Исторический криминальный детектив. Компиляция. Книги 1-58 (СИ) - Шарапов Валерий

Он отпрянул, она, мазнув по нему влажным глазом – вишневым, с поволокой, – прошла мимо, окутав Сергея невообразимым ароматом непонятно чего, но такого дурманящего.

В себя Акимов пришел уже на улице.

– Ходят тут всякие, – пробормотал он смущенно и отправился к табачному ларьку, что подле трамвайной остановки.

И тут же причалила «четверка», а из нее – на ловца и зверь бежит – выпорхнула серая, как туча, Гладкова.

– А подойди-ка сюда, дочка, – поманил ее Сергей. – Иди, иди, не бойся, на людях пороть не буду.

Крепко держа девчонку за локоток, Акимов купил папирос и повел добычу обратно, в сторону тети-Любиного дома.

…– Ты как вообще, с головушкой дружишь? Куда подорвалась-то? Какая фабрика?

– Резиновая, – угрюмо ответила Ольга.

– Дура ты резиновая. Соображаешь, что делаешь? Сбегаешь из дома, матери не сказав, куда идешь. Она трое суток под окном отделения белугой выла…

– Все вы врете, – по-детски возмутилась Оля. – Она небось и не сразу заметила, что нет меня!

Прошлось проглотить – в самом деле, драмы-то нагнал.

– Но все-таки непорядочно, – с укоризной увещевал Сергей. – Время-то какое, а ты – пропадать, не сказавши адреса.

– Не хочу в школу возвращаться, ясно? – вызывающе ответила девушка. – Я на работу устроилась. И вообще, что вы меня за руки-то хватаете?

– Слушай, Гладкова, ты меня знаешь, я же могу и терпение потерять, – напомнил Сергей. – А потеряв терпение, не посмотрю, что ты активистка и без пяти минут комсомолка – нарву лапника, ну и далее, по старой воспитательной схеме. Оль, давай не дури. Э‐э‐эй, слышишь меня?

Акимов развернул девушку, как куклу, переставил, как удобно, и, взявши крепко за плечи, легонько встряхнул. Она низко опустила голову, пряча глаза.

– Врать не умеешь, Оля. Не устроилась ты ни на какую работу. Во‐первых, кто тебя без документов из школы примет? Во‐вторых, отдел кадров закрылся в четыре, и все это время кое-кто из известных мне мелких, с косой, не иначе как на трамвае кругами катался.

– Откуда знаете? – угрюмо осведомилась она.

– Работа такая. В общем, так, Оля Гладкова. Ни на какую фабрику ты не пойдешь. Не для того мы войну выигрывали, чтобы в мирное время дети за станками стояли. Тебе учиться надо. Выучишься – тогда… медиком или преподавателем.

– А за станком кто стоять будет?

– Найдется кому, – твердо заявил Сергей, как будто сам уточнял этот вопрос, – и работать получше тебя, дурноголовой, будут. Давайте каждый своим делом заниматься будем и не лезть в чужое.

– То-то вы в мое не лезете, – попыталась огрызнуться девушка, но Акимов это мигом прекратил:

– Это как раз мое. Девчонка третий день дома не ночует, и никто не знает, где она. А может, лежит вон, в канаве, с перерезанным горлом. А я виноват буду: не предотвратил, не предостерег, сгубил жизнь не только какой-то пустяковой девчонки, но и тех, кого она не выучила, не вылечила… – он чуть поколебался, но закончил твердо: – Не родила! Ну, мое это дело или нет?

Так ему понравилось, как он высказался, прямо точь-в‐точь Сорокин. Как это он там сказал: связался черт с младенцем? Ну и ладно, пусть не черт, а пока сопливая девчонка, а кто ее знает, – глядишь, и черт подтянется.

Оля упрямо молчала, по-прежнему пряча глаза, но Акимов ясно видел, что они у нее сползают на мокрое место, как сердито моргают густые длинные, как у куклы, ресницы. Все, готово дело, Ольга собирается «капнуть».

– А ну не хныкать!

– Да ваше, ваше дело.

– Раз мое, тогда выкладывай, почто из дома сбежала.

– А вы… никому не скажете? – неуверенно спросила Оля и тут же саму себя пристыдила: как можно так плохо думать о Филипповне? Небось уже и Акимову рассказывать смысла нет. Однако вредный Палыч смотрел с хитрым ленинским прищуром и помогать в деле чистосердечного признания не собирался.

