Карло Вилла - Смерть и корысть
— К вам комиссар Вердзари!
Когда Вердзари без промедления входит в столовую, Этторина отваживается нарушить гнетущее молчание и указывает ему на его место за столом.
— Садитесь, садитесь, комиссар, а то все остынет. Я уж думала, вы не придете.
Вердзари садится рядом с Нордио и молча улыбается. Ему наполнили бокал, и он с удовольствием его опорожняет. Затем, достав из внутреннего кармана пиджака небольшой сверток, отодвигает тарелки и кладет его на скатерть.
— Я бы ни за что не пренебрег таким лестным приглашением. А кроме того, я хотел показать вам кое-какие вещи и решил воспользоваться случаем. Я их собрал в разных местах по долгу службы, но не предъявил в свое время господину прокурору, поскольку видел его нетерпение закончить следствие поскорее.
И на глазах у потрясенной компании Вердзари извлекает из свертка первый предмет: столовый нож с чеканной серебряной ручкой. Он совершенно такой же, как другие ножи на столе, только на зазубренном от долгого употребления лезвии остались волоконца нейлона — переливчатые, блестящие и тонкие, словно волосы. Он поднимает нож и поворачивает его против света, чтобы все присутствующие могли хорошенько разглядеть. Бросив взгляд на лежащие перед ним приборы, он продолжает:
— Красивый ножик, верно? Из-за этой чеканки мне пришлось здорово повозиться, чтобы снять отпечатки пальцев. Конечно, тот, кто воспользовался ножом с такой ручкой, знал свое дело.
Этторина сидит, затаив дыхание, и тут Нордио, пытаясь скрыть явное замешательство, говорит преувеличенно деловым, профессиональным тоном:
— Что же вы не сообщили мне об этой вашей находке? — И добавляет неожиданно мягко, почти покорно: — Вы же прекрасно знаете, что эту спешку с окончанием следствия затеял не я, мне ее навязали, так же, как и вам.
Затем он вдруг оживляется и, словно желая убедить не только Вердзари, но и себя самого, меняет тему.
— А впрочем, если Конти сознался, к чему нам опять обсуждать все это? Обрывки нейлоновой веревки неопровержимо доказывают его вину!..
— Если бы не эти обрывки, — перебивает его Вердзари, который словно только того и ждал, — если бы не они, то, согласитесь, Конти не подумал бы, что переусердствовал, связывая жену, а стало быть, и не взял бы вину на себя! — И доверительным тоном продолжает: — План мести, надо признаться, был неплох, хоть и возник у него внезапно. Он наказал бы неверную жену и одновременно проучил бы прячущегося за стеной ее любовника. Идеальная месть обманутого мужа, лучше не придумаешь! Не говоря уж о приезде Каррераса, который тоже неожиданно влип.
Вердзари на секунду замолкает, чтобы отхлебнуть из бокала, и продолжает свой рассказ:
— Несомненно, именно Конти напал на жену и связал ее. Он был ожесточен, ему постоянно приходилось терпеть насмешки и унижения. Флигель виллы «Беллосгуардо», который ему было приглянулся, а потом оказался уже сданным, стенка бюро с окуляром, который открывается у него перед носом, да и то, что его выдворили из уютного и привычного места в Риме и отдали под начало Де Витиса, когда-то вместе с ним поступавшего в министерство и бесстыдно волочившегося за его женой… Согласен: он первым проник во флигель…
— Первым!..
Это восклицание словно бы вырвалось одновременно у всех. Компания, за исключением Этторины, еще занятой едой, настораживается и ловит каждое слово Вердзари.
— Единственное невыясненное до сих пор обстоятельство, — продолжает он, — это смерть его жены, а также личность того, кто проник в спальню позднее и прекратил страдания несчастной… Ибо после нападения мужа Луиза Савелли была еще жива!
— Жива!
На сей раз собравшиеся хором подхватывают слова комиссара, а ей, откинувшись на спинку стула, продолжает:
— Да, жива… Избита, без сознания, — но жива. Это был внезапный приступ бешенства мужа, а не преднамеренное убийство. Перед тем как уйти, он даже чуть-чуть ослабил узлы на веревках — это подтверждается показаниями свидетеля, — поскольку рассчитывал, что вечером она вернется домой, к нему. Побои должны были стать для нее уроком на будущее — ей и тому, кто наблюдал за этой сценой из-за стены. Он нарочно сдвинул зеркало, чтобы открыть ей глазок — дать ей поняты вот до чего она докатилась, бесстыжая! Именно в таком состоянии, бесчувственную, но не мертвую, обнаружила ее Этторина Фавити, поглядев в глазок, когда его превосходительство удалился.
