Йорген Брекке - Царствие благодати
— А вы можете сейчас быстро посмотреть? Как хранитель, вы же знаете, что должно здесь находиться? — Синсакер посмотрел на него испытующе.
— Это входит в мои обязанности, — четко ответил Ваттен.
Пока Ваттен проверял полки, следователь за ним наблюдал. Сторож выглядел сосредоточенным. Он ни разу не остановился и не посмотрел на пол, туда, где лежало тело. Наконец он сказал:
— На первый взгляд все на своих местах.
— Понятно. Впрочем, у меня к вам еще один вопрос. — Сказав это, Синсакер чуть не спросил его, откуда они друг друга знают, но сдержался. — Поскольку вы отвечаете за безопасность, ставят ли вас в известность каждый раз, когда кто-нибудь открывает или закрывает хранилище?
— Мне известен один из двух кодов, необходимых для открытия замка. Поэтому любой, кому нужно попасть в хранилище, вынужден ко мне обращаться. Второй код у одного из библиотекарей, и в последнее время этим библиотекарем была Гунн Брита. Коды секретны и не подлежат разглашению. Единственный человек, который может войти сюда без моего ведома, — Хорнеман. Ему известны оба кода.
— То есть самый главный вопрос, на который нам надо ответить, — старший следователь пронзительно взглянул на Ваттена, — как жертва и убийца проникли в хранилище, не прибегая к помощи Хорнемана или вашей?
Отвечая, Ваттен смотрел ему прямо в глаза:
— Да, я тоже об этом думаю.
Синсакер затруднился бы описать выражение его лица. Ваттен мог оказаться и первоклассным лжецом, и воплощенной невинностью.
— Как вы считаете, сколько времени она здесь находится?
— В субботу во второй половине дня я входил в хранилище вместе с Гунн Бритой. И она не собиралась сюда возвращаться. Сегодня она должна была приступить к работе в другом месте.
— Ах вот как. Но в принципе она могла вернуться сюда позже в любое время? Ну, скажем, она что-нибудь оставила и вернулась за этим, допустим, в воскресенье. Теоретически она сама могла знать второй код. Случалось ли вам открывать эту дверь так, чтобы она стояла рядом, видела, как вы набираете код, и могла запомнить его?
— Конечно, такое возможно, хотя я никогда не забываю прикрывать рукой терминал. Насколько мне известно, она так и не сдала ключи и магнитный пропуск, поэтому могла вернуться сюда в воскресенье. Открывала ли она некоторые входные двери магнитным пропуском, и если да, то когда именно, можно узнать, заглянув в логи.
— В котором часу сегодня утром пришли сотрудники?
— Я был здесь в семь. Большинство приходит между семью и девятью часами.
— А труп обнаружили непосредственно перед тем, как вы позвонили в полицию в пол-одиннадцатого?
— Совершенно верно.
— То есть она точно пролежала здесь много часов, и никто не почувствовал запаха?
— Книгохранилище герметично. Ради сохранности книг в нем поддерживается определенный микроклимат. Через дверь не может просочиться даже капля воды, а в данном случае — молекула запаха.
— Понимаю, — сказал Синсакер, удивленный академической манерой хранителя — а если начистоту, то простого сторожа — формулировать свои мысли. К тому же интонации, обстоятельность и выверенность речи сторожа подсказывали следователю, что его собеседник получал образование не только на курсах вахтеров. — Предположим, она находилась здесь с вечера субботы до утра понедельника. Разве не странно, что никто ее не искал? Есть у нее семья? — спросил Синсакер, разыгрывая неосведомленность.
— Муж и дети. Но они точно уезжали за город на выходные.
— Тогда они должны были забеспокоиться, возвратившись домой в воскресенье вечером. — Синсакер не спешил выдавать свой секрет: ему уже было известно, что они вернулись только в понедельник утром.
— Да, но об этом лучше спросить у них самих.
— Обязательно спрошу.
— Ее муж археолог. Работает в Музее естественной истории, в соседнем здании. Йенс Дал. — Ваттен вышел из хранилища.
Выглядел он потрясенным — впрочем, так на него могло подействовать долгое пребывание в одной комнате с изуродованным и разлагающимся телом.
Синсакер поблагодарил его за сотрудничество и позволил ему присоединиться к остальным, но не стал извиняться за то, что продержал рядом с трупом дольше, чем этого требуют нормы полицейской работы.
