Юзеф Хен - Останови часы в одиннадцать
— Тряпок себе набрали? — спросил он.
— Еще нет.
— Я вижу, вы не мелочный. Я тоже себе ничего не взял. При наших масштабах тряпки не имеют значения.
— Значит ли это, что мы сматываемся отсюда и оставляем Сивово на произвол судьбы? — спросил Хенрик.
— Именно так.
— Нас послали охранять этот объект.
— А разве он не охраняется? Дома стоят, люди могут вселяться.
— Вы вывозите аппаратуру. Парализуете курорт. Эшелон с ранеными в пути.
— Их направят в Крыницу. А через два-три года установят новую аппаратуру. Вы ешьте, пан Коних, это излишняя щепетильность.
— А вы не боитесь последствий?
— Каких?
— Труп Смулки, ограбление городка.
— А разве это мы его ограбили? Его могли ограбить сами немцы. Или кто-нибудь еще.
— Приедут из Зельна переселенцы и увидят, что мы удрали.
— Потому что нас выбила банда вервольф, После ожесточенного боя, разумеется.
— Вы намерены сюда еще вернуться?
— Кто знает. Я подумаю.
— А потом заняться общественной деятельностью?
— Да, пан Коних, я уже вам говорил. Я хочу организовать в Польше здравоохранение. Могу пригодиться и в других областях. Я неплохой организатор, люди меня слушаются.
— Сделаете карьеру.
— Может быть. Но прежде всего я буду приносить пользу. Вы наелись? — спросил Мелецкий, видя, что Хенрик отряхивает руки.
— Да, спасибо. Я хотел вас спросить, как может начинать с преступления человек, который хочет приносить пользу.
— Зачем эта наивность, пан Коних? Вам хорошо известно, что, когда в жизни хочешь чего-нибудь достигнуть, нельзя быть слишком сентиментальным.
— Я тоже так когда-то думал.
— И что?
— Изменил свое мнение. Постараюсь быть сентиментальным, пан Мелецкий. Постараюсь быть наивным. В конце концов, наивные правы. Они удивляются преступлениям и тем спасают моральные устои мира.
— Бог в помощь, Коних, — засмеялся шеф. — Удивляйтесь сколько угодно.
— Я могу удивляться и с пистолетом в руках.
Мелецкий продолжал есть. «Чудовище, — подумал Хенрик. — Хладнокровный дьявол». Но в эту же минуту понял, что он — только владеющий собой актер. Его спокойствие было отрепетированной игрой. Проглотив кусок, Мелецкий вытер рот салфеткой и спросил:
— Что вы сказали?
— Что вы не вывезете отсюда ни гвоздя.
— Чего вы, собственно, хотите?
— Выполнить задание, которое нам поручил уполномоченный.
— Это решаю я.
— Вам так кажется, — сказал Хенрик.
Правую руку он держал в кармане пиджака. «Еще не время, — подумал он в отчаянии, — его еще можно переубедить». Мелецкий нервно шевелил мясистыми губами. Наконец он понял, что это не шутки.
— Коних! — воскликнул он. — Не будьте безумцем! Не хотите со мной работать, не надо, но дайте мне по крайней мере жить! Вы превратите меня в труп — хорошо, кому от этого будет прок? Я еще могу в этой стране на что-нибудь сгодиться. Мой план, вы его помните? Но для того, чтобы посвятить ему себя, я должен что-то иметь, какую-то крепкую основу. Я, кажется, имею право себя обеспечить?
— Нельзя начинать с преступления!
— К черту ваше преступление! К черту вашу честность! Можно! Все можно! Через несколько лет вы встретитесь со мной как с уважаемым и активным деятелем, по горло ушедшим в общественную работу. Люди будут мне низко кланяться, и вы тоже поклонитесь и скажете про себя: «Я чуть было не лишил общество полезнейшей личности».
— Мания величия, пан Мелецкий.
— Нет, просто я знаю себе цену. Знаю, на что способен.
— Мы приехали сюда охранять Сивово.
— С Сивовом ничего не случится! И, наконец, если вы чувствуете себя государственным мужем, то поймите, в природе ничто не исчезает. Ведь я же не съем эту проклятую аппаратуру! Не будет в Сивове, будет в Крынице. Польша не обеднеет.
— Вы хорошо знаете, что не об этом речь, — сказал Хенрик. — Не только об этом. Я не государственный муж, экономика — не мой бог. Речь идет о чистоте воздуха, которым я должен дышать вместе с вами.
Мелецкий снисходительно улыбнулся. Он опять казался спокойным.
— Вы тупой человек, Коних. Я вам изложил, для чего мне нужны эти деньги, а вы не проявили ни малейшего понимания, даже гражданского.
— А я думаю, что, когда вы все превратите в деньги, вы придете к выводу, что лучше смыться за границу.
— Почему? — возмутился Мелецкий.
