И Люкер вышел на свободу, как он и предрекал.
– Но что у него общего с Морисом Сетоном? Трудно представить себе двоих столь непохожих людей.
– Вот это, – сказал Далглиш, – я и хочу выяснить.
2
Далглиш шел через Сохо к «Кортес-клубу». Освеженный чистотой и безлюдьем Суффолка, он нашел эти улицы-ущелья, в предвечерний час еще сравнительно тихие, более угнетающими, чем обычно. Трудно было поверить, что когда-то ему даже нравилось разгуливать по этому отвратительному лабиринту. Теперь даже месячное отсутствие не делало возвращение более радостным. Конечно, это вопрос точки зрения, поскольку тут умеют угодить любым вкусам, предлагая на выбор все, что покупается за деньги. Можно посмотреть так, можно этак. Место, куда имеет смысл пойти поужинать; космополитическое поселение у самой Пиккадилли, живущее своей таинственной жизнью; средоточие лучших лондонских продовольственных магазинов; самый отвратительный во всей Европе рассадник преступности. Даже заезжие журналисты не знают, что сказать по поводу здешних контрастов. Проходя мимо клубов со стриптизом, мрачных подвальных лестниц, силуэтов скучающих девиц за занавесками в окнах верхних этажей, Далглиш подумал, что, если заставить любого мужчину ежедневно ходить по этим мерзким улицам, он непременно сбежит в монастырь – не столько от телесного отвращения, сколько от невыносимой скуки, от однообразия похоти, от ее безрадостности.
«Кортес-клуб» был не лучше и не хуже прочих. Снаружи красовались обычные фотографии, а рядом стояла неизменная группа слегка пришибленных мужчин средних лет, разглядывавших их с деланной безучастностью. Заведение было еще закрыто, но он толкнул незапертую дверь и вошел внутрь. Маленькая касса пока пустовала. Он спустился по узкой лесенке, покрытой грязноватым красным ковром, и отодвинул нити с бусинами, за которыми находился ресторан. Здесь мало что изменилось. «Кортес-клуб», как и его хозяин, был чертовски живуч. Клуб теперь выглядел поприличнее, хотя в электрическом свете бросались в глаза безвкусица псевдоиспанского интерьера и грязь на стенах. Помещение было чуть не впритирку заставлено столиками, многие из которых были слишком малы даже для двоих. Впрочем, посетители приходили в «Кортес-клуб» не на семейные ужины, и не еда их больше всего здесь интересовала.
В дальнем конце зала он увидел маленькую сцену с единственным стулом и большой плетеной ширмой. Крышка пианино, стоявшего слева от сцены, была завалена исписанными листами бумаги. Над инструментом склонился худощавый молодой человек в свитере и широких брюках; правой рукой он записывал мотив, который наигрывал левой. Несмотря на неудобную позу и скучающее выражение лица, он был совершенно поглощен своим занятием. Когда Далглиш вошел, пианист бросил на него беглый взгляд и тут же вновь принялся долбить по клавишам.
Кроме него, в зале был только африканец, лениво возивший шваброй по полу. Он сказал мягким тихим голосом:
– У нас еще закрыто, сэр. Обслуживать начнут в шесть тридцать.
– Меня не нужно обслуживать, спасибо. Здесь мистер Люкер?
– Я узнаю, сэр.
– Узнайте, пожалуйста. И еще я хотел бы видеть мисс Кумбс.
