Исторический криминальный детектив. Компиляция. Книги 1-58 (СИ) - Шарапов Валерий
– Что вы. Нет у них телефона в коммуналке…
– Проверим, – сурово, по-мужски, пообещал Акимов. – Адресочек дайте, сейчас прямо и отправимся.
И, записав адрес Олиной тетки, он не без сожаления распрощался. Отправился он сразу на станцию, но по дороге все-таки заскочил в отделение. Сержант Остапчук корпел, записывая сбивчивый рассказ старушки о происках неизвестных, которые регулярно поедают харч, вывешенный за окно, и на вопрос Сергея о результатах лишь отмахнулся:
– Не знаю, не знаю. Нет его во флигеле, у него методический день сегодня.
– Так что, нет Вакарчука? – переспросил Акимов.
– С вечера отправился на станцию, с чемоданом… занят, занят, давай потом… Ну что там, говорите: худое сало, лярд, пара мослов…
«Ох, как скверно-то, скверно-то как! – размышлял Акимов, с максимально возможной скоростью спеша на станцию. – Дачку Луганского грабанули. Кольки нет, Ольки нет, и Герман запропал. Сплошная шекспировщина, и хорошо бы комедия».
Трясясь в промерзшей электричке, Акимов воспользовался случаем перестать бегать и начать думать, как в сердцах посоветовал как-то язвительный Сорокин. То есть разложить все по полочкам. Итак, снова шарят по дачам, и есть мнение, что лица вполне знакомые, точнее, физиономии, две вороватые физиономии, Яшка с Андреем, Колькины приятели. В свое время пошныривали они по району.
Удивляет иное: раньше они ни на чем таком серьезном явно не попадались, а теперь вот влезли в чужой дом, да не просто, а со взломом, да еще и вещи стибрили. С чего это вдруг? Неужто нельзя тихо-мирно влезть, переночевать, пожрать варенья и незаметно свалить? Да и перезимовать есть где, раньше же находили. Их бы в детдом отправить, да там сейчас не сахар. Однако если эти двое принялись портить показатели, и без того не блестящие, то придется отставить ложное человеколюбие.
А неохота. Ну, тогда найти их и потолковать по душам. Найти, должно быть, не составит труда, да и Николай наверняка поддерживает с ними связь. Если Сорокин прав и на самом деле матрасы волокут для того, чтобы следы скрыть, значит, есть тот, кто эти следы оставляет. Стало быть, не от себя эти двое работают, как однажды уже было…
Вспомнив дело Черепа, Акимов помрачнел. Все эти благодарности и прочее – отлично, но самого-то найти так и не удалось. И хотя вроде бы не слышно, чтобы в городе творилось нечто сопоставимое, все равно нельзя спать спокойно, пока на воле ползает такой клоп.
«Так, отставить, – скомандовал сам себе Сергей, – сперва давайте по Гладковым определимся».
По счастью, сестра Гладковой-старшей, она же тетка Оли, оказалась дома. На свою сестру-красавицу она была совершенно не похожа – полная противоположность, хотя куда милее: низенькая, кругленькая, которых называют уютными, с пухлыми ручками, все в ямочках. Такая аппетитная, как яблоко-антоновка. Немедленно согрела чайник, выставила какие-то сухари и, выяснив, что с утра маковой росинки в лейтенантском рту не было, налила домашних щец.
– Ночевала Олюня, ночевала. Вот как раз ввечеру в воскресенье и приехала.
– Вечером?
– Да, совсем темно уж было. Вся зареванная, как пчелами покусанная.
– А что случилось-то, обидел кто?
– Ой, Сереженька… простите, так можно?
Акимов великодушно разрешил. Ох и щи, не сравнишь со столовскими.
– Она такая всегда открытая девочка была, а теперь как будто в танке. Начнет только что-то говорить и сразу закрывается: «ой, теть Люб, ну не могу я тебе сказать». Поняла только, что с парнем, что ли, поссорилась и теперь не хочет домой возвращаться.
– И как же она думает-то? – спросил Сергей, немало заинтересованный.
– Да вот, поехала на «Красный Богатырь», в Богородское, устраиваться. Я ей: что ты дурью-то маешься, хочешь начать пылью дышать – устраивайся к матери. А она: не хочу, мол.
– Она же учиться хотела? В вуз поступать.
Тетка Любовь только ручкой махнула:
– Сереженька, голубчик, что мы с вами растабарываем. Сто раз передумает. Жива-здорова – и то хорошо.