И Оля сухо рассказала… правда, не все. Про позорное третье место, про то, что не собирается больше заниматься, про то, что ерунда это все. И чем дальше она говорила, тем больше погружалась в полуправду, которая хуже лжи, и тем больше видела, как разливается по лицу Сергея Павловича – бесспорно, человека умного, – большое разочарование. И от этого девушка ожесточалась все больше, и закончила почти грубо:

– Все.

Акимов обреченно вздохнул:

– Все ли? Ох-хо-хо… Ну а что ж не рассказываешь, что, мол, с Германом при всем честном народе обнимались, шептались? И как он по возвращении тебе руку подал, выйти из вагона, а ты – фыр, мол, пошел к черту? Забыла?

Все, это была последняя капля. Оля расплакалась. Акимов быстро увлек ее в сторонку, обнял, гладя по голове и приговаривая:

– Оля, Оля, Оля Гладкова, что ты за пустяковая девчонка такая? Ну, успокаивайся, на вот платок…

– Спасибо, – прогнусавила она, – я ничего…

– Вот именно. Ну вот смотри сама, я вот тебя обнимаю – ничего?

– Вы – ничего.

– Ну а папа…

– Я папу не помню.

– Хорошо, ну дедуля бы обнимал – ничего?

– Ничего, – вздохнула Оля.

Акимов отобрал у нее платок, придирчиво оглядел заплаканное личико, заставил высморкаться:

– У, рева-корова. Нехорошо так поступать, Оля, бесчестно, не по-людски. Я вот тебе расскажу. Отправились мы как-то на разведвылет, а штурманом у меня женщина была, Настя Васина, жена капитана эскадрильи. Ну вот летим мы себе, а навстречу перехватчики – я туда-сюда, ну… в целом, не ушли, сбили нас. И вот мы с этой Настей к своим выбирались трое суток, а мороз под сорок был. Ночевали на снегу, сначала костер пережигали, прикрывая бушлатами огонь, потом лапнику – ну и устраиваешься на ночлег. Так у меня к тебе вопрос: если бы не спали в обнимку, спаслись бы или как?

Оля вспыхнула, отпрянула:

– Вы не понимаете! Это совсем, совсем другое!

Лицо Акимова стало жестким:

– Это ты не понимаешь. Это у тебя другое. В голове у тебя – не мозги, а другое! Точнее, черт знает, что такое у тебя в голове! И у Кольки твоего – тоже. Оба посказились! Сама, главное, оделась в рыбьи меха, руки трясутся от холода, инструктор по стрельбе оказывает… да что тут! – первую помощь, если посмотреть здраво, не по-бабьи. А она из этого итальянскую трагедию умудрилась состряпать. Гладкова, Гладкова! А про мать подумала?

– Ей все равно, – угрюмо проворчала Оля.

– А тетке тоже все равно? У нее, между прочим, одна комната, а ты тут заваливаешься, как к себе домой… А ты ее спросила? Может, у нее своя жизнь, симпатии.

– Я бы в общежитие…

– С какого… хм, тебе, с городской пропиской, еще и общежитие?! Площадь у тебя имеется. Так, все. Утерла нос, привела себя в порядок. Пошли, тетку успокоим – и на электричку. Как бы на последнюю не опоздать.

– Сергей Палыч, давайте, в самом деле, – торопила Оля, – а то где ночевать-то будем.

– К Любиной соседке попрошусь, – отшутился Акимов.

– Нужны вы ей больно, – задорно поддела девушка, – она таких не привечает!

Сергей лишь подбородком дернул: «Ишь ты! Егоза ядовитая!»

«О, полегчало, – с удовольствием констатировал Акимов, поспевая за Олей, которая чуть не вприпрыжку припустилась к дому. И хорошо, что не вляпалась никуда, а мало ли кто тут…»

– Ну вот что такое, а… Шли бы вы, товарищ, травить в другое место, – как мог цензурно укорил он хлыща, который, лежа брюхом на лавочке, самозабвенно исторгал во тьму сожранное и влитое.

Наспех, но душевно попрощавшись с тетей Любой, они поспешили к метро.

Стоило им скрыться за углом, пьянчуга как ни в чем не бывало поднялся и, прихватив чемодан, вошел в подъезд. Быстро, бесшумно, незаметно миновав общую кухню, по-особому постучался в дверь одной из комнат. Нежные ручки с алыми, остро отточенными ногтями не по-женски сильно ухватили за пальто, втащили внутрь, удавами обвили шею.

– Наконец-то, невыносимый человек, – прошептала женщина, жадно целуясь. – Я соскучилась, я ужасно соскучилась, до слез!

– Я ненадолго, мне ж на электричку…

– Нет! Не пущу! – заявила она, закрывая собой дверь.