Донна Леон - Высокая вода
Некоторое время все молчали, потом Флавия спросила у Бретт, скорее утверждая, чем спрашивая:
— Ведь она не говорила по-итальянски, правда?
— Не говорила, — ответила Бретт.
— Но они с Семенцато оба говорили по-английски, насколько я помню.
— Ну и что из того? — спросила Бретт, и в ее голосе Брунетти услышал непонятно чем вызванный гнев.
Флавия цокнула языком и повернулась с наигранным возмущением к Брунетти.
— Может, правду говорят про итальянцев, что мы с большей симпатией относимся к мошенничеству, чем другие народы. Понимаете, да?
Он кивнул.
— Это значит, — объяснил он Бретт, когда увидел, что Флавия не собирается этого делать, — что Мацуко могла здесь общаться с людьми только через Семенцато. Они оба знали английский.
— Подождите, — сказала Бретт. Она уже поняла, что они имеют в виду, но явно восприняла это без удовольствия. — Значит, Семенцато виновен, или вроде того, и Мацуко тоже? Только потому, что оба говорили по-английски?
Ни Брунетти, ни Флавия ничего не ответили.
— Я работала с Мацуко три года, — продолжала Бретт. — Она была археологом, музейным работником. Вы двое не можете просто так заключить, что она была воровкой, не можете вот так походя выносить обвинительный приговор без информации, без доказательств.
Брунетти заметил, что, когда они таким же образом обвиняли Семенцато, проблем не было.
Однако никто не собирался ей отвечать. Прошла почти целая минута. Наконец, Бретт откинулась на спинку, потом потянулась и взяла свой бокал. Но пить не стала, только покрутила шампанское в бокале, а потом поставила его обратно на стол.
— Бритва Оккама, — сказала она по-английски уже совершенно спокойно.
Брунетти подождал, не заговорит ли Флавия, думая, что, может, ей понятен смысл, но Флавия ничего не сказала. Так что он спросил:
— Чья бритва?
— Уильяма Оккама, — повторила Бретт, не сводя глаз с бокала. — Это средневековый философ. Я думаю, английский. У него была теория, согласно которой правильным является то решение проблемы, которое наипростейшим образом использует имеющиеся факты.
Сэр Уильям, поймал себя на мысли Брунетти, явно не был итальянцем. Он глянул на Флавию и по ее поднятым бровям понял, что она думает так же.
— Флавия, можно мне выпить чего-нибудь другого? — спросила Бретт, держа полупустой бокал.
Брунетти заметил, что Флавия колеблется. Она бросила подозрительный взгляд на него, потом опять на Бретт, и он подумал, что именно так смотрит на него Кьяра, когда ей велят сделать что-то, для чего ей надо выйти из комнаты, где они с Паолой обсуждают вещи, о которых дочке не положено знать. Плавным движением она поднялась, взяла бокал Бретт и пошла на кухню. У дверей она задержалась ровно настолько, чтобы сказать через плечо:
— Я дам тебе минеральной воды. Я постараюсь как можно дольше открывать бутылку.
Дверь хлопнула, и она исчезла.
К чему бы это все, подивился Брунетти.
Когда Флавия ушла, Бретт сказала ему:
— Мы с Мацуко были любовницами. Я никогда не говорила Флавии, но она все равно догадывается.
Громкий лязг на кухне подтвердил ее правоту.
— Это началось в Сиане, примерно через год после ее приезда на раскоп. — И пояснила: — Мы вместе готовили выставку, и она написала раздел для каталога.
— Ее участие в выставке — это была чья идея? — спросил Брунетти.
Бретт не пыталась скрыть свое раздражение.
— Моя или ее — не помню. Просто так вышло. Мы как-то ночью об этом разговаривали. — Несмотря на синяки, было видно, что она покраснела. — А утром было уже решено, что она напишет статью и отправится со мной в Нью-Йорк.
— Но в Венецию вы приехали одна? — спросил он.
Она кивнула.
— Мы обе вернулись в Китай после открытия выставки в Нью-Йорке. Потом я прилетела в Нью-Йорк, чтобы подготовить экспозицию к транспортировке, а Мацуко присоединилась ко мне в Лондоне, чтобы помочь развернуть экспозицию. Сразу после этого мы обе вернулись в Китай. Потом я опять полетела в Лондон, чтобы упаковать все для отправки в Венецию. Я думала, что она прилетит сюда к открытию, но она отказалась. Сказала, что хочет… — у Бретт перехватило горло, она прокашлялась и повторила: — Она сказала, что хочет, чтобы венецианская выставка была полностью моей.
— Но ведь она приехала, когда выставка закрывалась? Когда произведения отсылали обратно в Китай?
