Йорген Брекке - Царствие благодати
Вот так он и остался один. Но теперь, после благополучно прошедшей операции, он уже не был уверен, будто развод сыграл свою роль. У хирурга, который вырезал ему опухоль, ни разу не дрогнула рука. Стало быть, семейное положение последнего влияло на исход операции куда больше, чем его собственное.
После операции Аниккен несколько раз его навещала. Она приносила цветы и чай, а последний раз даже аквавит — верный признак, что она рассчитывает на скорое воссоединение.
Ничего из этого Йенс Дал не знал. С ним Одд Синсакер беседовал о погоде, «Русенборге»[15] и автомобильных моющих средствах. Последняя тема, похоже, волновала Дала больше всего. Оно и понятно — он моет машину минимум раз в неделю и редко допускает в этом деле небрежность. Процедура может занимать несколько часов. Иногда Синсакер успевал выбраться за чем-нибудь в город и вернуться, а сосед все это время не переставая надраивал машину. Как полицейский, Одд понимал: такие детальные сведения об автолюбительских привычках соседа часто рассказывают о человеке больше, чем самые интимные подробности.
А сегодня, по словам Йенса Дала, автомобиль оказался особенно грязным. Синсакеру надо было спешить, но он все равно остановился, чтобы не показаться невежливым. В выходные Дал провел за городом с детьми и вернулся домой только наутро, когда жена уже ушла на работу. Если Синсакер правильно помнил их прошлые беседы, жену Йенса звали Гунн Брита Дал и работала она в Библиотеке Гуннеруса.
— Грунтовка, идущая от шоссе к нашему домику, осенью совершенно раскисает. Будет лучше, когда ударит мороз и выпадет снег, — улыбнулся Йенс Дал.
Синсакеру пришлось задрать голову, чтобы поймать его взгляд. Ростом Дал был больше двух метров и очень хорошо одевался — всегда в рубашке и при галстуке, даже когда мыл машину. Синсакер знал: по специальности Йенс археолог — и не переставал удивляться тому, что человек его роста, да еще и любитель дорогой одежды, выбрал подобную профессию. Ему никак не удавалось представить Дала ползающим на четвереньках вокруг кострища каменного века и выковыривающим из земли остатки какого-нибудь мусора. И справедливо: в настоящее время Дал этим не занимался. Будучи сотрудником естественно-научного музея, он сидел не на корточках, а за солидным рабочим столом. На такой работе легко можно освободить себе утро понедельника, чтобы помыть машину, предположил полицейский. А самому Синсакеру пора было идти. Говоря «пока», он вдруг сообразил, что знает о Йенсе Дале куда больше, чем археолог о нем. Сейчас он не упомянул, куда направляется, и вряд ли когда-нибудь рассказывал, где работает.
Быстрыми и широкими шагами, от которых отвык за последние месяцы, он прошел по Баккегата и ступил на мост, ведущий в центр города. Выходя, он надел черный свитер поло, джинсы и куртку. После дождливых выходных понедельник выдался на редкость ясным и теплым. Перейдя мост, он свернул направо, к Хепманнгата, и пошел по тротуару мимо Олафсхаллен; пересек Браттэрканален и оказался прямо перед зданием полиции. Оно выглядело точно так же, как и холодным декабрьским днем в прошлом году, когда он в последний раз уходил отсюда. Постройка в том же псевдоморском стиле, как и большинство домов вокруг Беддинген. Своеобразный гибрид нефтяной платформы, судоверфи и датского паромного корабля. А посредине вздымается серая цементная башня, на которой по-военному написано «Полиция». Прямо новый боевой корабль полиции Тронхейма. С тех пор как они въехали в это здание шесть лет назад, он чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Впрочем, старое здание полиции тоже не являлось для него своей тарелкой, так что это не имело значения. Подходя к служебному входу, он почти задыхался; кожу под волосами, как раз на том месте, где был шрам, слегка покалывало.
Накануне он разговаривал по телефону с Гру Браттберг, руководителем группы по расследованию актов насилия и преступлений против нравственности и своей непосредственной начальницей. Браттберг сообщила, что его рабочее место никуда не делось и ждет его возвращения. По дороге к кабинету Синсакера насторожила подозрительная тишина в коридорах. Он попробовал вспомнить, всегда ли в коридорах царит такая тишина, и испугался, неожиданно обнаружив, как мало он помнит об этом месте и о своей жизни здесь. Хотя, если задуматься, не так уж это и странно. В предшествовавший диагнозу и больничному год он был очень рассеян, его мучили приступы головокружения, картинка перед глазами то и дело расплывалась, случались даже цветные галлюцинации. А еще эта вечная ноющая боль за глазами, с которой не могла справиться даже целая бутылка «Красного Ольборга».