— Этторина!
Собравшиеся снова не смогли удержаться от возгласов — и все разом поворачиваются к ней, а она невозмутимо жует свои клецки. Конечно, она убила на них все утро, и теперь для нее нет ничего важнее этого блюда. Пусть хоть она отдаст ему должное, если у остальных пропал аппетит.
Вердзари опять делает паузу и подливает себе вина. Похоже, пить уже никому не хочется — так не пропадать же добру. Он подносит бокал к губам, отпивает глоток; вино еще не успело нагреться.
— Однако я должен снова разочаровать вас, — говорит Вердзари, поставив бокал на стол, — обнаружив плащ Конти и решив, что Луиза Савелли уже мертва, Фавити действительно проникла во флигель, но лишь для того, чтобы забрать оттуда обрывки веревки и тем самым скомпрометировать Конти… Впрочем, вы и сами прекрасно это знаете…
Но Вердзари не удается закончить фразу — его перебивает пронзительный голос Лилианы Ридольфи:
— Как же так: Этторина единственная могла когда угодно войти во флигель, после ухода Конти она появляется там с ножом — и вы не обвиняете ее в убийстве!
Тут она сбавляет тон, в голосе звучит лицемерное сочувствие подруге:
— Наверное, когда она оказалась в спальне, та стала приходить в себя, и тут от испуга…
Этторина доела клецки и теперь подбирает соус хлебом. Она никак не реагирует на выпад подруги, более того, на губах у нее появляется язвительная усмешка.
Вердзари примирительно кивает Лилиане, снова берет сверток, разворачивает его и кладет рядом с серебряным ножом несколько обрывков белой веревки:
— Нет, это не Фавити, и сейчас я вам объясню, почему. В тот вечер около половины десятого была сильная гроза — вы, наверное, помните. Так вот, обрывки веревки и плащ, найденные под воротами и на склоне у дороги, были мокрыми: значит, кто-то разложил их там до того, как пошел дождь.
На этот раз Лилиана лишь энергично кивает, но в разговор вмешивается Нордио:
— Не понимаю, почему вы придаете такое значение этому дождю! Стало быть, Луиза Савелли была убита до грозы, и то, что вы не обвиняете в этом Фавити, утверждая, что она лишь стащила обрывки веревки, только подкрепляет версию о виновности Конти. Тут не может быть никаких вариантов. Когда вошла Фавити, Савелли была уже мертва — и точка, хватит об этом.
— Нет, все не так просто, — отвечает Вердзари. — И Де Витис, и Фавити по моей просьбе напрягли память и вспомнили существенную деталь, на которую, из-за обилия веревок в спальне, никто другой не обратил внимания: после нападения Конти и его ухода на шее жертвы веревки не было, а вот когда труп обнаружили, шея была стянута тонкой веревочной петлей, что и вызвало смерть от удушения. Стало быть, все произошло глубокой ночью, а не поздним вечером, как стремились доказать в ходе чересчур поспешного дознания.
Все слушают его, затаив дыхание, и даже Этторинэ отложила нож и вилку. Они захвачены рассказом Вердзари, а он, зная, что аудитория у него на крючке, откашливается и продолжает:
— Так кому же приспичило побывать в комнате убитой до прихода полиции, несмотря на огромный риск? Не Этторине Фавити: она успела все сделать перед грозой, а если бы зашла еще раз, то обязательно унесла забытый ею ножик. И не Де Витису: за чем бы он ни зашел, увидев, что женщина еще жива, разумеется, оказал бы ей помощь. И потому, что был к ней неравнодушен, и, главным образом, потому, что хитроумный глазок в стене при расследовании дела причинил бы ему одни неприятности — что в итоге и получилось. Синьорина Маццетти? Самое большее, на что она оказалась способна, это сунуть кусочек веревки в карман Конти, подавая ему пиджак на следующее утро. И только. Она дама робкая, не предприимчивая, да и зачем ей? Остаются господин прокурор и его любовница, синьорина Ридольфи…
Нордио возмущенно вскидывается.
— …Да что вы волнуетесь, об этом знает весь город… Однако если вы, господин прокурор, стали во главе заговора с целью опорочить бедного Конти, а заодно и загубить Де Витиса, то зачем бы вам трудиться самому, когда у вас столько помощников? А вот у Ридольфи действительно была необходимость, и притом весьма настоятельная, порыться в бумагах покойной до того, как это сделает полиция…
Вердзари чувствует, что слушатели целиком в его власти, поэтому позволяет себе не торопясь допить свой бокал. Он усмиряет занервничавшую Лилиану повелительным взмахом руки и ведет рассказ дальше:
