Хокан Нессер - Карамболь
Результат всей этой деятельности был, в общем-то, неплохим — в количественном отношении, но, поскольку их целью являлось не социологическое исследование, как заметил де Брис, он все-таки представлялся чертовски скудным.
Строго говоря, им все еще — через шестнадцать дней после убийства и через двенадцать после обнаружения тела — не удалось выудить ни малейшего намека на зацепку или подозрение. При всем желании — прямо наваждение какое-то! С помощью опросов и, главным образом, Марлен Фрей, по крайней мере, стало проясняться то, чем занимался ее сожитель в последние дни своей жизни; составление этой довольно трудоемкой мозаики пока не принесло никаких плодов, даже зеленого яблочка, как предпочитал выражаться инспектор Роот.
Похоже, никто не имел ни малейшего представления о том, зачем Эрих Ван Вейтерен отправился в Диккен в тот роковой вторник.
Ни его девушка. Ни полиция. Ни кто-либо другой.
— Насколько можно доверять Марлен Фрей? — поинтересовался Юнг. — Принимая во внимание наркотики и прочее.
— Я ей верю, — немного подумав, сказал Рейнхарт. — Я, конечно, могу ошибаться, но у меня такое впечатление, что она полностью на нашей стороне.
— В том, что мы с ходу ничего не нашли, нет ничего странного, — заметила Морено. — Если среди всех этих опрошенных мы все-таки наткнулись на преступника, было бы довольно трудно ожидать, что он не выдержит и сознается только потому, что мы включаем магнитофон. Я не права?
— А тогда какой в этом смысл? — спросил Роот. — Разве у нас нет закона, по которому человек обязан говорить полиции правду?
— Хм… — произнес Рейнхарт. — Значит, ты не видишь смысла в том, чтобы сидеть темной ночью перед магнитофоном и вслушиваться в саморазоблачительные мелкие оговорки убийцы? Ладно, дальше! Что вы думаете? Должен же кто-то из нас… я временно исключаю теорию Роота с марками… должен кто-то из нас иметь хоть какую-нибудь идею? Нам ведь, черт возьми, платят зарплату. Или в ваших куриных мозгах так же темно, как в моих?
Он оглядел сидящих за столом.
— Хоть глаз выколи, — сказал под конец де Брис. — Но магнитофонные записи можно предоставить любому. Чтобы их прослушать, требуется всего восемнадцать часов. Там где-нибудь наверняка имеется десятая часть зацепки, но мы с Краузе сдались.
— Я пока воздержусь, — отозвался Роот.
— Можно, пожалуй, попробовать поговорить с кем-нибудь из близких, — предложил де Брис. — С лучшими друзьями Эриха; есть три-четыре человека, которые его довольно хорошо знали. Попросить их высказать предположения.
— Возможно, — мрачно кивнул Рейнхарт. — Почему бы и нет? У кого-нибудь есть другие соображения?
Таковых не оказалось. Роот вздохнул, а Юнг попытался подавить зевок.
— Почему ты при галстуке? — спросил Роот. — У тебя что, нет пуговиц на рубашке?
— Опера, — ответил Юнг. — Маурейн выиграла на работе два билета. Не успеваю заскочить домой переодеться, придется ехать вечером прямо отсюда.
— Тогда смотри, не перепачкайся, — предостерег Роот.
Юнг промолчал. Рейнхарт снова раскурил трубку.
— Да, — произнес он. — Вперед дело не движется. Но ведь терпения нам не занимать, придется, очевидно, ждать и надеяться на лучшее.
— Время покажет, — сказал Роот.
— Ты в последние дни разговаривал с комиссаром? — спросила Морено.
— Дня два не разговаривал, — ответил Рейнхарт.
Ван Вейтерен отправился в Диккен на трамвае. Возможно, просто-напросто боялся поставить машину на то самое место, где убили его сына.
Парковка казалась пустой и заброшенной, как, наверное, и всегда в это время года. Всего четыре машины и отцепленный подпертый прицеп трейлера. Ван Вейтерен точно не знал, где именно обнаружили тело; тут было несколько сотен метров зарослей кустарника на выбор. Но он и не хотел знать. Какой в этом смысл?
Он быстро пересек парковку и зашел в «Тратторию Комедиа». Прямо напротив входной двери располагался бар, сейчас там сидели двое пожилых мужчин в мятых пиджаках и пили пиво. Бармен — молодой человек в желтой рубашке и с собранными в хвостик волосами — ему рассеянно кивнул.
Ван Вейтерен кивнул в ответ и прошел дальше, в зал ресторана. Заняты оказались только три столика из восемнадцати; он выбрал тот, откуда хорошо просматривался бар, и сел.
«Может, Эрих сидел именно здесь», — подумал он.
