Вольф Долгий - Только всем миром
17
Ничего на свете не желал сейчас Чекалин так страстно, как заглянуть Макарычевой в глаза. Не дура же она полоумная — чего нет, того нет! В чем же корысть ее? Так просто, без какой-нибудь задней мысли, она ничего не сделает. Хвастать, что ли? А что, с нее станется. Или — запугать кого-то решила? Дескать, не замай меня, вон я из каковских. Пожалуй, это даже ближе ее натуре. Ну а вдруг нечто совершенно уж непостижимое — вдруг все же правду говорит? В сущности, мы ведь так ничего и не знаем о старшей дочери, о Надежде. Разве не мог, теоретически рассуждая, северный какой дружок ее объявиться в наших краях? Это, к примеру, конечно. В то, что подобное может быть в действительности, Чекалин, признаться, и сам не очень уже верил.
Исаев коротко, непривычно официальным и строгим голосом передал по рации:
— Автобус встретил. Следуем к вам. На месте ли Еланцев?
Последним своим вопросом Исаев как бы лишний раз давал понять, что едет с Макарычевой, которую должен по всей форме допросить именно следователь прокуратуры. Да, вспомнил Чекалин, он ведь еще не знает того, что, по меткому замечанию Аркаши Сычева, мы «пустырь тянем», скорее всего, пустырь; он еще надеется, что в руках Макарычевой все начала и все концы нашего розыска…
В ожидании Макарычевой Чекалин невольно стал думать о ней. Запомнилась она ему особой — одновременно наглой и угодливой, смотря по обстоятельствам. А нюх на обстоятельства, нужно тут отдать ей должное, редчайший у нее, в этом смысле — с самым чувствительным осциллографом с успехом может потягаться. Шесть лет назад главным ее занятием было оптом скупать у заезжих купцов дары знойного юга, а потом самой становиться у рыночного прилавка и, хоть на полтинник, хоть на гривенник, а подороже продать; едва ли сегодня она переменила свои повадки…
…Появилась Макарычева. Непривычно тихая, кроткая, даже благостная; на лице — выражение обиды за незаслуженно нанесеннное оскорбление. Увидела Чекалина — зырк глазом:
— И вы здесь? Здрасьте!
— Здравствуйте, Анастасия Егоровна.
Заметила Еланцева — пелена печали в глазах.
— Вы — тоже?.. Здрасьте! — И — сразу взвилась, с места взяла немыслимо крикливую ноту:
— Не имеете права!
Ничего нового, все в ее обычном стиле…
— Что вы имеете в виду? — спросил Чекалин.
— В тюрьму сажать — вот что!
— С чего вы взяли, Анастасия Егоровна? И в мыслях такого не держим.
— А чего ж тогда посреди дороги из автобуса честных людей выковыриваете, чего? Тоже, моду взяли!
— Побеседовать нам с вами требуется, Анастасия Егоровна, — объяснил Еланцев. — По душам поговорить.
— А у меня спросили — хочу я с вами говорить? Спросили, да? Да я до самого главного прокурора дойду — чтоб знали, как с честными гражданами обращаться?
Так до бесконечности может продолжаться, раз села на своего конька! Нужно немедленно сбить ее с этого базарного тона…
— Гражданка Макарычева, — нарочито понизив голос, сказал Чекалин, — послушайте меня внимательно. Этот товарищ, возможно, вы позабыли, — старший следователь областной прокуратуры Еланцев. То, что происходит сейчас, называется допросом. Допрос вас в качестве свидетеля. Вы предупреждаетесь о том, что в случае дачи ложных показаний или отказа от дачи показаний вы будете привлечены к уголовной ответственности по статьям 181 и 182 Уголовного кодекса. Вы поняли меня.
— А я что? Я ничего, — тотчас обрела она чувство реальности. — Я разве что говорю? Ясное же дело, не станут люди зря беспокоиться…
— Вопрос первый, — сказал Еланцев. — Откуда вы ехали на автобусе?
— От Гафки, — не замедлил последовать ответ. — Агафья, значит. Сестра родная. Муж у ней при деле хорошем, в автосервисе. Хорошо живет, богато. Денег куры не клюют.
— Сколько времени вы были в гостях?
— Считай, что всего ничего. Сегодня что у нас? Пятница? А я в прошлую среду поехала. Сколько это? — Стала загибать пальцы. — Десять дён и то не выходит. Потому как день туда да день назад потратился.
— Скажите, свидетельница, была ли у вас, пока вы гостили у сестры, какая-либо связь с кем-нибудь из проживающих в нашем городе?
Макарычева вытаращила глаза от удивления:
— С кем это у меня связь могла быть? С Эльвиркой, паразиткой доченькой моей, что ли? Да глаза бы мои вовек ее не видели!
— Хорошо. А что во время вашего отсутствия случилось с вашим зятем?
— С каким еще зятем? — насторожилась Макарычева.
— Вам виднее, с каким.
— Нет, с каким, с каким?
— С тем зятем, который три дня назад убил таксиста.
Макарычева с лица даже спала. Перекрестилась истово:
— Неуж и вправду убил?!
— Будто не знаете.
