Йорген Брекке - Царствие благодати
— Мы бы хотели, чтобы в этот раз ты приехал.
— Когда крестины? — Следователь снова повернулся к трупу. Он понятия не имел о том, когда распутает это дело настолько, чтобы выкроить свободные выходные и съездить в Осло, где живет Ларс.
— Вот поэтому я и звоню. Прежде чем назначить дату, мы хотели посоветоваться с тобой. Ведь обычно у тебя самый напряженный график.
— Обо мне не беспокойтесь. Назначайте крестины когда вам удобно.
— Ладно, но мы надеемся, что ты все-таки сможешь приехать, — сказал Ларс тихо и без особой надежды в голосе.
— Я приеду, — сказал Синсакер. И отключил трубку.
Он отправился искать Мону Гран, которая тихонько куда-то ускользнула. Не прекращая поисков, достал телефон и позвонил Браттберг и услышал автоответчик. Это означало, что она скорее всего вышла в туалет. И этот поход обычно занимал достаточное время. Некоторые детали прежней жизни он все-таки помнил. Торвальд Йенсен, напротив, снял трубку после первого же гудка.
— Ты в участке? — спросил Синсакер.
— Только что вернулся. Думаю, все эти сплетни про священника яйца выеденного не стоят. А у тебя как? Слышал, ты поехал в библиотеку? Работы непочатый край?
— Не то слово. Нам нужно больше людей, нужна уйма криминалистов — все, кто есть под рукой.
— Даже так. Понятно, — ответил Йенсен.
— Нужны также люди, чтобы опрашивать сотрудников библиотеки.
— Будем брать числом.
— Отлично. И еще одна вещь. Выясни, что сможешь, про Йуна Ваттена.
На короткий миг повисла тишина. Потом Йенсен сказал:
— Ты что, шутишь?
Синсакер вздохнул и задумался. Это Торвальд. Отшутиться вряд ли получится.
— Я ведь его знаю, так? — наконец спросил он.
— Похоже, они у тебя в голове не только опухоль изничтожили. — Йенсен сказал это с той грубоватой прямотой, на которую способны только настоящие друзья.
— Торвальд, это уже не первый случай. Я боюсь.
— Не принимай близко к сердцу. Чтобы полностью оправиться, нужно время. Йун Ваттен давал нам показания пять лет назад. Было много трудных допросов. Мы с тобой вдвоем вели расследование. Его подозревали в убийстве жены и сына. Но трупов так и не нашли, а у Ваттена оказалось довольно надежное алиби. Дело все еще открыто, но в группе дел о пропавших без вести. До сих пор не установлено, имело ли место преступление. Но мы свою работу сделали. Черт, везет тебе, что можешь забыть такое. Ваттен, кстати, был перспективным ученым до того, как случилось несчастье. А потом у него вроде как случился нервный срыв. Пришлось отдохнуть в Эстмарке[16]. Затем он поступил хранителем в библиотеку. Когда мне сегодня сказали об этом деле, я сразу о нем подумал.
— Да уж, такого парня нелегко забыть.
— Ну, тебе виднее.
— Думаешь, он как-то связан с этим делом?
— А это ты мне должен сказать. Ты ж в гуще событий.
— Я тебе могу сказать только одно: тому, кто за этим стоит, явно не помешало бы что-нибудь посерьезнее Эстмарка в плане психиатрической помощи. Я имею в виду Бресет[17].
— Я уже понял, что нам пора ехать к тебе.
— И чем быстрее, тем лучше, — закончил Синсакер и отключил трубку.
Мону Гран он нашел на тротуаре перед главным входом.
— Я даже вообразить себе не могла такой кошмар, — сказала она угрюмо. Лицо бледное, но не похоже, чтобы ее рвало.
— А кто мог? — отозвался он, доставая пачку лакричных пастилок «Друг моряка», которые по счастливой случайности оказались у него в кармане. Он угостил Мону. Не успела она отправить конфету в рот, как у него зазвонил телефон. На дисплее высветилось смутно знакомое имя, не предвещавшее ничего хорошего. Владо Танески, ну да, так его и зовут, определенно родители были из Македонии. А сам Танески — норвежец до мозга костей, даже слишком норвежец, на взгляд Синсакера, и работал он журналистом в «Адрессеависен». «Какой черт сливает ему информацию?» — подумал Синсакер и вспомнил, что у них с Торвальдом вроде были определенные подозрения на этот счет, но никаких имен он уже назвать не мог. Он сбросил вызов, нажав на кнопку с такой силой, что на пальце остался отпечаток.
Чтобы они могли постоять в тишине, каждый со своей лакричной пастилкой.
