Александра Маринина - Стилист
Она исчезла так быстро, что ему показалось, будто он видел все это во сне.
* * *Иногда Колю Селуянова посещало вдохновение. Случалось это не так уж часто, примерно два раза в месяц, но дни эти бывали черными для тех, кем он в тот момент занимался. Николай никогда не поклонялся логике – непременному оружию Насти Каменской, зато у него была хорошо развита интуиция, которая в такие вот исполненные сыщицкого вдохновения дни творила чудеса. Он начинал совершать поступки, которые были непонятны ему самому, но, к всеобщему изумлению, давали быстрый результат. К сожалению, на частоте прихода к нему милицейской музы сильно сказывался алкоголь, который Коля после развода с женой и разлуки с детьми стал употреблять с достойной лучшего применения регулярностью. Однако с месяц назад, после знакомства с Валентиной, количество употребляемого им спиртного резко сократилось и столь же резко возросла частота прихода вдохновения.
Ему понадобилось всего два дня, чтобы очертить круг наиболее подозрительных фигурантов, живущих либо работающих в определенных им местах Кузьминок и Перова. Всего в этот круг попали двадцать три человека. Еще два дня ушло на то, чтобы совместными усилиями Селуянова, Короткова и Гены Свалова негласно дактилоскопировать всех подозрительных мужчин, проще говоря – под тем или иным совершенно невинным предлогом получить качественные, пригодные к идентификации отпечатки их пальцев. В ход шли заранее подготовленные и бережно хранимые в карманах, кейсах и больших спортивных сумках конверты, визитные карточки, денежные купюры и множество других предметов, в том числе и давно проверенные и хорошо себя зарекомендовавшие стаканы и бутылки. В пятницу вечером все эти конверты, визитки, купюры и стеклопосуда были свезены на Петровку и аккуратной кучкой сложены у Насти на столе.
– Все, мать, теперь твой выход, – устало сказал Коротков. – С бабой Светой мне уже не справиться.
– Мне тоже, – откликнулась Настя. – Я ее боюсь до смерти.
Светлану Михайловну Касьянову боялись все за резкость суждений, острый язык и полное отсутствие деликатности. Она никогда не считала нужным скрывать то, что думает, если была уверена в своей правоте, а что по этому поводу считает ее собеседник, эксперта Касьянову совершенно не интересовало. Настя предпочитала иметь дело с Олегом Зубовым, с которым всегда могла договориться, нужно было только переждать обязательную процедуру нытья и жалоб на состояние здоровья и загруженность по работе, а потом принести из буфета какое-нибудь симпатичное подношение, которым Олег тут же и угощал самого просителя. Но Олег лежал в госпитале с язвой, и разминуться с Касьяновой не было никакой возможности. Только ее и Зубова можно было уговорить сделать что-то срочно и в нерабочее время, к остальным экспертам с такой наглой просьбой можно было даже и не подъезжать. И только Касьянову можно было еще застать на работе в девять вечера.
– Давай, Настасья, давай. – Селуянов подвинул ей телефон. – Мы свое уже отработали, теперь твоя очередь. Звони.
Настя обреченно вздохнула и набрала номер Касьяновой.
– Я! – тут же раздался в трубке ее зычный бас.
– Добрый вечер, Светлана Михайловна, – вежливо начала Настя.
– Кому неймется на ночь глядя перед выходными?
– Это Каменская из отдела Гордеева.
– Я счастлива, – саркастически ответила Светлана Михайловна. – И чего ты хочешь, Каменская из отдела Гордеева?
– Только одного: чтобы вы меня не убили.
Касьянова оглушительно расхохоталась. Смех у нее был таким заразительным, что и Настя невольно начала улыбаться.
– А есть за что? – спросила эксперт, отсмеявшись.
– Сейчас будет, – пообещала Настя, уже поняв, что, кажется, обошлось.
– Тебе как, на глазок или с заключением? – спросила Светлана Михайловна, выслушав изложенную в двух словах просьбу.
– На глазок будет достаточно.
– Тогда ладно, а то на писанину эту уйма времени уходит. Неси, – великодушно разрешила эксперт. – За мной зять через час заедет, домой повезет. Что успею – сделаю сегодня, остальное – завтра с утра.
Сыщикам не может везти постоянно. Среди образцов, которые Светлана Михайловна Касьянова успела обработать до приезда любящего зятя, следов, идентичных тем, что оставил преступник в обворованном киоске, не оказалось.
– Придется ждать до утра, – грустно констатировала Настя, надевая куртку. – А я так надеялась.
