Карло Вилла - Смерть и корысть
— Ваше превосходительство…
— Ну-ну?
— Мне сегодня приснился сон…
— Бесконечная тень истины…
— Только, пожалуйста, не смейтесь надо мной, сон очень странный…
— Это была цитата из Пасколи!
— Никак не могу отвязаться от этого сна.
— Так расскажи мне его.
— Не знаю, как начать. Он такой запутанный, прямо настоящий роман.
— Начинай с места действия.
— Старый замок, с башнями и подземельями…
— Вот видишь… А теперь действующие лица!
— Преступники… Банда преступников, которая хочет уничтожить человечество…
Это не ново! — Он указывает ей на стул. — Садись, садись…
— …Они крали с кладбищ покойников и делали им уколы, от которых те превращались в роботов. И эта компания все росла и росла — люди-то каждый день умирают — и постепенно превратилась в огромную армию покойников со всех концов земли, а живых становилось все меньше, и скоро им предстояло исчезнуть совсем…
— Как интересно, продолжай!
— Но вот они откопали одну женщину, красавицу, но она не умерла, ее похоронили еще живую…
— Мнимоумершая…
— Вот-вот, и она приходит в себя в подземелье замка, куда ее поместили, чтобы потом сделать ей укол, и сначала она ничего не может понять…
— Еще бы!
— А когда понимает весь этот ужас — что убежать невозможно, — продолжает прикидываться мертвой…
— В некоторых случаях это единственный путь к спасению.
— …А чтобы выжить, она ворует еду. Но ей, конечно, хочется освободиться и спасти погибающее человечество. И вдруг ей приходит в голову одна вещь. Она спасет мир через любовь!
— Как романтично!
— Она соблазняет стражника и, забеременев от него, начинает сеять жизнь среди царства смерти, и вот живых становится все больше, и бандиты не знают, как им быть…
Этторина заканчивает рассказ и доверчиво спрашивает Де Витиса:
— Что вы об этом думаете, ваше превосходительство?
— Грандиозная затея, прямо-таки воссоздание мира, и, насколько я понял, женщина, призванная предотвратить подобную катастрофу и восстановить естественный порядок вещей, послана самим Провидением. Она избранница, и ей дано орудие мести…
Де Витис делает небольшую паузу, чтобы отпить из бокала. Приятно, что Этторина сообразила приготовить ему бутылочку в холодильнике.
— …А месть, дорогая моя, сладка, особенно для женщины. Но надо уметь вкушать ее, иначе можно испортить желудок… Ты согласна со мной?
Этторина молча кивает и, удовлетворенная, принимается убирать со стола. Когда она уносит посуду, он пожирает глазами ее могучее тело, при каждом шаге буквально исходящее радостью. Но это самое большее, что она может сделать для хозяина после всех пережитых им страхов. Де Витне, зажав большим и указательным пальцами стройную ножку хрустального бокала, смотрит, как она шествует на кухню и обратно: судя по всему, его глаза и небо снова функционируют превосходно.
7
Между двух огней. Говоря — всегда рискуешь. Уйти в отставку в чине квестора
Как всегда по утрам, Берарди поглощен чтением спортивного раздела «Газетт», когда хорошо знакомое ему нарастающее гудение лифта заставляет его оторваться от этого занятия. Но на этот раз, хотя лифт прибыл именно на его этаж, он не прячет газету, а только кладет указательный палец на прочитанную фразу и ждет, когда откроется дверь. Де Витис еще в отпуске, Конти под следствием, а больше ему бояться некого: он завоевал право на покой и безмятежное чтение, в чем так нуждается.
Он держит газету развернутой без всякого стеснения, даже с некоторым вызовом, что доставляет ему огромное удовольствие. Хватить хитрить, хватит изворачиваться, больше не надо мгновенно прятать газету при отдаленном шуме шагов и скрипе двери, как это было при Де Витисе. Только заслышав лифт, он уже впадал в панику, от трели звонка его бросало в дрожь, ведь его превосходительство не желал ничего слушать: «Тут вам не вокзал и не приемная дантиста, так что уберите газету!» А он уже не мальчик, чтобы его регулярно отчитывали.
Нордио — это другое дело, он настоящий синьор, с ним Берарди даже шутит, проверяя, кто из них лучше знает игроков и турнирную таблицу чемпионата. Кроме того, Нордио прекрасно помнит составы команд, и между ними нередко возникает оживленная дискуссия, которая, то прерываясь, то разгораясь снова, иногда растягивается на целый день, а то и заканчивается на следующее утро. Не то что Де Витне с его безумным чванством.