— Да, на три недели, — сказала Бретт. Она уставилась на свои сцепленные руки, бормоча: — Я не верю. Я не верю.
Эти ее слова убедили Брунетти, что она как раз верит.
— К ее приезду между нами все было кончено. На открытии я встретила Флавию. Примерно через месяц после этого я полетела в Сиань и все сказала Мацуко.
— И как она отреагировала?
— А какой реакции вы бы от нее ожидали, Гвидо? По натуре она была беспомощной девочкой, оказавшейся между двух культур, — выросла в Японии, училась в Америке. Когда я вернулась обратно в Сиань после открытия вернисажа в Венеции — меня не было почти два месяца — и показала ей итальянский каталог с ее статьей, она заплакала. Она помогала организовывать самую важную выставку в нашей области за несколько десятилетий, и была влюблена в свою наставницу, и верила, что и наставница в нее влюблена. И вот я прилетела из Венеции, чтобы сообщить ей, что все кончено, я люблю другую, а когда она спросила, почему, я понесла какую-то чушь о разнице культур, о невозможности глубокого понимания человека, принадлежащего к другой культуре. Я ей брякнула, что между нами культурный барьер, которого нет между мной и Флавией. — Еще один громкий треск с кухни был достаточным подтверждением того, что это ложь.
— Как она отреагировала? — спросил Брунетти.
— Если бы на ее месте была Флавия, она бы меня убила. Но Мацуко была японка, неважно, сколько она пробыла в Америке. Она низко поклонилась и вышла из комнаты.
— А после этого?
— После этого она стала идеальной помощницей. Очень официальной, сдержанной и очень толковой. Она была мастером своего дела. — Бретт надолго замолчала, потом сказала тихим голосом: — Мне не нравится то, как я с ней поступила, Гвидо.
— Почему она приехала сюда отправлять экспонаты в Китай?
— Я улетела в Нью-Йорк, — сказала Бретт так, будто это все объясняло. Для Брунетти это было не так, но он решил повременить с вопросами. — Я позвонила Мацуко и спросила ее, не присмотрит ли она за отправкой вещей обратно в Китай.
— И она согласилась?
— Я же вам говорю, она была моей ассистенткой. Выставка значила для нее так же много, как и для меня. — Поняв, как это прозвучало, Бретт добавила: — По крайней мере, я так считала.
— А как насчет ее семьи? — спросил он.
Явно удивленная этим вопросом, Бретт спросила:
— А что семья?
— Они богаты?
— Ricco as fondata, — объяснила она. Безмерно богаты. — Почему вы об этом спросили?
— Чтобы понять, не ради ли денег она это сделала, — пояснил он.
— Мне не нравится, что вы просто поверили в ее вину, — слабо запротестовала Бретт.
— Уже можно возвращаться? — громко спросила с кухни Флавия.
— Прекрати, Флавия, — сердито выпалила Бретт.
Флавия вошла, неся стакан минералки с пузырьками, весело поднимающимися со дна. Она поставила его перед Бретт, посмотрела на часы и сказала:
— Тебе пора принимать таблетки.
Молчание.
— Хочешь, чтобы я их тебе принесла?
Неожиданно Бретт стукнула кулаком по мраморному столу, так что поднос задребезжал, а со дна стаканов поднялись залпы пузырей.
— Я могу сама взять свои таблетки, черт побери!
Она вскочила с дивана и быстро прошла по комнате. Через несколько секунд резкий треск захлопнувшейся двери отдался эхом в гостиной.
Флавия села на стул, взяла свое шампанское и отпила.
— Слишком нагрелось, — заметила она.
Шампанское? Или помещение, где они сидели?
Или состояние Бретт? Она вылила содержимое своего бокала в остатки шампанского Бретт и налила себе шампанского из бутылки. Попробовав, она улыбнулась Брунетти:
— Лучше, — и поставила бокал на стол.
Не зная, было ли это театральное действо или нет, Брунетти решил посмотреть, что будет дальше. Они некоторое время попивали свои напитки, как приятели, пока, наконец, Флавия не спросила:
— Насколько необходим был охранник в больнице?
— Пока я не пойму, что тут происходит, я не буду знать, что необходимо, а что нет, — ответил он.
Она широко улыбнулась.
— Занятно услышать публичное признание властей в неосведомленности, — сказала она, протянув руку вперед, чтобы поставить на стол пустой бокал.
Шампанское кончилось, ее голос изменился и стал более серьезным.
— Мацуко? — спросила она.
— Возможно.
— Но откуда она знала Семенцато? Или достаточно знала о нем, чтобы понять, что с ним можно иметь дело?
