Энн Перри - Невидимка с Фэрриерс-лейн
– И в настоящее время она тоже… вовлечена? – спросил Квейд, почти забавляясь ситуацией.
– Это зависит от обстоятельств.
– Каких?
– Будет ли у нее возможность принести пользу следствию.
Он как будто смутился.
– Вот так-то, Телониус, – быстро пояснила Веспасия. – Труд сыщика, расследующего дело, – это вам не просто расхаживать туда-сюда в котелке, задавать разные невежливые вопросы и записывать ответы в блокнот. Самый лучший способ ведения сыска – наблюдать за людьми, когда они даже не подозревают, что интересуют вас; понимать, что происходит, причем гораздо глубже, чем остальные, – и, разумеется, владеть искусством меткого и внезапного замечания, которое обязательно спровоцирует виновного на нужную реакцию.
Она умолкла, встретив его удивленный взгляд, в котором заискрилось веселье.
– Веспасия!..
– А почему бы и нет? – ответила она с вызовом.
– Дорогая моя! Разумеется, нет никаких причин вам не заниматься… делами.
Но тут прозвонил гонг. Телониус взял ее за руку и повел через арку в столовую. Стол красного дерева был сервирован на двоих; в свете свечей сверкало серебро, горьковато пахли оранжево-коричневые хризантемы, белые накрахмаленные салфетки были сложены монограммами вверх.
Прежде чем дворецкий успел подсуетиться, Телониус отодвинул для Веспасии стул и сел сам. Слуга молча приступил к исполнению своих обязанностей.
– И каким делом занимается сейчас ваш друг? Как ее зовут?
– Шарлотта… Шарлотта Питт.
– Питт? – Квейд поднял брови, в глазах его вспыхнул острый интерес. – Есть довольно способный полицейский инспектор по имени Томас Питт. Случайно не к нему вы испытываете такую симпатию?
– Да, это именно он.
– Прекрасный человек, как я слышал. – Судья развернул салфетку и расстелил ее у себя на коленях. – Честный… Что же это за дело, которым заинтересовалась его жена? И почему вы думаете, что я могу о нем что-нибудь знать?
Дворецкий налил ему вино. Квейд отпил и предложил того же вина Веспасии. Она согласилась.
– Если оно затрагивает общественный интерес, то тогда инспектор Питт узнает все и в том же объеме, что и я. Но правильно ли я понимаю, что он не приветствует участие своей жены в данном расследовании?
– Телониус, – весело упрекнула его Веспасия, – неужели вы воображаете, что я способна противопоставить Шарлотту ее мужу? Конечно же, нет! Это дело пятилетней давности, и вы знаете о нем больше любого другого, так как сами им занимались.
– Это какое же? – Он уже принялся за нежнейший суп-крем из зимних овощей.
Веспасия глубоко вздохнула. Некрасиво навязывать тему для разговора, тем более напоминая о таком ужасном преступлении в такой прелестный вечер, но они с Телониусом никогда не ограничивали свои разговоры лишь приятными темами. Их отношения потому и были глубоки, что старые друзья делились не только прекрасным, но и трагичным, и некрасивым.
– Это убийство Блейна Годменом на Фэрриерс-лейн в восемьдесят четвертом, – сказала она мрачно. Непринужденная атмосфера моментально испарилась. – И очень вероятно, что смерть судьи Стаффорда в театре два дня назад связана с его продолжавшимся интересом к этому делу.
Глаза Квейда затуманились, ложка застыла в воздухе.
– Не знал, что он все еще питал интерес к тому делу. В каком же смысле?
– Ну, понимаете… – начала Веспасия, с трудом подыскивая слова.
Она заметила, как изменилось настроение Телониуса, почувствовала таящийся за маской учтивости след испытанного прежде огорчения и разочарования. Ее настроение тоже омрачилось, но отступать было поздно. Телониус напряженно всматривался в ее лицо и ждал.
– Миссис Стаффорд и мистер Прайс тоже были в театре, когда умер мистер Стаффорд. Оба говорят, что он собирался пересматривать дело, хотя никто из них не знает, какие у него были для этого основания. С другой стороны, мистер Ливси, который также присутствовал на спектакле, совершенно уверен, что судья намеревался еще раз – и навсегда – засвидетельствовать абсолютную справедливость вынесенного тогда приговора и безупречность судопроизводства и сделать это с целью пресечения кривотолков, инициируемых сестрой повешенного, которая устраивает крестовый поход во имя очищения имени брата.
После того как суп был съеден, подали лососевый мусс.
