Фредерик Дар - Потому что красивый
Готово, негодники мои; блондиночка заинтересована. Я ее забавляю. Она уже мечтает. Ее зеленый взгляд искрится. Легконогая подхватывает меня под ручку и увлекает в ее сугубо личные апартаменты, которые расположены на первейшем для отдыха этаже прекрасного обиталища. Не буду его описывать. Дома богачей похожи друг на друга, как квартира 3024 здания «А» на квартиру 3025 здания «Б» нью-йоркского торгово-близнецового центра.
Единственное заметное различие — расположение бассейна по отношению к дому, да еще иногда одежда лакеев. Сверхбогатство — все равно, что великая бедность; не обременяется фантазиями. Очень бедные меблируются по случаю, очень богатые нанимают декоратора. Все случайные распродажи и все декораторы похожи друг на друга и предлагают те же решения. Так что же я хотел вам сказать? Хм, нет, ничего… Ах! Да: личные апартаменты красавицы блондинки. Не в первый раз пастушка из благородных заводит меня в будуар, а затем в ванную. И, конечно, не в последний. Каждый раз я получаю удовольствие. Там мягко, приятно, мило и пахнет большими деньгами. Ходишь в коврах, а не по ним. Двери обтянуты сатином и висят гравюры эпохи Людовика XV, изображающие мадам Помпадур с товарками, прикидывающимися пастушками с посохами в лентах, в то время как их спутники в париках рассказывают им разные скабрезности, прижимая к груди треуголки.
Богиня тенниса усаживает меня на табурет. И вот со спиртом и ватой в руке она играет роль медсестры. Добропорядочные женщины это обожают. Когда они могут омыть свои красивые пальчики кровью мужчины, они искренне счастливы.
— Не больно? — спрашивает она.
Мне не больно, тем более что мой нос в выемке ее белой блузки, точно в том месте, где расстегнута пуговка. Захватывающий вид на кругленькие противовесы для стенных часов, хорошо взвешенные и высоко поднятые. Жемчужины природы! Она чудесно пахнет потом. Нечто, что кружит вам голову. Начинаю думать о таких вещах, что если бы их описал, то вы приняли бы меня за порнописателя, а датчане тут же купили бы авторские права.
— Вы живете на острове весь год? — шепчу я таким манером, чтобы бетономешалка включилась для приготовления раствора.
Потому что о делах-то тоже надо подумать, братишки! Нельзя пренебречь профессиональной стороной, ибо позже, даже преуспев, можно получить от ворот поворот.
— О, нет, я приезжаю только на месяц зимой. Остальное время я провожу в Мадриде и Нью-Йорке.
«Смотри-ка, как мамаша, — говорю я себе».
— Могу ли я узнать ваше имя, чтобы вставлять его в свои молитвы, мадам? — галантно интересуюсь я.
— Дороти Нино-Кламар.
Сначала я не врубаюсь. Как же она сохранила свой акцент и девичью фамилию?
Моя лампа загорается в следующий момент.
— Я вдова, — говорит она мне. — Уже четыре года. Занимаюсь делами усопшего мужа с помощью его дочери и его зятя, которого вы видели.
Вот сюрприз, способный вызвать полное изумление, а? Я эту даму Нино-Кламар представлял совсем не так. Ожидал увидеть эспаньольскую вдовицу в черной мантилье, черном платье, с восковым лицом, опущенным взглядом. И на кого же попал? На резвую американку лет тридцати, соперничающую красотой с лучшими танцовщицами лучших казино. Даю голову на отсечение, что она оприходовала своего сводного зятя!
Ох, дерьмо, я больше не могу рассуждать об этом. Тем более что ее нежная ручонка медленно-медленно прогуливает обспиртованную ватку по моей витрине, будто озабоченная продлением удовольствия. Есть отчего подвесить на гардеробную вешалку свою шляпчонку, оставив внутри нее голову! А может быть, мне в башку бьют еще пары девяностоградусного спирта?
Но предположить такое — значит, быть умственно убогим. А моя правая рука вроде бы укладывается на нижнюю часть поясницы Дороти.
Это называется играть ва-банк. Вместо того чтобы отстраниться, малютка Нино-Кламар слегка улыбается и выгибает спинку, приближаясь почти вплотную. Моя нюхалка находится уже в ее декольте, что вы хотите, чтобы я сделал больше, а? И я это делаю.
Возвышенный полет, мои маленькие канальи.
Если бы я не был скромным от природы, честное слово, я был бы собой доволен.
Особенно с точки зрения техники.
Наше время заставляет осуществлять героические затеи, требующие сверхчеловеческих усилий, полного слияния ума и мускулов.
Энергия и ощущения, объединенные вместе, цыплятки мои. Прибавьте сюда дьявольскую точность. Экономию движений, ведущую к полной эффективности.
