Патриция Корнуэлл - Вскрытие показало…
Марино снова заговорил.
— За две недели до убийства Бренде Степп была доставлена посылка. Мы уже проверили посыльного. Подходит! Незадолго до этого в доме побывал сантехник. И он тоже подходит. Даже подозрительно, насколько все просто. Сейчас мы пришли к выводу, что преступником может быть какой-нибудь тип, занятый в сфере обслуживания — тот же посыльный, например. И он задушил всех четырех женщин. А вообще-то эти убийства сложно привести к общему знаменателю. Хоть бы что-нибудь совпадало! Профессии жертв, на худой конец.
Бренда Степп преподавала в пятом классе Квинтонской начальной школы. Жила неподалеку. Она переехала в Ричмонд пять лет назад. Недавно расторгла помолвку с тренером футбольной команды. Бренда была рыжеволосая, пышнотелая, живая, веселая. По свидетельствам подруг-учительниц и бывшего жениха, она ежедневно бегала трусцой, не употребляла алкоголь и не курила.
Я знала о Бренде, пожалуй, больше, чем ее родные, оставшиеся в штате Джорджия. Она была баптисткой, посещала все воскресные службы и ужины по средам. Бренда хорошо играла на гитаре и руководила детским церковным хором. В колледже ее специализацией был английский язык, его она и преподавала в школе. Помимо бега трусцой, Бренда любила читать. Выяснилось, что перед тем, как погасить свет в тот роковой вечер, она читала Дорис Беттс.
— Мне тут пришло в голову, — произнес Марино, — что, возможно, есть некая связь между Лори Петерсен и Брендой Степп. Я на днях узнал, что Бренда два месяца назад была на приеме в больнице, где практиковалась Лори.
— Неужели? По какому поводу?
— Да так, ерунда. Ударилась головой, когда давала задний ход, — был вечер, темно. Сама вызвала полицию, сказала, что у нее кружится голова. За ней приехала «скорая». В госпитале Бренда провела часа три — пока обследовали, пока сделали рентген. Ничего серьезного не обнаружили.
— А Лори Петерсен в тот день работала?
— Вот это-то самое интересное. Может, единственная зацепка на сегодняшний день. Я проверил у заведующего. Да, была смена Лори Петерсен. Я сейчас опрашиваю всех, кто в тот вечер мог видеть Бренду и Лори, — санитаров, врачей, уборщиц. Пока ничего, кроме одной нелепой мысли: эти женщины могли встретиться, не подозревая, что через каких-нибудь два месяца вы и ваш покорный слуга будем обсуждать их убийства.
Меня словно током ударило.
— А Мэтт Петерсен мог быть в тот вечер в больнице? Вдруг заскочил проведать жену?
Оказывается, Марино и это успел выяснить.
— Он утверждает, что был в Шарлотсвилле. Это случилось в среду, где-то в полдесятого — десять вечера.
Конечно, больница может быть зацепкой, думала я. Все, кто там работает и имеет доступ к записям, наверняка знали Лори Петерсен. Не исключено, что они и Бренду Степп видели, а ее адрес должен быть в журнале регистрации.
Я предложила Марино опросить всех, кто был в больнице в тот вечер, когда Бренде Степп делали рентген.
— Их пять тысяч человек, — отвечал Марино. — И единственное, что мы знаем, — подонок, который совершил все четыре убийства, тоже мог лечиться в этой больнице. Я не исключаю эту версию, хотя пока ничего из нее выжать не могу. Половина возможных свидетелей — женщины. Вторая половина — старикашки с инфарктами да парочка турок, которые попали в аварию. Эти последние — точно не маньяки; думаю, они до сих пор не вышли из комы. Народ так и сновал туда-сюда — это по журналу регистрации видно, на странице места живого нет. Вряд ли мне удастся составить полный список всех, кто в ту смену появился в больнице. И уж тем более тех, кто якобы случайно проходил мимо. Может, преступник — этакий стервятник, который высматривает себе жертв в больницах — медсестер, врачей, молодых женщин с незначительными травмами. — Марино передернул плечами. — А может, он посыльный — приносит пациентам цветы.
— Вы уже второй раз упомянули цветы, — заметила я. — И посыльных.
Сержант снова пожал плечами.
— Я знаю, что говорю. В юности мне пришлось одно время работать таким вот посыльным. Кому обычно посылают цветы? Женщинам, конечно. Если б я искал себе жертву, я бы нанялся в фирму по доставке букетов.
Я уже жалела, что затронула эту тему.