– Ты не обнадеживай себя раньше времени, – посоветовал оптимистичный Селуянов, – может, и завтрашний день нам ничего не даст. Фирма гарантий не дает, что я выявил всех, кого нужно. Но ты не огорчайся, мать, если баба Света скажет нам завтра твердое касьяновское «нет», я буду дальше искать. У меня там еще кое-какие наметки появились, пока я сегодня за «пальцами» гонялся.
– И вообще, – подхватил Коротков, – лишние надежды – лишние разочарования. Баба Света у нас женщина замужняя и к тому же бабушка. А ну как у нее завтра внучок заболеет, так она и на работу не придет, до понедельника отложит. Так что лучше приготовься к худшему.
– Да ну вас, – рассмеялась Настя. – Накаркаете.
Они вышли на улицу одновременно с Касьяновой, которая появилась из другого крыла огромного здания ГУВД на Петровке. Зять Светланы Михайловны выскочил из машины и распахнул дверцу перед необъятной, грозного вида тещей, которая по случаю проводившегося сегодня строевого смотра была в милицейской форме и при полном параде. Заметив взгляд, которым Настя проводила удаляющуюся машину, Коротков усмехнулся:
– Не страдай, я тебя отвезу. Все равно Лялька скандалить будет, когда приеду, так уж лучше оттянуть приятные мгновения. Может, она уснет раньше, чем я явлюсь.
«Жигуленок» у Короткова был стареньким и годился разве что на металлолом, но Юра ездил на нем, выжимая из дряхлого автомобиля последние жизненные соки, потому что финансовых перспектив на приобретение новой машины не было никаких. Когда-то эти «Жигули» были куплены на деньги тещи, которая собиралась помочь дочери и зятю с кооперативной квартирой. Когда внезапно появилась возможность встать в очередь на улучшение жилья, было решено в кооператив не вступать, а вместо этого купить машину. Было это давно, тогда еще не было маленького сына, теща была энергичной и полной сил женщиной с легким и уживчивым характером, и Юре казалось, что они прекрасно поживут еще какое-то время в двухкомнатной квартире, не стесняя друг друга. Потом родился сын, а через очень непродолжительное время тещу парализовало. Очередь же на жилье, в которой Коротков стоял под номером 586, двигалась сначала медленно, а потом и вовсе остановилась. Теперь он ездил на вконец раздолбанной умирающей машине, ютился в одной комнате с женой и подросшим сыном, потому что в другой комнате лежала больная Лялькина мать, и ежедневно объяснялся с супругой по поводу того, почему он не бросает службу в нищей милиции и не уходит в частный сектор, где, по ее мнению, «платят бешеные бабки».
Все сослуживцы Короткова об этом знали, и потому никого не удивляли его любовь к работе в выходные дни и нежелание по вечерам возвращаться домой.
* * *После того что произошло во вторник, Соловьев начал чувствовать, что душа его странным образом как бы раздваивается. Марина приезжала каждый вечер, и Андрей при этом проявлял поистине чудеса деликатности, изображая гостеприимного домоправителя, который всегда точно знает, когда приходит пора тактично удалиться под благовидным предлогом, оставив хозяина наедине с гостьей. Но чем больше Соловьев погружался в нескрываемую влюбленность молодой женщины, чем искуснее и изобретательнее ласкал ее, тем чаще он думал об Анастасии.
Почему она не звонит? Почему не приезжает? Потеряла к нему всякий интерес? Неужели она действительно появлялась здесь только для того, чтобы убедиться в своем равнодушии к нему?
Он скучал по ней, и чем дальше – тем сильнее. Марина была прелестна, она согревала его своими пылкими чувствами и жаркими ласками, а Соловьев вспоминал сдержанную, холодноватую, чуть циничную Анастасию, которая никак не реагировала на его поцелуи. И с тоской понимал: он хотел бы, чтобы это она, а не Марина приезжала к нему каждый вечер. Чтобы она, а не Марина обнимала его. Чтобы она, непостижимая, непонятная, ускользающая, когда-то больно обиженная им Анастасия, а не кареглазая влюбленная Марина сидела с ним долгими вечерами в гостиной, ведя неспешный интересный для обоих разговор. С Мариной разговаривать было не о чем, она ничего не понимала ни в культуре Востока, ни в литературе, ни в искусстве перевода, а с Настей он мог говорить об этом часами.
Несколько раз он звонил ей, но к телефону все время подходил мужчина, вероятно, ее заслуженный муж-профессор, и вежливым, доброжелательным тоном сообщал, что Анастасии Павловны нет дома. Спрашивать ее служебный телефон Соловьев не осмеливался, ибо понимал: раз Настя сама не оставила ему номер, значит, его звонки к ней на работу нежелательны. Мало ли какие порядки на этой фирме? Может быть, там работают знакомые ее мужа, а все звонки, в том числе и личные, прослушиваются через коммутатор и фиксируются. Но почему же она сама не звонит?