— Что ж это делается, граждане-товарищи? — зарыдала в голос Макарычева. — Ну, не зараза ли, Гафка-то моя? Вот и верь после этого людям! А еще — родная кровь, называется! Я ведь, родненькие, все выдумала!
— Что выдумали? — хладнокровно уточнил Еланцев.
— Ну то, что Назымка, зятек мой, пристукнул таксиста!
— Зачем? Выдумали, говорю, зачем?
— Дура я! — сквозь горючие слезы выкрикнула она. — Набитая дура! — Некоторое время втихомолку повсхлипывала. — Я ведь для чего все это? — Опять помолчала; никто не торопил ее. — Для чего? А чтоб разжалобить!
— Кого?
— Да Гафку с мужем ейным, кого ж еще! У меня ведь какая задумка была? У Гафки навсегда поселиться. Потому как я старая, вся в несчастьях, а Гафка — она богатая.
— А про таксиста почему?
— Так Семенов-то, изверг, помните, кого убил? Ну я и снова… Чтоб жальчее меня стало! — осушила слезы зажатым в кулаке платочком. — Пожалела! Гафка-то! На сестру родную донесла! А я теперь… мало мне всего… я теперь расхлебывай! Чего мне теперь будет?
— Да ничего не будет, — сказал Чекалин.
— Нет, правда?
— Да, пойдете домой сейчас.
В тот же миг Макарычеву как подменили.
— «Пойдете»? Как это — «пойдете»! — вновь перешла она на визгливый свой крик. — Нечего было из автобуса тогда вытягивать меня, нечего! А то моду взяли — сами вытягивают, а я что, я потом пёхом иди?! Нет, извините, вы уж меня…
— Я имел в виду — поедете домой, Анастасия Егоровна. На той же машине, что вас сюда привезла. Устраивает?
— «Волга» ведь, да?
— Да, «Волга», — подтвердил Исаев.
— Хорошее авто, зачем наговаривать! Я согласная!
Исаев вышел вместе с Макарычевой.
Еланцев покачал головой:
— Такая ведь железная версия!..
— Да, — кивнул Чекалин, — чистейший конфуз.
Впрочем, Чекалина жизнь давно научила — если не совсем уж спокойно, то, во всяком случае, по-деловому — относиться к подобным казусам. Чем больше версий, на которые возлагались сугубые надежды, обнаруживают свою несостоятельность, тем вероятнее, что мы приближаемся к разгадке. Если же какой-то урок и заключает в себе казус с Макарычевой, то единственно разве тот лишь, что даже самая загадочная история, как правило, имеет такое вот простое, такое тривиальное, чисто даже житейское объяснение. Тем не менее додуматься до того, что Макарычева способна сочинить кошмарное преступление с целью не запугать кого-то, а разжалобить, — право же, это не под силу ни одному нормальному человеку; только жизнь может позволить себе подобные вольности.
18
Вернулся Исаев, проводивший Макарычеву, надо полагать, до самой машины. Не один пришел — вместе с Ершовым Виктором, рефмехаником с «Тайфуна», тем парнем, которого Чекалин с Исаевым первым «опознали» как предполагаемого убийцу.
— Ершов? — с удивлением уставился на него Чекалин. — Какими ветрами?
За рефмеханика Исаев ответил:
— Под конвоем, считай, нашего друга Ершова доставили.
Чекалин тотчас все понял.
— Вот как? Прекрасно!
Виктор Ершов угрюмо бросил:
— Я лично, товарищ подполковник, этого не нахожу. — Но уже через секунду одесская неунывающая его душа пересилила: — Хотя я и не против пострадать для доброго дела!..
— Для доброго, именно! Ты даже не представляешь, Ершов, для какого доброго дела! Где тебя задержали?
— Да в «Звездном». Сидел себе тихо-мирно, обедал. А когда расплатился да к выходу пошел — тут меня и…
— Прекрасно! — повторил Чекалин. — Подумать только! Будь на твоем месте преступник — значит, дважды уже был бы опознан.
— Вы мне справочку, что ли, дали бы все-таки какую-нибудь, а? Ну, что по делу такому-то я для вас интереса не представляю.
— Это, конечно, можно, труда не составит, — улыбаясь, говорил Чекалин. — Да стоит ли? Ты у нас теперь меченый атом: по тебе можно проверять нашу бдительность.
— Ну разве что так, — улыбнулся Ершов. — Тем более, бог, говорят, троицу любит.
— А вот после третьего раза — обещаю, самолично охранную грамоту тебе спроворю!
…Есть такое неписаное правило в шахматах: при плохой игре любой ход ведет к поражению, и соответстственно, наборот: если партия хорошо поставлена — практически всякий, даже не очень сильный ход приводит к выигрышу. Вероятно, подобное правило не только в шахматах действует, — сколько раз приходилось Чекалину убеждаться в том! Вот и сейчас: несмотря на то, что только что рухнула такая, казалось, надежная версия, его не покидало ощущение, что все идет как надо, а значит, и успех не за горами. Именно ощущение: логически тут ничего не объяснить. Просто сидела в нем вера, непоколебимая вера в то, что дело неуклонно движется к близкому концу.