— Потому что вы будете бояться обвинения в убийстве! На этот раз улыбка шефа была явно натянутой.
— Вы меня не знаете, — сказал он.
— Но я знаю следственные органы, — наступал Хенрик. — Труп Смулки может вам дорого стоить, вы это понимаете и не задержитесь в стране, выедете вместе с ящиками картин.
— Мой план даст мне поддержку властей!
— Ваш страх окажется сильнее ваших амбиций. У меня есть совет, — сказал Хенрик доверительно. — Вы можете спасти свое будущее.
— Ну?
— Отдать приказ разгрузить машины. Сесть в ратуше и работать… с присущим вам талантом.
— А труп Смулки?
— Он будет свидетельствовать в вашу пользу.
— О, это нечестно! — сыронизировал Мелецкий.
— Хватит трупов.
— Вы боитесь? — спросил Мелецкий.
— Да. За вас. Мелецкий засмеялся.
— Восхитительно, — ворчал он. — Ему кажется, что я уже умер. — И опять засмеялся. — Коних, из вас мог бы выйти неплохой милиционер, — сказал он.
— Я выполнял достаточно трудные задания.
— И всегда успешно?
— Большей частью.
— А были ли у вас насчет них сомнения?
— Случалось.
— Зачем же вы их тогда выполняли?
— Это был приказ. Мелецкий играл стаканом.
— Может быть, мы работали в одной организации? — спросил он.
— Меня это не интересует..
Мелецкий отставил стакан и поднялся из-за стола.
— Коних, я обращаюсь к вам как ваш начальник, — сказал он, становясь по стойке «смирно». — Не забывайте об этом! Я приказываю вам соблюдать дисциплину и не выходить из повиновения. В одиннадцать ноль-ноль быть готовым к отъезду! Понятно? Повторить приказ!
Хенрик тоже встал. Но молчал.
— Ну? — рявкнул Мелецкий. Хенрик наклонился к нему:
— Поцелуй меня в задницу.
Мелецкий засмеялся. «Опять эта его дьявольская выдержка».
— Хорошо, Коних. Я начинаю верить в ваши способности. Хенрик спросил:
— Сколько я получу?
— Чего?
— За участие в этой махинации. Сколько дашь? — Десять процентов.
— Мало.
— Пятнадцать. Хенрик молчал.
— Идет? — спросил Мелецкий.
— Подумаю, — сказал Хенрик и направился к выходу. Он почувствовал неприятный зуд в спине. «Не выстрелит. Ему лучше, чтобы я стал его сообщником, чем трупом, который явится уликой».
В холле все было, как до разговора. Липкий и горький от запаха стеарина воздух, десять пузатых чемоданов под пальмой, скатанные ковры. «Не выстрелил, — осознал Хенрик. — Зуд в спине прошел, я жив, все окончилось благополучно, отсюда это облегчение, отсюда это чувство ничем не объяснимой легкости, потерян последний шанс».
Когда он вышел во двор, в глаза ему ударило ослепительное солнце. Женщины спрятались от жары в помещение, на каменных ступенях валялись их полосатые куртки, безлюдная терраса была белая и горячая. «Как вымерший город майя, — подумал он, — или как Остия Антика, когда море отошло и люди покинули его. Пойду в тень, лягу на траву, буду слушать шум воды и воркование голубей. Сивово не пропадет, ничего в природе не исчезает, исчезают последние остатки человечности, остатки чести, но кто знает, что такое честь, что такое добро, а что зло, почему мне кажется, что я это знаю, что я наделен особыми полномочиями, может, все это гонор, обманчивая пустота, лягу на траву, буду слушать шум фонтана, буду слушать хлюпанье грязи, в которую мы добровольно погружаемся, которая зальет нам рот, глаза и уши, и нечем будет дышать». Донесся смех женщин: они купались в фонтане. «Помню такое место в арабских сказках, голые женщины в фонтане, отверженное тело Анны не выдержало жары, вижу ее, должно быть, появляясь в плавательном бассейне, она вызывала легкое замешательство среди мужчин. Я не услышал от нее ни слова утешения, — вдруг осознал Хенрик. — Хорошо, не нужны мне утешения, мне нужны патроны, много патронов. — Он коснулся языком сухого нёба. — Я не говорил с Виясом, — подумал он, — надо попробовать и с ним». На фонтан с купающимися женщинами ему смотреть не хотелось. Оттуда ждать нечего.
Недалеко от памятника, в тени дубов, Хенрик заметил груженую машину. Рядом стоял Вияс и рассматривал себя в зеркальце, приглаживая расчесанные на прямой пробор темные волосы.
— А ничего смотрятся, — обратился он к Хенрику, показывая движением головы в сторону женщин. Женщины сидели на краю фонтана, опустив ноги в воду. Анна стоя вытиралась полотенцем. — Повезло нам с ними. — Вияс опять достал зеркальце. — Для вас, может быть, это ничто, на вас женщины вешаются.