Он заказал у официантки со светлыми косичками «блюдо дня» — баранью отбивную с запеченной картошкой. Бокал красного вина.
На то, чтобы получить заказ и все съесть, потребовалось полчаса. «На вкус совсем не дурно», — констатировал Ван Вейтерен. Прежде ему не доводилось переступать порог этого заведения, и посещать его в дальнейшем он, по понятным причинам, тоже не собирался, но кухня тут, судя по всему, весьма приличная. Он предположил, что игроки в гольф чем попало обычно не довольствуются.
От десерта он отказался. Решил лучше взять в баре чашку кофе и маленькую рюмку коньяку.
«Возможно, именно здесь и сидел преступник, — подумал он. — Возможно, я сижу на стуле убийцы моего сына».
Когда желтый бармен подошел, чтобы налить ему кофе, Ван Вейтерен воспользовался случаем и спросил, не работал ли он в тот вечер.
Да, признался молодой человек, работал. А почему он интересуется?
Прежде чем ответить, Ван Вейтерен взвесил все «за» и «против».
— Я полицейский, — объяснил он.
— Еще один? — не слишком приветливо уточнил бармен.
— Хм… — произнес Ван Вейтерен. — Я понимаю, что они слетелись сюда, как мухи. Но я из другого отдела.
— Из какого еще отдела? — поинтересовался бармен.
— Из особого отдела, — ответил Ван Вейтерен. — Не могли бы мы немного побеседовать — чисто по-дружески?
Бармен секунду поколебался.
— Сейчас я не слишком занят, — признался он.
— Эта колбаса — просто дар богов человечеству, — сказал Роот.
— Я вижу, что ты так считаешь, — заметил Юнг, глядя на то, как коллега жует с прикрытыми глазами и выражением неземного блаженства на лице. — Замечательно, что духовное тебе тоже не чуждо.
— Это все благодаря чесноку, — уточнил Роот, открыв глаза. — Старое доброе лекарственное растение. У меня есть теория.
— Вот как? Снова о марках?
— Лучше, — сказал Роот, загружая за щеку картофельный салат.
Юнг ждал.
— Ты не мог бы решить, собираешься ты есть или разговаривать? Это облегчило бы мне обед, — заметил он.
Роот кивнул и дожевал.
— Ладно, — согласился он. — Так вот, когда мы там сидели и обсуждали, мне пришла в голову одна вещь.
— Неужели?
— Шантаж, — сказал Роот.
— Шантаж?
— Именно. Тогда все сходится. Вот, послушай. Эрих Ван Вейтерен, следовательно, является шантажистом. У него имеется компромат на некоего человека, он назначает цену за свое молчание и отправляется в Диккен, чтобы получить деньги. Жертва шантажа не хочет раскошеливаться и убивает его. Ясно как день, поправь меня, если я ошибаюсь.
Юнг задумался.
— Вполне возможно, — согласился он. — Такая теория имеет право на существование. Почему ты ничего не сказал на совещании?
У Роота вдруг сделался несколько смущенный вид.
— Мне это пришло в голову под самый конец, — объяснил он. — Вы уже вроде все плохо воспринимали. Мне не хотелось затягивать собрание.
— Тебе хотелось есть? — спросил Юнг.
— Это ты так сказал, — ответил Роот.
16— Если взглянуть на это, как на рак, — сказал Рейнхарт, — все становится понятно.
— Белый мужчина говорит загадками, — отозвалась Уиннифред, которая на одну четвертинку была из аборигенов.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Развей, пожалуйста.
Они лежали в ванне. Уиннифред Линч родилась в Австралии, выросла и защитила диссертацию в Англии, съехалась с Рейнхартом и родила от него ребенка во многом благодаря именно этой ванне. По крайней мере, она обычно так утверждала, когда он спрашивал ее, действительно ли она его любит.
Ванна была большая и глубокая, встроенная, украшенная снаружи несимметричным мозаичным орнаментом из маленьких зеленых и синих кафельных плиток и снабженная роскошными медными кранами. Там вполне могли поместиться, полулежа, двое взрослых людей — каждый в своем углу. Как сейчас. Ноги и тела при этом переплетались. Обустройство ванной комнаты обошлось Рейнхарту двенадцать лет назад в два месячных оклада.
Но оно того стоило.
— Рак, — повторил он. — Раковая опухоль образует метастазы, а иначе ее редко обнаруживают. Я хочу сказать, что с некоторыми преступлениями дело обстоит так же. С убийством сына комиссара, например… ты следишь за моей мыслью?
— Слежу, — подтвердила Уиннифред.
— Хорошо. Мы разузнали о случившемся все, что только можно было. Тем не менее мы в тупике, и это, по всей видимости, говорит о том, что нам едва ли удастся раскрыть дело… если оно не даст ростки.
