Юлия Яковлева - Вдруг охотник выбегает
Фарфоровый пастушок пропал из ее комнаты – это факт.
Но факт единственный.
Кто притащил пастушка на Елагин?
Убийца Фаины Барановой?
Чернокожий коммунист Оливер Ньютон?
А что, если Оливер Ньютон и есть убийца Барановой? Советский Отелло.
Но кто тогда убил самого Ньютона?
Поговорить с Фирсовым следовало во что бы то ни стало. Он единственный на «Русском дизеле», кто мог объясниться по-английски, а значит, говорил с американцем.
«Mary had a little lamb», – внезапно запело в голове. Зайцев на миг увидел старательные губы, выпевающие слова. Губы и валик волос надо лбом, как носили тогда, давно-давно…
Зайцев сидел за столом, вертя в руках карандаш. Пытался сосредоточиться. Пристальнее вглядеться в туман: туда, куда уводили расходящиеся дороги версий.
И не мог. В голове его, как на заевшей пластинке, крутилась лишь английская песенка про Мэри и ее барашка.
Дело Фаины Барановой теперь касалось только его одного. Зайцев чувствовал, что должен ей это.
А песенка все зудела в голове:
What makes the lamb love Mary so?
The eager children cry.
Oh, Mary loves the lamb, you know.
The teacher did reply.
4
– Так, а картоху свою забирать думаешь, товарищ Зайцев? Она корни тут уже пустила.
Черный мокрый город в раме двери казался особенно неприветливым. Дождь стекал с козырьков, лился с зонтов. Жирно блестел асфальт, шуршали автомобили, оранжевые окна ласково подгоняли тех, кто был еще не дома. Тех, кого дома никто не ждал, их свет заставлял еще острее почувствовать одиночество.
Зайцев постоял в дверях.
– Думаю, думаю, Свиридов, – успокоил он дежурного.
Быстро взбежал по лестнице обратно в свой кабинет. Нашел блокнот, нужную страницу, нужный адрес, торопливо выдернул листок и сунул в карман. Проходя мимо кабинета Коптельцева, он услышал за дверью шумные голоса. Тянуло табачным дымом: городская операция планировалась с размахом, вбирая в себя все новых и новых участников.
– А вон мешок твой, в углу, – дежурный кивнул туда, где притулился мешок. Он явно успел несколько обмякнуть: уже не выглядел таким тугим и полным. Дежурный заметил взгляд Зайцева, понял:
– Подтибрили малость на ужин, – честно сказал он.
– Да о чем ты, Свиридов? – дружески воскликнул Зайцев. – Еще возьми!
Дежурный отнекивался недолго. Запустил обе руки в мешок, потом еще, прижимая картофель горстью к животу.
– Кончай миндальничать, – распорядился Зайцев. – Лавочку скоро закрою.
Дежурный выдвинул ящик стола, переложил папки и газеты прямо на пол. В пустой ящик со стуком посыпался картофель.
– Сыпь, сыпь. Полный мешок мне все равно одному не допереть.
Дежурный заржал.
– Пока, Вася. Мерси за картоху.
– Бывай, Свиридов.
Зайцев закинул похудевший мешок на спину и вышел вон.
Дождь сразу принялся за него. От мешка потянуло рогожей и землей. Соваться с ним в переполненный трамвай нечего было и думать.
Мешок постепенно наливался тяжестью, ладони горели. Намокшую кепку хотелось сорвать с головы и метнуть подальше.
На Морской Зайцев перехватил мешок одной рукой, другой выудил из кармана бумажку. Проверил номер дома и квартиры. Квартира оказалась на самом верхнем этаже. Зайцев несколько раз нажал кнопку. Лифт не отозвался. Видимо, дворник отключил его – надоело убирать за новыми пролетарскими обитателями дома, для которых лифт был вроде туалета. Зайцев потопал на шестой этаж пешком. Двери квартир глядели на него множеством почтовых ящиков, табличек с именами жильцов: с десяток на каждой двери.
Наконец Зайцев скинул мешок с нывшей спины. Нашел табличку с нужным именем. Она была картонной. Чернилами было выведено: «три коротких». Все вместе таблички эти являли типичную азбуку Морзе типичной коммунальной квартиры со всеми ее позывными: три коротких – один длинный, два длинных – короткий, длинный – во всех мыслимых комбинациях.
Зайцев коротко нажал три раза на медную пуговку звонка. Послушал. Тихо. Может, нет дома. «Глупо», – только и успел подумать он. Уже собрался уйти. Дверь внезапно щелкнула, открылась. Блеснула цепочка. В темноте сияло лицо.
– Вы? – удивилась Алла Петрова. Она явно пыталась и опять не могла вспомнить, как его зовут.
– Я же вам обещал картошку.
Глава 9
1
Ленинградский вокзал в Москве оказался почти точной копией Московского в Ленинграде, так что еще несколько минут пассажиру могло казаться, что он никуда не приехал, а просто провел ночь под стук колес и храп попутчика.