Ступив на занятый кабинетами этаж, он понял, все гораздо хуже, чем он думал. Тишина оказалась не просто подозрительной, это была тишина на месте убийства. Похоже, пустовали все кабинеты по коридору, предшествующие его собственному. Весь этаж обезлюдел. Наконец он вошел в свою дверь и замер, раскрыв рот. Затем заставил себя улыбнуться. Ну как он мог в такой день уйти из дому, предварительно не заправившись аквавитом? Он боялся комитета встречающих. А напоролся на целый конгресс.
Чтобы поздравить его с возвращением, в его кабинет набилась группа по расследованию актов насилия и преступлений против нравственности в полном составе, а также все, кто не находился в это время на дежурстве. Пока он стоял на пороге, в коридоре собралась толпа из других отделов, криминалисты и дорожно-патрульная служба. Не хватало только самой начальницы полиции, Дагмар Эвербю, но и она все-таки присутствовала, хотя мало что об этом свидетельствовало. В качестве руководителя она была более отсутствующей, чем опухоль Синсакера после операции. Острословы из управления полиции даже прозвали ее «призраком, который вряд ли еще бродит». Но благодаря людям вроде Гру Браттберг такой стиль руководства давал неплохой результат. Синсакер даже сомневался, что для Эвербю сейчас нашлось бы свободное место, реши она вдруг материализоваться. Она дама крепкого телосложения, а в коридоре за ним уже стало тесно. Народ как-то умудрялся протискиваться за его спиной, пока он стоял и размышлял, не стыдно ли такому опытному полицейскому, как он, дать себя застигнуть врасплох. Но хуже всего оказалось другое: его растрогали. Во время всей этой истории с операцией, когда он неделями лежал в больнице; когда простыни впитывали литры и литры его пота; когда медсестры изо всех сил старались быть милыми; когда невозможно было отвязаться от мыслей о собственных похоронах, — так вот, в какой-то момент он перестал контролировать свои чувства, прежде подчинявшиеся железной воле. Старый Одд Синсакер стал очень чувствительным. С тех пор как ему сделали операцию, любой пустяк мог довести его до слез: даже глядя дурацкие сериалы о врачах, он рыдал как младенец.
И в ситуации вроде этой — когда стоишь и смотришь на радостные физиономии коллег, на висящий перед столом плакат «С возвращением!», на расставленные по полке цветы и на Гру Браттберг, мнущую в руках бумажку, на которой, очевидно, нацарапано несколько приветственных слов, — он просто не мог повести себя иначе. На шее поплавком дернулся кадык, и по щекам покатились слезы. И все присутствующие впервые увидели, как плачет Одд Синсакер (а ведь многие из них знают его уже больше тридцати лет). Немало нашлось таких, кто захотел его обнять, — вещь неслыханная и небывалая и совершенно не способствующая прекращению слезного потока. Под конец к нему подошел Торвальд Йенсен, положил руку на плечо, наклонился и по-мужски приобнял, избегая касаться кожи. И тут Синсакер ясно осознал: его место в коллективе изменилось необратимо; оно уже не такое, каким он его оставил, уходя на больничный и унося в черепной коробке опухоль размером с мячик для гольфа. Он даже не мог вообразить, как все теперь будет, но точно знал: как прежде, не будет уже никогда.
Старший следователь Одд Синсакер, вдумчивый и немногословный сыщик, изредка отпускавший циничные комментарии, ушел в прошлое. И никому из присутствующих не было известно, кто придет на смену его старому «я». Все знали только одно: все изменилось. И может быть, это даже к лучшему.
К счастью, жизнь довольно быстро вошла в привычную колею. Гру Браттберг произнесла речь. Ему преподнесли подарок — ежедневник молескин (он уж и забыл, что когда-то был неравнодушен к этим легендарным блокнотам). Съели по куску торта. Еще несколько объятий, и они прошли в комнату для совещаний, где с короткого отчета о ночи без происшествий и начался рабочий день. Многие коллеги вели расследования своих дел: довольно серьезный семейный скандал, предполагаемое превышение полномочий в церковном приходе и нападение банды подростков на мальчика их возраста, или «веселое избиение», как это сегодня называют. Ему же предстояло потратить день, приводя себя в порядок и отвечая на вызовы по телефону. Зная, что Синсакер не успокоится, пока не начнет расследовать какое-нибудь преступление, Браттберг пообещала подключить его к приходскому делу, если окажется, что там вообще потребуется расследование.
