Деон Мейер - Семь дней
– Такая возможность есть. Пока один караулит жертву, второй следит за дорогой.
– Не знаю, как насчет этого типа, – усомнился Гриссел, показывая на электронное письмо. – Он все время пишет «я, я, я»…
– А знаете, как янки в конце концов поймали гадов? – мрачно спросил Мани и тут же сам себе ответил: – Случайно!
– Да, сэр, – кивнула Мбали, – и сходства очень много. Тот снайпер тоже помешался на религии, он тоже рассылал письма в полицию и СМИ. Но важнее всего не сходство, а то, чем мое дело отличается от того. Американский снайпер выбирал свои жертвы наугад, у него не было настоящего мотива, несмотря на все его бредни. И письма его были странными. Сразу можно было догадаться, что их сочинял психически больной. Наш же снайпер специально стреляет по полицейским в полицейских участках. В географическом смысле это сужает область поиска. Его письма вполне конкретны и довольно связны. И у него пунктик насчет дела Слут. Где-то здесь должен быть мотив.
– Почему он перестал писать про коммунистов? – спросил Гриссел. – Почему не упомянул о них в своих письмах в газеты?
Все посмотрели на него.
– Бригадир, тот, кого мы ищем, – не идиот. Он наверняка понимает, что пресса с радостью ухватилась бы за «коммунистический след». Но в письмах в СМИ он даже не заикается ни о каких коммунистах.
– Как по-вашему, почему? – спросила Мбали у Гриссела.
– Потому что коммунисты – просто… ерунда. Как говорит детектив Нкхеси, Слут окружали одни капиталисты. По-моему, он пытается сбить нас со следа. Только не знаю почему.
– Возникает еще один важный вопрос: был ли он знаком со Слут? – спросил Ньяти.
Никому не хотелось отвечать. С больными на голову ничего нельзя понять наверняка.
– Вопрос пока остается открытым, – ответил Дюпре.
– По-моему, мы должны усилить охрану полицейских участков, – заключила Мбали. – И пусть фиксируют все проезжающие машины…
16
У себя в кабинете Гриссел прослушал сообщения, записанные на автоответчик его мобильного телефона. Первое было от Ханнеса Прёйса, директора «Силберстейн Ламарк».
«Капитан, я только что получил ваше сообщение. Можем мы с вами поговорить завтра? Я буду на работе с семи утра».
Второе было от Алексы. Всего лишь робкое «Привет», потом секунда тишины – и щелчок. Она отключилась.
Грисселу все больше делалось не по себе. Он набрал ее номер и стал слушать длинные гудки. Она не отвечала.
Дурной знак.
Когда он утром уходил, она пообещала, что больше сегодня пить не будет.
Может быть, она в душе?
Надо было позвонить раньше. А сейчас лучше всего съездить к ней и проверить.
Гриссел нашел в списке контактов номер Купидона и позвонил ему, потому что в конце совещания бригадир Мани многозначительно сказал ему:
– Бенни, люди выстраиваются в очередь, чтобы тебе помочь. Воспользуйся ими!
– А я думал, ты никогда не позвонишь, – ответил Купидон с плохо скрываемым упреком, словно капризный мальчишка-подросток. Гриссел сразу вспомнил Фрица и его желание сделать татуировку.
– Вон, я только что вышел с совещания у Мани.
– Да я ведь просто так говорю, напарник!
– Дело я занесу к тебе в кабинет. Почитай, вдруг тебе удастся что-нибудь в нем нарыть. Завтра в десять я договорился о встрече с Рохом, бывшим бойфрендом убитой. Если захочешь поехать со мной, подваливай где-нибудь к половине десятого.
– Отлично!
Бенни попрощался и отключился, потом достал из папки белый конверт с рискованными фотографиями. Завтра утром, до поездки в Стелленбош, он хотел поговорить с Анни де Вал, фотографом, которая снимала Ханнеке Слут. Он знал, что Купидон непременно найдет что сказать о фотографиях, и был совсем не в настроении для подобных шуточек.
С работы он вышел около половины десятого. К разговору с Фрицем пришлось морально готовиться. Главное – не задавать вопросы, которые вызовут его отторжение. Не спрашивать «Где ты?» или «Что ты делаешь?», потому что ответом на подобные вопросы неизменно служило:
– Папа, ты что, не доверяешь мне?
После развода их с Фрицем отношения осложнились. В отличие от снисходительной и по-матерински заботливой Карлы сын во всем обвинял его. Гриссел осторожно напомнил Фрицу, что он выполнил все условия ультиматума, который поставила ему Анна, и не пил сто пятьдесят семь дней. А потом она ему призналась: «Я полюбила другого». Адвокатишку с БМВ, в дорогом костюме, с прилизанной челкой…
Фриц возразил:
– Папа, но ведь до этого ты пил тринадцать лет!
Чистая правда.
Гриссел набрал номер сына.
– Все ясно, значит, Карла уже настучала! – с ходу заявил Фриц.
– Насчет чего настучала?