– Это вы очень точно подметили, – искренне согласился Акимов. – Стало быть, она приедет скоро?
Люба глянула на часы:
– Да уж, думаю, скоро. Что там, на трамвае недалеко. Да вы подождите ее, поговорите, может, одумается. Мне ж тоже нет резону с Веркой еще больше ссориться…
– Да, Люба, а чего ж матери-то не сообщили?
– Так запретила Ольга. Да и мне неловко, Верка-то со мной не рвется общаться, – в ее голосе прозвучала обида. – Небось стесняется…
– Чего это?
– Вдовы вертухая. Муж у меня в «Матросской тишине» трудился…
– Ну это, конечно, зря, – признал Акимов. – Что за слова такие?
– Вот и я говорила, да ей не разъяснишь… еще щец?
Выяснив, что Вакарчук вернулся с соревнований один (а до того торчал на платформе, обнимаясь с Ольгой, а она, зараза, и не шибко против была, о чем Филипповна под большим секретом поведала Антонине Михайловне, убедившись, что ее хорошо слышно), Николай скоротал ночь, колотя подушку и скрежеща зубами. И ранним утром, умудрившись выбраться из дома незамеченным, поспешил к флигелю. Физрук как раз собирался: уложив и защелкнув свой желтый чемодан, уже наматывал свое дурацкое кашне и прилаживал на безжалостно приглаженные кудри кепку.
Потом, обдумывая свои поступки, Коля с конфузом спрашивал себя: почему ты так был уверен, что Вакарчук обязательно отправляется к Ольге? Тогда даже мысли такой не возникло. Куда ж еще-то?
«Строит из себя, щеголь хренов. Ну давай, упаковывайся, электричка скоро. Будь спокоен, я с тебя глаз не спущу…»
Однако физрук и не беспокоился. Собравшись, он отправился в путь, шел быстро, прямиком на станцию, так что Кольке пришлось поспешать, чтобы не отставать, продолжая оставаться незамеченным, а для этого пришлось скакать по обочинам за кустами.
Охота была изображать пинкертона! Следить за Вакарчуком было проще простого: он смотрел прямо, по сторонам не оглядывался, ни с кем не заговаривал, вошел в электричку, уселся на свободное место и открыл книгу. Колька обосновался в тамбуре, не выпуская из виду белое кашне и кепку. Народ прибывал и прибывал, и вскоре уже Колька потерял объект своего наблюдения, поэтому принялся прорываться поближе, несмотря на ругань, протесты и тычки. Кепка и кашне снова появились в поле зрения – по всей видимости, электричка приближалась к нужной платформе, на окраине Сокольников Герман пробирался к выходу. Людской поток, подхватив, вынес его в переднюю дверь вагона, Кольку – в заднюю. Народу было много, в такой толпе спокойно можно было продолжать наблюдение.
Вакарчук уверенно шел вдоль по дороге, постепенно публика рассасывалась, и очень скоро за ним следовал один только Колька, держась на безопасном расстоянии. Фонари, впрочем, если и горели, то через один, поэтому можно было не опасаться быть обнаруженным. К тому же сам физрук шел по-прежнему не оглядываясь.
Наконец свернули на просеку, прошли еще минут пять и нежданно посреди густого, казалось бы, парка оказалась ярко освещенная площадка. В центре – каток. Заснеженную эстраду облюбовали для переобувания, так что она была прегусто утыкана яркими шапочками, помпонами, платками. Галдеж стоял, как на птичьем базаре, из громкоговорителей орала музыка, от всего этого у Кольки ум за разум зашел. Он лишь на секунду выпустил из виду Германа, и тот немедленно куда-то делся.
Колька заметался, как гончая, потерявшая след, но вдруг прямо перед носом – над носом, что точнее, – возникла ярко намалеванная вывеска «Тир». По чистому наитию, подчиняясь интуиции, он нырнул в палатку…
…и немедленно ошалел еще больше: от грохота, пальбы, болтовни, толкотни. По сравнению с их тиром в парке этот казался настоящим базаром, а то и полигоном. Кого тут только не было – и инвалиды, какие-то странные персоны наполовину в гражданском, наполовину в форме, которые вопили и размахивали граблями, и местные чемпионы, каждый выход которых к рубежу с ружьями сопровождался сначала воплями: «рупь за Павлика мажу», «пятерку за Вовку держу», – а каждый выстрел – благоговейной тишиной. В застекленной витрине стояли разнообразные призы – подстаканники, губные гармошки, бритвы, портсигары – чего только не было, и на это зарились, облизывались, пускали слюни.