В 1864 году в возрасте шестидесяти шести лет в Тронхейме скончался Брудер Люсхольм Кнутсон, сын торговца, ненавидевший торговлю и связавший свою жизнь с наукой, искусством и литературой. Сам он ничего выдающегося так и не создал. Большую часть своих личных писем и записей он перед смертью сжег, поэтому доподлинно не известно, обладал ли он хоть сколько-нибудь заметным литературным талантом. В тот вечер в огонь отправились и некоторые письма, полученные Кнутсоном из разных уголков страны и из-за ее пределов, в том числе множество посланий англичанина лорда Байрона, близкого друга Кнутсона. К счастью, бездетный книжный червь не сжег свои книги. Вместо этого он завещал всю свою библиотеку, а также два барельефа и три бюста работы великого датского скульптора Бертеля Торвальдсена Королевскому научному обществу Норвегии. В завещании оказалось условие, согласно которому для хранения книг и произведений искусства надлежало выделить специальную комнату, «где ввиду сохранности экспонатов табакокурение не дозволять». Это дает повод говорить о первом в Норвегии запрете на курение.
В Кнутсоновском зале, в возникшей позже Библиотеке Гуннеруса, книги хранились в шкафах красного дерева с резными пальметтами. Барельефы Торвальдсена «Ночь» и «День» висели на стенах. Здесь же находился и масляный портрет молодого Кнутсона работы Якоба Мунка. С потолка свисала хрустальная люстра. Книжное собрание впечатляло не столько количеством — всего около двух тысяч томов, — сколько качеством. Кнутсоновская коллекция обогатила библиотеку рядом первоизданий французских, немецких, датских, итальянских и английских классиков (в основном лорда Байрона), а также разными путевыми заметками. Некоторые экземпляры, переплетенные в пергамент, телячью кожу или сафьян, сегодня являются большой редкостью. После смерти Кнутсона среди его вещей была обнаружена целая выделанная шкура, которую поклонник литературы приобрел, чтобы переплетать книги.
Входя в Кнутсоновский зал для беседы с сотрудниками библиотеки, старший следователь Синсакер безуспешно пытался вспомнить, когда он в последний раз здесь был, а также где почерпнул все те бесполезные сведения о Брудере Люсхольме Кнутсоне, которые всплыли в его мозгу. Так уж обстояли дела в последнее время. Он мог воскресить в памяти самые незначительные детали из когда-то прочитанного, но оказался бессилен вспомнить важные и крупные события собственной жизни. Сейчас он не сомневался: несколько раз он бывал в этом зале вместе с женой на разных выступлениях. Это случалось в те времена, когда они еще ходили на выставки и концерты вместе. Ему помнилось ощущение единения, возникавшее, когда они потом делились впечатлениями.
Когда старший следователь вошел, сотрудники библиотеки в полном составе сидели на стульях в стиле модерн вокруг длинного стола. На полу лежали персидские ковры ручной работы. Стены украшала зеленая роспись, высокий потолок покрывала побелка. У следователя возникло странное чувство, будто он попал в вымышленный мир; вспомнилось замечание Моны Гран об Агате Кристи. «Труп в библиотеке» — подходящее название для детектива», — подумал он. Следующий эпизод: сыщик входит в помещение, где собрались все подозреваемые, — Кнутсоновский зал. Он сцепил руки за спиной, представился и медленно двинулся вдоль длинной стороны стола. Вдруг у него зазвонил телефон. Это оказалась Браттберг. Синсакер извинился и вышел в коридор. Шеф дала простое и ясное распоряжение:
— Когда приедет Йенсен, возьмешь Йуна Ваттена и привезешь в участок.
— Вас понял. — Синсакер огляделся. — Йенсен только что прибыл.
Закончив разговор, он посмотрел на Йенсена: круглое добродушное лицо, во взгляде дружелюбие, проницательность и ум. Он как раз появился в коридоре в сопровождении трех одетых в белое криминалистов.
— Вся команда сидит там. — Синсакер кивнул в сторону Кнутсоновского зала. — Тебе придется ими заняться. Самое простое, конечно, вызывать их по одному на разговор в отдельную комнату, а затем отправлять домой. С Ваттеном подожди. Сначала покажу мальчикам в белом их место работы. А когда вернусь, заберу его в участок.
Он слишком поздно заметил, что двое из криминалистов — женщины. Они посмотрели на него с неодобрением, как на чудаковатого старика. Третьим был Гронстад. Старый верный пес, отличная ищейка. Гронстад криво ухмыльнулся.
— Long time no see[18], — сказал он по-английски.
— Рад тебя видеть, — искренне поздоровался Синсакер. Гронстад был трёндером[19] в хорошем смысле слова — жизнерадостным, раскованным, основательным — и лучшим в стране криминалистом.