Теперь он остался один. Сам он принадлежал к тому сорту полицейских, у которых место убийства никогда не вызывало особенного воодушевления. Хотя он и научился отключать эмоции и не думать о том, что именно здесь закончилась чья-то жизнь, ему никогда не удавалось полностью избавиться от навязчивых мыслей, которые будило в нем каждое убийство: это просто еще одна форма самовыражения, без которой человечество не может обойтись. Убийство всегда отвратительно, неприлично и дурно пахнет. И это совершенно ясно даже для такого бывалого сыщика, как он. Видя труп, он всегда представлял себе убийцу и говорил ему: «Черт тебя подери, паршивец, неужели ты не мог сообщить о своих чувствах как-то иначе?»
Одним богам известно, что пытался сказать убийца, лишая жизни Гунн Бриту Дал. Никогда раньше Синсакер не сталкивался ни с чем подобным. Он думал про детективные сериалы и серийных убийц, про сумасшедших, которые убивают, чтобы убивать, которым мало смерти самой по себе, и поэтому они делают из убийства спектакль. Трагедия в библиотеке выглядит так, будто у нее нет никакого другого мотива, кроме чьей-то жажды убивать. Но прежде всего она заставила его подумать об охоте.
Его коллега и добрый приятель Торвальд Йенсен имел обыкновение каждую осень соблазнять его охотой. Синсакер вовсе не был поклонником спортивной охоты, но Йенсен умел уговаривать, а аквавит в осеннем лесу приобретал совершенно особый вкус. Поэтому на охоту он ходил. И видел развешанные на толстых ветвях туши оленей и лосей, освежеванные и готовые к разделке. Когда он смотрел на тело Гунн Бриты Дал, его поражало то, как похоже становится человеческое тело на звериное, если снять с него кожу и отрезать голову. Труп, лежащий в книгохранилище, больше всего напоминал дичь, с той лишь разницей, что его не подвесили на сук и не было под ним мха и вереска, чтобы впитывать сочащуюся кровь, — вокруг натекла кровавая лужа, покрывавшая почти каждый квадратный сантиметр пола.
Зазвонил телефон. Мысли Синсакера оказались так далеко, что он даже не взглянул на дисплей, чтобы узнать, кто звонит, — люди из полицейского участка, кто же еще?
— Это Ларс, — незнакомо прозвучал в трубке голос, который должен быть родным.
— Ларс? — Он толчком выдохнул вязкий воздух.
— Ларс, твой сын. — Последовало сердитое молчание.
— А, извини. Я глубоко задумался. Первый день на работе.
— С тобой все хорошо? — Ларс попытался говорить мягче.
— Если ты имеешь в виду опухоль, то да. А в том, что касается остального, я не так уверен.
Синсакер догадался: Ларс хотел бы ответить, что ему, Одду Синсакеру, жилось бы куда лучше, если бы он дал себе труд хоть немного поддерживать отношения со своими ближайшими родственниками. Но для этого Ларс был слишком осторожен. Он по-другому не умел: есть основания пожаловаться, но нет жалоб. Синсакер часто замечал, как легко сын позволяет ему увиливать от исполнения родительского долга. Если бы Ларс требовал большего, то получил бы больше. И все-таки отец знал: возлагать всю вину на сына несправедливо.
Он отвернулся от тела и посмотрел в общую комнату. Перед глазами возникла картинка: Ларс, еще маленький мальчик, лежит в кроватке и спит. Сам он вернулся домой слишком поздно, чтобы рассказать сыну сказку на ночь. Эти истории он всегда сочинял на ходу, и они оба были от них без ума. Синсакер знал: когда его нет, сын сопротивляется сну так долго, как только может, ведь сказки на ночь — это лучшее, что у них есть. В этом воспоминании о маленьком Ларсе, которое часто всплывало в памяти, мальчик спит, но лицо его повернуто к двери, словно наблюдая за ней, он и заснул. С тех пор прошли годы, но ужас ситуации заключался в том, что Синсакер до сих пор думал о Ларсе как о том спящем мальчике, которого он мысленно видел перед собой каждый раз, когда разговаривал с сыном по телефону. Ларс все еще оставался для него ребенком, который не смог его дождаться и заснул. А ведь за прошедшие годы сын повзрослел, не мог не повзрослеть. Выучился на инженера, женился, обзавелся ребенком. Синсакер во всем этом как бы не участвовал. Жизнь Ларса превратилась в чужую историю, которую ему рассказывают по телефону, а его сын по-прежнему оставался маленьким мальчиком, снова лишившимся своей сказки на ночь.
— Я звоню сказать: мы собираемся крестить ребенка. — Одду смутно вспомнилось: Ларс с женой вроде бы ожидали второго ребенка, мальчика, примерно в то время, когда Синсакер ложился под нож.
— Да, конечно, — отозвался он.
— Мы бы хотели, чтобы в этот раз ты приехал.