Воздух на перроне пах гарью, но приятно освежил Зайцева после ночи в жарко натопленном купе. Разморенные пассажиры высыпали из вагонов. У большинства были помятые лица. Зайцев вспомнил звон стаканов и пьяную болтовню за стенкой своего купе. Очевидно, большинство воспользовалось первой ночью в командировке для изнурительного «отдыха». Попутчиком Зайцева, к счастью, оказался необщительный толстяк, который повесил на крюк пальто и шляпу, задвинул вниз учрежденческий портфель из свиной кожи, подозрительно покосился на Зайцева с его сумкой от противогаза, в которой помещался весь багаж: явно соображал, не перевести ли бумажник для безопасности под подушку.
– Успокойтесь, товарищ, я из милиции, – равнодушно сказал Зайцев, затылком ощущая лакированную прохладу стенки купе. И снова прикрыл глаза.
Толстяк смущенно пробубнил что-то извиняющееся. Быстро переоделся во фланелевую пижаму и завалился спать.
От жары Зайцев несколько раз просыпался ночью. Мимо проносились черные столбы. В голубом свете толстяк, с головой укрывшийся ломкой крахмальной простыней, казался айсбергом. Мысли донимали Зайцева. Они были темные, быстрые и бесформенные, как тени, криво проносившиеся по стенам купе. В конце концов стук и качка убаюкали его. Очнулся Зайцев от того, что стук колес прекратился.
Толстяк уже сверкал вымытыми прилизанными волосами. От него сильно пахло мылом и мятным зубным порошком. Не глядя на Зайцева и его бедную залатанную одежду, он так же молча переоблачился в доспехи советского управленца и быстро смешался с толпой на перроне: пассажиры ленинградского поезда почти все были в шляпах, почти все несли портфели. В этом потоке были почти одни лишь мужчины чичиковского возраста и округлости.
На выходе из вокзала уже сомнений не было: Москва.
Огромная чаша площади трех вокзалов кишела самым красочным людом. В Ленинграде ходили медленно: даже заводские рабочие, подчиняясь общему ритму, фланировали. В Москве – бежали. Зайцева быстро подхватило и понесло, отволокло на несколько метров, прежде чем он сумел вырваться и выбраться из потока. Он отошел к самой стене вокзала.
Пассажиры ленинградского поезда – безошибочно опознаваемые по портфелям, шляпам и озабоченно-деловому выражению, которое они придали своим лицам, – тем временем устремлялись к автомобилям московского такси, ведомственным «виллисам» и «паккардам». Зайцев стал высматривать, кого бы спросить в толпе, как отсюда дойти до Лубянки. Пешком, конечно. Московских трамваев он все равно не знал, да и на город взглянуть было любопытно.
Но тут к нему подошли двое в фуражках с голубым верхом. Это так напомнило ему арест, что на миг Зайцев ощутил холодный кулак под желудком. Оба взяли под козырек.
– Товарищ Зайцев? – уточнил старший по званию. Получил кивок и тотчас показал рукой: – А мы вас встречаем. Пожалуйста.
Имя Кишкина ни разу не прозвучало. Гадая, не московская ли эта манера арестовывать, Зайцев прошел с ними. Прохожие быстро зыркали на него. И тотчас прятали глаза. Человек в бедной гражданской одежонке с двумя добрыми гэпэушными молодцами по бокам не мог быть никем иным, как арестованным. Зайцев сел в черный автомобиль. Дверца хлопнула. Страх все сидел где-то под желудком.
Машина летела по широкой столичной улице. Оба молодца приветливо молчали, готовые в любой момент рассыпаться объяснением, и лишь добродушно поглядывали на него. Цвет лица у обоих был не питерский – яркий, здоровый.
Автомобиль лихо вырулил на Лубянку.
– Это к Кишкину. Товарищ из Ленинграда, – вместо пропуска бросил молодец на бегу в окошко. Часовой кивнул. Железные ворота поехали в разные стороны. Автомобиль вкатил.
Первым делом Зайцева отвели завтракать. Столовая тоже была новенькая, приветливая. И очень-очень сытная. Оба молодца поели за компанию: перебрасываясь шуточками и вовсю заигрывая со статными официантками в кружевных наколках.
Потом долго вели его коридорами по пухлым коврам. Осенний день в Москве был рыже-солнечным. И Зайцева не покидало ощущение, что он вовсе не в главном замке ОГПУ, а в загородном санатории. После сытного завтрака и беспокойной ночи в поезде клонило в сон. Зайцев подумал, что если он заявит своим спутникам, что настроен поспать, то его в самом деле отведут в спальные чертоги. Он бы не удивился.
Прошли приемную. Прошли двойную, обитую звукоизоляцией дверь. Бывший революционный матрос и питерский чекист первых послереволюционных лет, Кишкин взлетел высоко.
