Василий Добрынин - Что такое ППС? (Хроника смутного времени)
А потом он увидел: Потемкин спокойно и с удовольствием закурил, и пристально, из-за стола, присмотрелся и Птицыну. «Что за игры? — мелькнуло в мозгу, — Не похоже, что влип Потемкин». А тот смотрел с легким, злорадным прищуром! «Да, что же, меня — не его окружают? Он что, разыграл? Он меня подтянул в ловушку? А ему, своему, Цупов, ясное дело, верит! Бред! Да вы что, опера? Как в тридцатых, НКВД?... Называется — влип! Ох ты боже, о, боже! Потом разберутся, конечно. Да только Потемкин — как мог? Погоди у меня!».
Цупов, войдя, подал руку ротному и Потемкину. Хмуро спросил:
— Шутить научился, Потемкин?
— Да нет, не шучу…
— А кто это?
— Водитель.
— С чего мы начнем?
— Вот, — протянул Потемкин.
— Так, — взял бумаги Цупов. — А это? — Потемкин подал ему маленький лист-четвертинку.
— Телефон Виталика, который сейчас в больнице. Это домашний, а фамилии, адреса, я не знаю.
— Как ты не знаешь? А кто должен знать?
— Да, — опешил Потемкин, — не знаю…
— Ты явку мне обещал или что? Так и дай же, будь добр, по-человечески! Или учить тебя?
И сам же, хмуро, полковник заметил:
— Незачем, да, после этаких дел!
Потемкин хотел возразить.
— Так что, я? — перебил полковник, — Должен копать теперь, за тобой? Может делать начальнику нечего? Не считаешь так? Нет?
— Не считаю.
— Садись и сиди!
Цупов надел очки и, за столом напротив, стал читать явку с повинной. В дверном проеме, Потемкин увидел Гаркушу.
— Володя, — воскликнул он, поднимаясь.
— Сиди! — пресек Цупов.
— Я не нужен, товарищ полковник? — нашел момент, попросился Птицын.
— Да, спасибо, как раз хотел попросить. Нам бы с Потемкиным наедине…
-Я у себя, если что, на месте.
Пробежав по бумаге глазами, полковник переменился лицом и сложил очки.
«Тьфу, ты-ё!» — про себя сказал он, и тряхнул головой.
— Извини, если что-то не так, Потемкин…
— Да ради бога!
— Ну, Ивана Петровича мы с Гаркушей к себе проводим, не против?
— Конечно.
— Владимир Иванович, проводи!
— А, — Синебрюх растерялся, — когда началось? Обещали…
— 4 ноября. Та же сам написал. Счастливо!
Дверь закрылась, и Цупов остался наедине с Потемкиным. Подождав, не хотел ли сказать что-нибудь Потемкин, полковник увидел, что слово за ним и, подумав, сказал:
— Не понял тебя я вчера, Потемкин… А ты промолчал.
— Были только догадки. Виталика, например — до сих пор мне и фамилия неизвестна… Только вчера, поздно вечером, стало понятно, что он в этом действе — актер.
— А если б не так, — Цупов тряхнул в руке «сочинение», — ты представляешь? Тот, второй, от побоев скончался в больнице. Всё, концы в воду! Спасибо, Потемкин.
— Не за что.
— А к Лахновскому, что — разоблачать, в одиночку, ходил?
— Да нет, — руку пожать, попить виски. Заочно мы с ним почти год знакомы. Ходили, как два шатуна-медведя, на параллелях, да не сближались.
— Я в этом не понимаю.
— Шатуны поедают друг друга: нечего больше, — зима. А когда остается двое — по ползимы параллельно ходят: и не отступают и не сближаются. Момент для сближения очень серьезный.
— Понятно. Лахновский, смотрю я, тебя не съел. А что с ним?
— У шефа спросите: я рапорт и справку подал.
— Я спрошу. Тебе как здесь?
— Нормально.
— Обратно к нам не хотел бы, в розыск?
— Не так это просто, как в кухню из спальни и наоборот.
— Ну, да… — вздохнул Цупов, — не просто. А телефон помощника, что — у Лахновского взял?
— Из памяти. С Виталиком мы на охоту готовились, в прошлом году.
— На медведя?
Потемкин помедлил, как что-то вспомнил. Но просто ответил:
— Да нет, на зайца. Не получилось…
— Жалеешь?
— Вы знаете, долго жалел.
— Но, ты дело большое нам сделал. Конечно, того, что скончался, со временем бы установили. Но — на мертвых бы все и замкнулось. Аэропорт — целиком не тебе.
— Я понимаю, спасибо, — устало ответил Потемкин.
— Скажи-ка, а фоторобот зачем у меня стащил?
— Ну, это же их портреты. Хотел, как-нибудь, по ситуации, «засветить их». Не успел, да на то не моя вина.....
Цупов беседовал с командиром роты.
— Ты ему так и сказал: режиссер, «Мосфильм»?
— Ну, как Вы мне сказали.
— Он не рассердился?
— По-моему, психанул.