Пора все-таки организовать Олимпийские Любовные Игры. Это необходимость. И поскольку северяне первыми в этом деле установили статус открытых портов, не будем кляузниками: сделаем у них инагурацию этой новой дисциплины.
Вот уж увидим настоящий комнатный спорт. Кровожадная борьба, национальный престиж. Будьте уверены: Амерлоки и Русскофы не будут монополизировать медали. Финито царство двух сверхдержав. У малышей тоже появится свой шанс. Основная борьба разгорится между средиземноморцами. О, я вижу французский налет на гигантский минет. Золото, серебро. Комбинация! Италия, вероятно, победит в скоростном спуске. В специальном наверняка поспорят Испания и Ливан. По разделу многовалентной содомии триумф будет несомненно на стороне северо-африканских стран! Если только не греки… Вот по артистическому обмусоливанию гегемонию латинов могут нарушить хитрецы Австрия или Чехословакия. Онанизм выиграет кто-то из скандинавов, равно как и «бабслей» четверок. Ах, барон де Кубертен не предвидел, как разовьется его начинание. Главное — участвовать, говорил он.
Я того же мнения.
И с точки зрения участия, я участвую, будьте уверены.
Тем более что одежка Дороти весьма подходит для нечаянных шалостей. Достаточно сделать один жест, чтобы узнать ее целиком и полностью! Конечно, ванная комната не является идеальной территорией, но мне очень нравится любовный пикник. Мы оба состязаемся в изобретательности. Прежде всего она имеет право на вертящийся табурет, хотя это и снижает уровень ремесла. Ну, а мандолину Якова-Делафона вы знаете? С подъемным выхлопом? Сюрприз на Сюрприз на умывальнике тоже неплохо. А также «облокотись на балконные перила, ты увидишь прохожих»! Скачущее мыло! Вибратор в рукаве. Прическа под Брута! Марокканский вазелин! Все оттенки лиры, как сказал бы Виктор Гюго.
И обратите внимание, негодники мои: сеанс проходит в рекордно короткий срок. Концентрация эмоций. Изобилие по всей шкале приемника! Но какой пыл! Какая синхронность!
Я останавливаюсь, когда она на грани обморока, и объясняю, что мы немножко стеснены временем и что, во всяком случае, разговор будет продолжен в более подходящих условиях.
Она берет мою голову в ладони. Контур нежной тактичности, подчеркивающий ее признательный взгляд. Ее губы прикасаются к моей поврежденной скуле. Когда она их убирает, маленький пурпурный маковый ореол расцветает посередине ее рта.
— Париж — это красиво, — шепчет она.
Какая вежливость, не так ли?
— Ну как, дела лучше? — спрашивает (исключительно к месту) сводный (и как еще) зять Дороти.
Он напялил пуловер на свою тенниску, зеленое махровое полотенце на шею и улыбается, сверкая белыми большими зубами.
Мадам Нино-Кламар представляет нас. Пенисмена зовут… Подождите, какое бы имя вам понравилось? Как? Вам наср..! Хорошо, тогда его зовут Алонсо Серунплаццо, вот так. Ничего, да?
— Где Инес? — спрашивает Дороти.
— Она сейчас придет; обсуждает с аббатом Щмурцем меню для приема в среду. А вот, — продолжает он, будто в спектакле, когда актер поворачивается к кулисам, — и они, как раз!
Ибо в театре, вы заметили, это происходит всегда таким образом. Предупреждают заранее. Говорят: «Я жду мужа, который сейчас придет».
Устраивают разные трюки, чтобы подчеркнуть, что ждут какого-то черта лысого. Иногда это рычание автомобиля, оканчивающееся клацаньем дверцы. В Париже в театрах они проделывают это уже шестьдесят лет. Авто, с которого была сделана звукозапись, это старье до 14-го года. Я узнаю тарахтенье, так как слышал его в музее звуков у Синотона. Там у них делают высококвалифицированные тесты определения шумов для производства акустического оборудования. Обмануть их невозможно. Дай им послушать какую-нибудь китайско-заумную музыку в темноте с завязанными глазами, и они тебе точно сообщают: «Пук молодой девушки, проходящей по Новому мосту!» или «Звон падения монеты в двадцать пять сантимов, продырявленной перед войной». Или еще: «Верещание белки в лесу Фонтенбло», или даже: «Семяизвержение на пластиковую крышку унитаза!» Ассы, я вам говорю! Фронтон собора Парижской богоматери — веретено по сравнению с ними!
Но я уклонился от темы.
Итак, после сообщения о ее приходе, мадам Инес… (как я там назвал ее дражайшего? Ах, да, припоминаю: Балвмаскез и Серунплаццо! Только если это подходяще для Алонсо, то с Инес не сочетается, тем хуже — переименовывать не охота).