— Кстати, именно так я и познакомился со своей женой. Доставил ей так называемый «букет для возлюбленной» — композицию из белых и красных гвоздик и парочки роз — розы символизировали влюбленных. Это прислал ей один тип, с которым она тогда встречалась. Дело кончилось тем, что я впечатлил ее больше, чем букет, и она дала своему ухажеру отставку — прислал цветочки на свою голову! А было это в Джерси, года за два до того, как я переехал в Нью-Йорк и стал полицейским.
Я мысленно зареклась принимать цветы через посыльных.
— Просто почему-то вспомнилось. Кем бы ни был убийца, он наверняка работает в сфере услуг. Именно во время работы он выбирает себе жертв. Это ж ясно как божий день.
Мы еле-еле проползли Истланд-Молл и повернули направо.
Скоро пробка рассосалась. Через Брукфилд Хайтс, или просто Хайтс, как обычно называли один из старейших районов Ричмонда, расположенный на холме, мы просто пролетели. Молодые профессионалы начали осваивать его лет десять назад. Вдоль улиц тянулись ряды домов. Некоторые были полуразрушены или стояли в строительных лесах, другие, уже отреставрированные, радовали глаз изящными коваными балконами и витражами. На севере домов становилось все меньше и меньше; ниже, на склоне холма, виднелись огороженные участки застройки.
— Кой-какие домики потянут штук на сто баксов, а то и больше, — заметил Марино, снижая скорость. — Лично мне такой и даром не нужен. Заходил я в пару-тройку таких домов. Очуметь. Нет уж, спасибо, в этом райончике я бы жить не стал. Вдобавок тут куча незамужних женщин. И все больные на голову.
Я смотрела на счетчик. Дом Пэтти Льюис оказался ровно в шести целых семи десятых мили от дома Бренды Степп. Районы были настолько не похожи и находились так далеко друг от друга, что как-то состыковать преступления по месту их совершения не представлялось возможным. Правда, тут тоже, как и в районе, где жила Бренда, велись строительные работы, но явно другими компаниями и бригадами.
Дом Пэтти Льюис, облицованный коричневым камнем, с витражным окном над красной входной дверью, казалось, стиснули два более высоких дома. Крыша была покрыта шифером, на крыльце красовались кованые свежевыкрашенные перила. Во внутреннем дворике росли высокие магнолии.
Я видела фотографии, сделанные полицейскими. Тяжело было смотреть на них и думать, что в этом красивом, стильном доме могло произойти нечто ужасное. Пэтти Льюис продала дом в Шенандоу-Вэли — это и позволило ей поселиться в таком дорогом районе, как Хайтс. Пэтти была писателем. Много лет она безрезультатно посылала свои произведения в разные издательства, пока наконец прошлой весной ее повесть не опубликовал «Харперс». Этой осенью должен выйти роман. Посмертный.
Марино напомнил мне, что убийца не изменил своей привычке проникать в дом через окно — на сей раз это было окно спальни, выходившее во двор.
— Во-он, на втором этаже, видите? — указал он.
— По вашей версии, он взобрался на ближайшую к дому магнолию, оттуда прыгнул на козырек над крыльцом, а потом уж залез в окно?
— Это не просто версия, — возразил Марино. — Уверен, что все так и было. Иначе ему не добраться до окна, разве что он лестницу с собой приволок. Влезть на магнолию, с нее на козырек, оттуда в окно — делать нечего, я сам пробовал. Убийце это не составило труда. Все, что ему понадобилось, — стоя на толстой ветке, подтянуться на руках, ухватившись за козырек. Это под силу каждому мужчине, если только он не совсем дохляк, — добавил Марино.
В доме Пэтти в потолок была вмонтирована вентиляция, но кондиционеры отсутствовали. По свидетельству подруги, которая жила за городом и время от времени приезжала в гости, Пэтти частенько оставляла окно спальни открытым на всю ночь. Иными словами, ей приходилось выбирать между свежим воздухом и безопасностью. В тот вечер она выбрала свежий воздух.
Марино не спеша развернулся, и мы двинулись на северо-восток.
Сесиль Тайлер жила в Джинтер-Парк, старейшем спальном районе Ричмонда. На ее улице возвышались громоздкие трехэтажные дома в викторианском стиле. У каждого крыльцо было такой ширины, что по нему можно было кататься на роликах, на крышах красовались башенки, а на карнизах — дентикулы.[16] В садах росли магнолии, дубы и рододендроны. Виноград вился по столбикам на верандах, густо оплетал беседки. Я представила себе темноватые гостиные под подслеповатыми окнами, полинявшие восточные ковры, старинную мебель, лепные потолки, безделушки, занимающие каждый дюйм свободной поверхности. Не хотела бы я здесь жить. У меня в таких домах развивается клаустрофобия — совсем как при виде фикусов или испанского мха, напоминающего гигантскую густую паутину.
