Линда Фэйрстайн - Ничего хорошего
Подобные дела были очень сложными, несмотря на то что наш отдел провел их сотни за последние десять лет. Закон здесь ни при чем, виновато отношение социума к таким преступлениям, поэтому многие непросвещенные присяжные отказывались воспринимать их всерьез.
Основная проблема женщин, изнасилованных знакомыми, заключается в том, что классическая защита представляет их либо лгуньями, либо ненормальными. Преступления не было, значит, женщина все выдумывает. Или «что-то все-таки было» между ней и обвиняемым, но у нее такие проблемы с психикой, что она отказывается в это поверить.
Иными словами, прокурор, считай, уже наполовину выиграл дело, если правильно подобрал присяжных. Образованные горожане, не лишенные здравого смысла, с прогрессивными взглядами на современную жизнь — вот кто хорошо подходит для таких дел. А простые женщины, которые, как правило, бывают настроены куда критичнее мужчин по отношению к другой женщине, лучше подходят для роли присяжных в делах об изнасиловании незнакомцем, чем для вынесения решения о принудительном сексе на свидании. Я столько раз убеждалась в этом на собственной практике, что пыталась внушить эту истину и своим подчиненным.
— Ты же видела присяжных, да, Алекс?
— Да, и что?
— И что ты о них думаешь?
— Там больше женщин, чем мне хотелось бы видеть на подобном процессе, но ты мне сказал, что так уж был составлен список присяжных.
— Алекс, клянусь, в этом списке было море женщин. Я ничего не мог поделать.
— Хватит ныть, Фил. Так в чем проблема?
— Все было хорошо, но под конец произошло нечто. В зале 82 было так холодно, что присяжные попросили судью включить отопление, это было как раз перед допросом первого полицейского, осматривавшего место преступления. Час спустя стало так жарко, что пот тек с нас ручьями. И тогда присяжная номер три встала и, пробормотав: «Извиняйте!» — при всех стянула с себя свитер. И что, вы думаете, было под ним? Футболка размером с рекламный щит, и поперек ее груди четвертого размера огромными буквами цвета фуксии шла надпись: «СВОБОДУ МАЙКУ ТАЙСОНУ!»
Мне трудно было сдержать смех, а Мариса и Кэтрин даже не пытались.
— Это не смешно, ребята, правда. Тайсона осудили когда? В девяносто первом? Значит, эта женщина купила свою идиотскую майку больше шести лет назад, и либо ей нечего было надеть, либо она на самом деле верит в то, за что борется. А если это так, то мы в полной заднице.
— А что сказал судья? — поинтересовалась Мариса.
— Вообще-то ничего. Мы просто переглянулись, но...
— Ты хочешь сказать, что не попросил судью опросить присяжную вне судебного заседания? Фил, давай ноги в руки и гони к судье. Я частично слышала, как ты отбирал присяжных перед процессом, и слышала, как ты спрашивал, думают ли они, что знакомство между сторонами делает это происшествие «их личным делом», а не преступлением. Ты же получил нужные тебе ответы. Тебе повезло с судьей, она дока в таких делах. Скажи ей, что у тебя есть ходатайство и ты хочешь, чтобы она задала несколько вопросов присяжной номер три, прежде чем переходить к судебному разбирательству.
— А разве задавать эти вопросы должен не я?
— Ни в коем случае. Сейчас мы набросаем тебе список, а ты передашь его судье. Не хватало еще, чтобы присяжная подумала, что это ты выделил ее и теперь собираешься к ней придираться. Если она пройдет это интервью и останется, пусть думает, что это судье не понравился ее выбор одежды, а не тебе. Не надо, чтобы она срывала злость на твоем деле.
Кэтрин сказала, что пойдет и поможет Филу со списком вопросов, чтобы я могла заниматься своей работой.
Тут меня по интеркому вызвала Лора:
— Пока вы разбирались с Филом, звонила Мо. Я записала ее на прием. Она только поговорила с Мерсером, а уже вся трясется и рассыпается на части.
Я взяла блокнот, посмотрела на часы и сказала Лоре, что иду в комнату большого жюри на девятом этаже, чтобы начать официальное расследование дела Джеммы Доген. В округе Нью-Йорк ежедневно заседает восемь больших жюри, чтобы рассмотреть дела, по которым они должны вынести решение. Четыре собираются в десять утра. Ни одно дело не может быть передано в суд без решения большого жюри.