– Бесспорно то, – закончила Веспасия, – что мистер Стаффорд снова опросил всех основных лиц, причастных к тому делу. В день смерти он повидался с Тамар Маколи, Джошуа Филдингом, Девлином О’Нилом и Адольфусом Прайсом, так же как и с судьей Ливси.
– Да, действительно, – задумчиво пробормотал Телониус, не притрагиваясь к вилке, праздно лежащей на тарелочке, и забыв на время о муссе из лососины. – Но насколько я понял, он умер, не прояснив дела?
– Именно так. И такое впечатление, – она заколебалась, – что он умер от яда. Опиума, говоря точнее.
– И отсюда проистекает интерес ко всему этому делу инспектора Питта, – сухо заключил Квейд.
– Точно. Но интерес Шарлотты к этому делу носит более личный характер.
– Да? – Телониус наконец поднял вилку.
Веспасия невольно улыбнулась.
– Не знаю, как поделикатнее выразиться, так что скажу прямо…
– Потрясающе! – с нежной насмешкой отозвался Телониус.
Леди Камминг-Гульд еще раз вспомнила, как он был дорог ей когда-то – один из тех редких мужчин, которые были умнее, чем она, и не преклонялись сверх меры перед ее красотой и славой. Ах, если бы они встретились раньше… Но Веспасия никогда не жила бесплодными сожалениями и уж, во всяком случае, не собиралась делать этого сейчас.
– Мать Шарлотты возымела склонность к актеру Джошуа Филдингу, – сказала она с натянутой улыбкой. – Ее беспокоит, как бы его не заподозрили в причастности к убийству на Фэрриерс-лейн, а теперь и в отравлении Стаффорда.
Телониус протянул руку к бокалу с вином.
– Не вижу тут никакой связи – если это то, что вы желаете от меня услышать. Думаю, что Ливси, по всей вероятности, прав и миссис Стаффорд вместе с мистером Прайсом либо совершенно неверно интерпретируют ситуацию, либо тут кроется нечто похуже.
Веспасии не нужно было осведомляться, что он имеет в виду, – это было очевидно.
– Но если все же ошибается Ливси?
Лицо Квейда снова омрачилось, и прежде, чем ответить, он явно несколько мгновений колебался. У Веспасии уже вертелась на кончике языка просьба извинить ее за то, что она вообще затронула это дело, но они всегда говорили друг с другом напрямик, и поступить иначе означало бы отказ от правды, и таким образом она закрыла бы дверь, которую очень желала бы видеть распахнутой.
– То было чрезвычайно неприятное дело, – медленно ответил судья, пристально вглядываясь ей в лицо. – Одно из самых тяжких и мучительных, на которых я председательствовал. И кошмар состоял не только в самом факте ужасающего убийства, в распятии человека на двери в конюшне, словно в насмешку над крестными муками Христа; страх состоял и в том, какую ненависть оно вызывало в обычном человеке с улицы. – По его губам скользнула горькая улыбка. – Просто удивительно, сколько людей принимают так близко к сердцу проблемы религии, когда происходят подобные события; при этом все они не утруждают себя посещением церкви чаще одного раза в год.
– Но это же гораздо легче, – ответила Веспасия со всей откровенностью. – Гораздо удобнее в эмоциональном плане считать себя смертельно оскорбленным во Христе, чем бескорыстно служить Христу. Некоторые чувствуют себя праведниками, истинно верующими прихожанами, мстя грешникам за их деяния. И это стоит гораздо дешевле, чем уделять свои время и деньги беднякам.
Телониус доел мусс из лососины и предложил Веспасии еще вина.
– Вы становитесь циничной, моя дорогая.
– А я всегда была такой – во всяком случае, в отношениях с самозваными праведниками. Но действительно ли это дело так отличалось от всех других?
– Да, – он отодвинул тарелку, и дворецкий, незаметно, словно тень, выступив вперед, принял ее. – Здесь имела место чуждая национальная культура, которой частенько приписывали склонность к преступлению, – мрачно продолжал Телониус, взгляд его стал печален и сердит. – Годмен был евреем. В результате пробудились антисемитские настроения – наряду с самыми худшими проявлениями человеческой натуры, которые мне когда-либо приходилось наблюдать. На стенах появились антисемитские надписи, повсюду распространялись псевдоисторические листовки и памфлеты; были даже случаи, когда побивали камнями людей, которых принимали за евреев, били стекла в синагогах, а одну из них подожгли. Судебное заседание велось на такой душераздирающей ноте, что я опасался потерять над ним всякий контроль.