— Да было однажды, попал он из-за режиссера. Этого, именно. Только сегодня, другого реального повода я не придумал — некогда. Так вот, другая задача: отбой! Пистолет верни. Напрягись, что-нибудь придумай.
— Ох-ё! — жалобно сжал виски ротный, — Опять!
— Давай, подполковник, надо! Вот, кстати, Потемкин тебе передал документы сегодня?
— М-мм… — простонал-прорычал, ротный, — Вот!
— Давай! — Цупов снова надел очки.
— Что скажете? — поинтересовался ротный.
— А ты как, — доволен взводным?
— Ой, да все хорошо, только в мозгах у меня от него сквозняк… Все молча, все молча, спокойно, думает — ну а потом как…
— Но он же не народный депутат!
— То есть?
— Те много говорят, а делать — знаешь сам. Хотя, — добавил Цупов, — их помощники — такое творить способны!
— Понял. Но Потемкин: например, как это вот понять?
— Вот это? Рапорт по Лахновскому? А что тут понимать? — и Цупов, приподнявшись, выбросил бумаги в мусорник, — Вот так!
— А приколоть мне их, товарищ э… полковник?... — ротный растерялся.
— Ну, надо приколоть — приколешь. А написал Потемкин верно!
Потемкина вызвал ротный:
— Показалось мне, что не хочешь ты экскурсоводом, а?
— Не хочу.
— Ну, так иди, да получай пистолет. Отставить экскурсию. У нас ведь работы — во!
Потемкин вздохнул, покачал головой и пошел в «подземелье».
«Не ворчи...» — хотел сказать ротный. Но Потемкин и не ворчал.
— Неплохо, скажу тебе, ты намекнул, где пистолет носить надо. Ромашкин, как видишь, понял. И подтвердил. Сказал за тебя свое слово, — классно сказал! Будь пистолет у Ромашкина справа, как и у всех, и всегда — забрали бы, с автоматом вместе. А так — не нашли...
«Да, — опешил Потемкин, — сказал за меня! То, что я не сказал вечером, прозвучало ночью».
Он вышел и ротный не видел, какое смятение он подарил Потемкину похвалой. Мир не знал, о чем говорили Потемкин и Слава вчера. Как не знал и о том, что вообще говорили. Но Славика видел последним, и говорил с ним — Потемкин. Чувство вины, черной тенью, холодной пощечиной мертвой ладони, хлестнуло Потемкина:
В оружейном подвале, под сводами, столь массивными, прочными, что свет, любой яркости, придавал ощущение сумерек и глухоты, размышлял Потемкин. Пуля, в том разговоре, стала последней точкой.
…«Ты предаешь их! Слав, — это так?»
— Мне плевать!
— Среди них есть и друзья, или те, кто тебя таким мог бы считать…
— Плевать!
— Круто, Слав! Но, так плевать — это разве не повод, чтоб плохо кончить?»
Мог ли точку поставить Потемкин? Иначе: чтоб все были живы? Он предлагал:
…«Значит, поговорили?
— Поговорили».
Предлагал. Но точка, которую он предлагал, слетела плевком на асфальт. В ответ прилетела пуля!
«Выстрелив в прошлое из пистолета, — вспомнил Потемкин, — получишь в ответ выстрел из пушки!». «Или достаточно плюнуть, — продолжил в печальной иронии он, — и не обязательно в прошлое, для того, чтобы получить пистолетную пулю...».
Потемкин сжал губы — речь шла не о посторонних, — о тех, кого знал, с кем вполне мог бы дружить. Но водители сделали то же и так же: плевали, сквозь зубы, — на Лока и тех, кто считал их друзьями.
«Нет, — понял он, — точки в своей судьбе, каждый ставит своей рукой. И ничего с этим сделать нельзя…».
***
«Да, — повторил про себя Потемкин, — точки в судьбе своей каждый должен ставить своей рукой. Не иначе! Куда я ушел? — не забыл он о том, что ротный назвал его беглецом. В сюжете, который сложила граница, развязка настала здесь. Не понял я, — пришел он к простому выводу, — что от себя убежать невозможно. А слышал об этом, так же, как слышали все…».
Правильность вывода, все-таки, не разбавляла горечи. «Каждому, — вспомнил Потемкин участников действа, — я мог подать руку. Граница не там пролегла, где она очевидна, — в сознании каждого пролегла. Передел продиктован временем, а перед ним все равны, и каждый проявит свой истинный образ. Будь время другое — иначе сложились бы судьбы. «Истинный свет луны!» — подытожил он, — А передел не бывает вечным. Не строят, всю жизнь, фундамента, — строить, потом, начинают стены. «Нашему времени выпало первое…» — понял Потемкин.
Захлопнув решетки, он спрятал ключи и по гулким ступеням, — из каменных сводов, — направился вверх. Там жизнь текла, стократно богаче и ярче любых раздумий. Там ветер в лицо, и там солнце…
***
«Я обратился к Потемкину, — думал Лок, — как пострадавший, за помощью, а он заставил меня раздеться: от верхней одежды, до самой сути… Так принято, что ли, у русских сыщиков? Или действительно, правда за ним — все находится в нас?»