Мне еще придется побеспокоиться о том, как и когда мы сможем установить подозреваемого, чтобы вменить ему преступление. А сейчас мне предстояло другое испытание — предстать перед двадцатью тремя людьми, которые составляли большое жюри. Только они могут наделить прокурора правом выдавать повестки в суд и запрашивать улики в процессе уголовного расследования. И хотя в последние годы больше половины штатов отменили эту систему, в округе Нью-Йорк она все еще действует. Никакой окружной прокурор не имеет права требовать предоставления документов или явки свидетеля. Мне достаточно пары звонков, и полицейские отчеты и результаты вскрытия будут у меня на столе. Но медицинские записи, распечатки телефонных звонков, журнал охраны больницы — все эти бумажки, которые могут дать мне зацепку, я могу получить только с разрешения большого жюри.
Большинству граждан нет необходимости знать, зачем нужен этот законодательный орган и как он работает. Это жюри присяжных было названо «большим» в отличие от «малого», которое состоит из двенадцати человек, присутствующих на процессе. Большое жюри пришло к нам из британского права, оно было создано как узда для прокуроров, чьи расследования носили политический характер или были необоснованными. И существует оно совсем по другим правилам, нежели «малое». Его заседания всегда закрытые, на них не присутствует публика; ответчик вправе выступить, но редко этим правом пользуется; защита не может вызывать свидетелей, а тех, что вызывает обвинение, нельзя подвергнуть перекрестному допросу. Заслушав выступление обвинения, большое жюри должно утвердить проект обвинительного акта, если, конечно, было предоставлено достаточно улик для возбуждения дела.
Зал ожидания был полон помощников прокуроров и свидетелей. Помощники были бодры и энергичны, они деловито собирались провести своих подопечных через первую ступень на пути к судебному разбирательству. Этим очень любят заниматься молодые юристы, пришедшие работать, например, к Батталье, и они только радовались, если им удавалось жонглировать несколькими делами одновременно. Я наблюдала, как они набрасывают в блокнотах пункты обвинения сразу для трех дел, чтобы потом отдать судебному приставу, который передаст их соответствующему старшине присяжных. Они стояли плечом к плечу за длинной стойкой в приемной, они работали друг против друга и против времени — им нужно было получить проекты обвинительных актов по своим делам.
Свидетели являли собой более хмурое сборище. Это были люди, которых ограбили или ранили, украли кошелек или угнали машину, люди, которых обманули родственники или неизвестные мошенники, все они переживали из-за того, что оказались жертвами, и из-за знакомства с судебной системой.
Только двое из моих двенадцати коллег нахмурились, когда я подошла к приставу, который контролировал очередность рассмотрения дел в этом заседании. Мое присутствие в приемной и мое новое назначение на важное дело означали, что я пришла просить пустить меня вне очереди, перед «крупными хищениями» и «хранением наркотиков», команды которых собрались не меньше часа назад.
— Успокойся, Джин. Мне буквально на минуту. Я без свидетелей. Мне только открыть дело, чтобы мы могли выписывать повестки. Я вас не задержу.
— У Дэбби в кабинете сидит пятилетняя девочка. Подружка отца облила ее кипятком, потому что та плакала. Там серьезные травмы...
— Разумеется, пусть идет вперед. А я проскочу сразу за ней.
Когда пристав сообщил, что большое жюри собралось, я позвонила Дэбби и сказала, чтобы она вела ребенка давать показания. Лицо девочки было сильно обезображено, на левой, обожженной стороне головы не было волос, она крепко держалась за руку прокурора, пока они шли мимо юристов, полицейских и свидетелей. Дэбби и девочка остановились перед деревянными дверями, ведущими в зал большого жюри. Прокурор посмотрела ребенку в глаза, чтобы подбодрить, и спросила, готова ли та.
Девочка кивнула, и дверь перед ними распахнулась. Дэбби за руку повела своего свидетеля в центр зала. Замыкала шествие стенографистка. За десять лет я входила в этот зал сотни раз — с женщинами, мужчинами, подростками и детьми. И мне не раз приходилось видеть, как все двадцать три присяжных в ужасе ахали, в очередной раз увидев, какой вред может один человек причинить другому. Я признавала устоявшуюся важность этого органа и уважала его власть. Но при всем этом понимала, что окружной прокурор может им манипулировать, используя неотъемлемые перегибы процесса в свою пользу, поэтому я еще и исповедовала постулат последних лет о том, что большинство прокуроров могут добиться обвинительного акта хоть для бутерброда с колбасой, если им этого захочется.