– Да насчет тату! Вот змея!
– Фриц, как ты?
– Папа, мне восемнадцать лет, если я захочу, то имею право наколоть себе тату. Мы живем в свободной стране!
– Как у тебя прошли выходные?
– Ты совсем не об этом хотел поговорить! Ты никогда не звонишь мне в воскресенье вечером!
Гриссел сдался:
– А мама согласна?
– Карла пока еще не нажаловалась маме, но это вопрос времени. Учится в университете, а до сих пор ведет себя по-детски.
– Фриц, татуировка – дело серьезное.
– Пап, да я маленькую. На плече.
– А Карла говорит, что на всю руку.
– Она врет, мать ее так и растак!
– Фриц, не ругайся!
– У тебя научился, папа.
Туше!
– Что за татуировку ты собираешься наколоть?
– Да тебе-то какая разница?
– Мне просто интересно.
– Предупреждаю, тебе не понравится.
– Ну, все равно, скажи.
Долгая пауза.
– «Пэроу рулит».
– «Пэроу рулит»?
– Ну да… – вызывающе ответил Фриц.
– Потому что ты играешь в группе Джека Пэроу?
– Нет, папа. Потому что в Пэроу мои корни.
– Ты родился в клинике в Панораме, а вырос в Бракенфелле.
– Зато ты, папа, вырос в Пэроу. Я некоторым образом тоже выходец из рабочего класса.
Гриссел вздохнул. Он подозревал, что слово «Бракенфелл» слишком длинное и не поместится на тощем подростковом плече. Потому-то Фриц вдруг и вспомнил о своих якобы «рабочих» корнях и об отцовской родине. Ну а «рабочий класс» – чистый хип-хоп.
– Окажи мне одну услугу, – попросил Бенни.
– Какую, папа?
– Подожди всего неделю.
– Чтобы папочка обо всем сказал мамочке.
– Я ни слова ей не скажу. – Все равно они с Анной ни о чем не могут говорить не ссорясь. Пожалуй, и в желании сына сделать татуировку Анна тоже обвинит его.
– Клянешься, папа?
– Клянусь.
Долгая пауза.
– Ладно!
Он сразу все понял, когда толкнул входную дверь. Она оказалась незапертой.
Саму Алексу он нашел в гостиной. Она свернулась калачиком в большом мягком кресле и тихо посапывала. На ковре валялся пустой бокал, на столе стояла бутылка джина, на три четверти пустая. В пепельнице гора окурков.
Он тихо выругался. Ничего не смог с собой поделать.
Сначала он взял бутылку и вылил остатки в раковину. Запах ударил ему в ноздри… Джин он никогда особенно не любил, но желание испытать, на что он способен, парализовало его. Когда он держал бутылку над раковиной, он застыл на месте. Мозг приказывал: «Возьми бокал, налей чуть-чуть!»
Он заставил себя встряхнуться. Выкинул пустую бутылку в мусорное ведро. Где она ее раздобыла?
Бенни поднялся на второй этаж, заглянул в спальню Алексы. Кровать не была расстелена. Он откинул покрывало, разгладил простыню. Вернулся в гостиную. С большим трудом разбудил ее. Она была очень пьяна, бормотала что-то бессвязное. Когда он попытался поставить ее на ноги, тело ее обмякло, как у тряпичной куклы. От нее пахло спиртным, потом и табаком. Вторую ночь подряд они с трудом поднялись вместе на второй этаж. Наконец он уложил ее в постель.
– Г-где ты?.. – с трудом спросила Алекса, уже закрыв глаза.
Гриссел присел на край кровати.
– Г-где ты был?
– На работе, – тихо ответил он.
Она медленно открыла глаза.
– Ос-станься… пожалуйста, – с трудом выговорила она.
– Останусь, – обещал он.
Алекса закрыла глаза и сонно кивнула.
День третий
Понедельник
17
Утром, без четверти шесть, он принес Алексе кофе, поставил на тумбочку у кровати, сел рядом и попробовал разбудить ее. Несколько раз окликнул ее по имени. Наконец она пошевелилась и открыла глаза.
Выглядела она ужасно: бледная, лицо одутловатое, в красных пятнах, глаза налились кровью. На подбородке след от высохшей слюны. Сначала она не могла понять, где находится, сказала: «Что?» – и попыталась сесть.
– Я сварил тебе кофе.
Она села, опираясь на подушку, постепенно начиная соображать.
– Не хочу, чтобы ты видел меня такой, – сказала она, закрывая лицо руками.
Вчера вечером, когда она, мертвецки пьяная, спала в гостиной, ей было все равно, какой он ее увидит.
Язвительные слова уже готовы были слететь с его губ, но тут он вспомнил, что все это уже было, было… Только наоборот. Он вспомнил, как реагировала на его выходки Анна. Как упрекала его в часы тяжкого похмелья, как по утрам вызывала его на серьезный разговор. Вспомнил он и свои ответы – вызывающие и жалкие, и попытки как-то оправдать себя. Прошлое окружило его и не желало выпускать.