Двери лифта открываются, из него выходит Вердзари в слишком широком и сильно измятом костюме. Слава Богу, хоть сегодня оставил дома свою глупую собаку, радуется Берарди, — позавчера из-за нее тут такое было! Эта собачка чуть не прыгнула на Нордио, и Берарди пришлось бросаться на помощь: она не слушалась даже хозяина. Нордио чуть не умер со страху и, естественно, накричал на Вердзари:
— Оставляйте ее дома, комиссар, здесь ведь государственное учреждение, а не поляна, где ищут трюфели!
И потом, этот комиссар — вот нахал! — сразу переходит на «ты», а Берарди после стольких лет службы этого не переносит, он ведь не продавец в лавке, а дежурный в приемной прокурора.
Вердзари подходит и лаконично осведомляется:
— У себя?
— У себя.
Берарди не теряется, даже не встает со стула: пока Нордио за него, он чувствует себя очень уверенно. Может быть, со временем удастся устроиться старшим продавцом и перебраться в Геную, где его сын служит у Фассио.
— Скажи ему, что я здесь и хочу с ним поговорить.
— Он ждет вас, ждет! — И с плохо скрытым раздражением: — Он давно вас спрашивает, идите, идите… — И вместо того чтобы проводить, Берарди лишь кивает в сторону коридора.
Когда заходишь к человеку в кабинет, а он в это время разговаривает по телефону, — сразу чувствуешь себя лишним. Но деваться некуда. Хотелось бы выйти за дверь под каким-нибудь предлогом, да боишься показаться смешным. Хозяин кабинета замечает твое замешательство, но прекратить разговор не может и начинает объясняться с тобой знаками, давая понять, что разговаривает с важной персоной и по важному делу. Так он и разговор продолжает, и высказывает тебе свое дружеское расположение. То, что собеседнику на другом конце провода отдают предпочтение, а тебя, стоящего в двух шагах, заставляют ждать, делает ситуацию комичной, и, оказавшийся меж двух огней; хозяин кабинета, желая как-то сгладить неловкость, принимается сокрушенно разводить руками и взволнованно расхаживать взад-вперед, насколько позволяет телефонный шнур.
Войдя в кабинет Нордио, Вердзари застает его за весьма интимным телефонным разговором, и в первый момент это его смущает. Однако он уже здесь, уйти было бы глупо. Он постучал и, услышав в ответ бормотание, которое принял за «войдите», вошел. Сейчас, слушая уклончивый, осторожный разговор Нордио и видя его извиняющиеся, неловкие и ненатуральные жесты — «ничего не поделаешь, важная деловая беседа!», — он невольно думает о странной судьбе, преследующей человека с первых сознательных лет жизни и обрекающей его на постоянное, систематическое вранье — в словах и в деяниях; вранье воздвигает вокруг него столь высокую стену, что в конце концов она становится непреодолимой. Ложь господствует надо всем даже в минуты внезапной искренности: когда єни, наступают, то вызывают стыд и явную неловкость.
Растерявшийся при появлении комиссара, Нордио что-то жалко лепечет в трубку. Вердзари сразу догадался, что на другом конце провода — его пассия, и, по правде говоря, не слишком удивился. Ои прекрасно знает, кто она такая, и роман этот его не волнует. При других обстоятельствах он бы вышел, и подождал за дверью, но поскольку Нордио так настойчиво разыскивал его и распорядился немедленно впустить, то вот он здесь, и пускай Нордио любуется его ехидной физиономией.
Но есть и более существенная причина, заставляющая его остаться: Вердзари убежден, что, желая скрыть нечто, люди могут поведать об этом гораздо больше, чем если бы сразу сказали правду. Правда ослепляет, а в мягких сумерках лжи высвечиваются самые мелкие подробности. Поэтому он прислушивается к телефонной беседе Нордио с профессиональным интересом. Самая беспроигрышная ложь — это умолчание, тут всегда можно отпереться, а когда недоговариваешь, недолго и влипнуть. Говоря — всегда рискуешь.
Наконец Нордио заканчивает свою односложную беседу; не успевает он предложить комиссару сесть, как тот плюхается на стул и заявляет:
— Как видите, собаку я на этот раз оставил дома…. Я не хотел, чтобы сегодня повторилось то же самое… Она, конечно, нервная, моя собачка… но ума необыкновенного. — Перед последними словами он делает небольшую паузу.
Нордио испытывает некоторую неловкость, однако он все же находится в своем кабинете и при исполнении служебных обязанностей. Поэтому приступает прямо к делу:
