Алексей Макеев - Восьмая горизонталь
– Мне пора кормить птицу! – решительно сказал начальник Главного Управления уголовного розыска МВД РФ генерал-лейтенант Орлов. – Капитан Флинт должен питаться по часам. В строго определенное время. Иначе он заболеет.
– И помрет, а ты этого не переживешь, – съязвил Станислав, но наткнулся на такой яростный взгляд Петра Николаевича, что тут же увял.
– Да шучу я, Петр! – робко попытался оправдаться Крячко. – Твоя канарейка всех нас переживет.
– Я таких шуток не понимаю! – яростно рявкнул генерал. – И прошу впредь так не шутить! Живодерские, видишь ли, шуточки! И не канарейка, а кенар, сколько раз тебе говорить! Сам ты канарейка… Переведу в ППС, там канареек вдосталь насмотришься.
Тонкость генеральской реплики заключалась в том, что «уазики» патрульно-постовой службы, ППС, желтые с синей полосой, издавна получили в народе прозвище «канареек».
Возмущенно сопя, Петр Николаевич открыл встроенный сейф швейцарского производства, запиравшийся кодовым замком, и достал с нижней полки два пакетика специального обогащенного канареечного корма и пластиковую бутылку с особой деминерализованной витаминной водой. Корм и воду генерал приобретал за сумасшедшие деньги в специализированном птичьем зоомагазине на Воздвиженке. Орлов не доверял этих покупок никому, даже Верочке. Вдруг ошибется, возьмет набор для волнистых попугайчиков?! И что тогда может случиться?! Кенар – птица нежная, долго ли его сгубить!
На верхней полке сейфа лежало личное оружие генерала Орлова – длинноствольный «магнум-357» и три запасные обоймы к нему. Правда, использовать в деле эту великолепную машинку Петру Николаевичу давненько не доводилось… Так, раз в две недели, в подвальном служебном тире, чтобы форму не потерять. Конечно, стрелял Орлов несколько хуже Гурова, который с пятидесяти метров попадал в спичечный коробок. Но куда лучше, чем Крячко.
Орлов подошел к стоявшей на особом столике в дальнем углу кабинета громадной – беркуту впору! – клетке, провел пальцами по прутьям:
– У-тю-тю, мой хороший! Ужинать пора!
Капитан Флинт приветствовал своего хозяина роскошным тремоло и бодро запрыгал с жердочки на жердочку. Сейчас он, как никогда, напоминал лимончик с лапками, клювиком и парой черных бусинок-глаз.
Освободился Орлов лишь через четверть часа, заполнив две кормушки и поилку, а также собственноручно вычистив поддон клетки в служебном туалете, примыкавшем к генеральскому кабинету. В знак признательности Капитан Флинт дважды тихонечко клюнул Петра Николаевича в ладонь. На лице генерал-лейтенанта в эти мгновения цвела совершенно блаженная улыбка.
– Ага, – завистливо прошептал Крячко, обращаясь к Гурову и постаравшись, чтобы генерал шепот расслышал, – как своего пеликана кормить, так Петр тут как тут. «Ужинать пора…» А мы хоть с голоду подыхай! Нет, ей-богу, я ревную. Запустить, что ли, Петру в кабинет бродячую кошку с ближайшей помойки? Втихаря… Кто-то тогда точно поужинает.
Тут уж Орлов не выдержал, рассмеялся. Добился-таки Станислав своего.
– Я тебя, пан Крячко, самого без скафандра в космос запущу, – прокряхтел Петр Николаевич и нажал кнопку селектора. – Вера! Будь любезна, спустись в столовую и организуй что-нибудь к кофе. Типа пирожков, бисквитик какой-нибудь. Что? Поздно уже? Плохо дело, тут Станислав Васильевич того и гляди до людоедства докатится. А! Ну, спасибо, славная ты моя!
Через пять минут Верочка внесла в кабинет три чашки отличного «Сантоса» и блюдо с ватрушками. Печево было ее собственного изготовления. Вера старалась подкармливать своего шефа и постоянно приносила из дома что-нибудь вкусненькое для любимого начальника.
– Никаких новых мыслей относительно странной картинки с двумя пиками не возникло? – спросил у Льва генерал, когда с ватрушками было покончено и довольный Крячко вновь оказался под форточкой с дымящейся сигаретой в руке. Гуров травиться отказался. – А у тебя, юморист?
Гуров пожал плечами, Стас отрицательно покачал головой.
– Вот и у меня тоже, – с досадой сказал Орлов. – Равно как и у тех парней из нашего Управления, которых я к этому делу подключил. Только руками разводят. Красное с белым, две черные фиговины по центру… Ничегошеньки им эта карточная символика не говорит. Но ведь что-то этот кусок раскрашенного картона значит, точнее, означает? Не просто же так Слонов, уже с переломанной рукой, его Таганцеву на грудь положил! Это в показаниях студентов четко отражено. Смотрите: заточку выронил, даже не подобрал, хоть не мог не соображать, какую улику оставляет. А про картонку помнил, несмотря на боль в сломанной руке. И фотография сделана так, – вы обратили внимание? – что картонка на груди убитого Таганцева буквально бросается в глаза.
– Надо понимать, – сказал Станислав, – предполагаемому заказчику картонка была очень важна.
Гуров прикрыл глаза. Он словно бы на несколько секунд отключился, мысленно покинул кабинет Орлова, перестал слышать диалог Петра Николаевича и Станислава. Лев мысленно вернулся к тому, что происходило пять с половиной часов назад, когда он принимал по описи вещдоки в Тимирязевском РОВД. Что-то тогда чиркнуло по краю его сознания, обратило на себя внимание, вызвало любопытство.
Что же? А ну-ка, попробуем вспомнить…
Одной из самых сильных сторон мышления Льва Ивановича Гурова была способность к неосознанному наведению мостов между внешне совершенно разнородными фактами и понятиями к сложной и многосторонней ассоциативной перекличке. Такое мало кому дано.
Это не являлось его заслугой, это было даром, талантом. Прежде всего именно это, а вовсе не высокого уровня интеллект и, тем паче, не умение попадать из любимого «штайра» в спичечный коробок с пятидесяти метров делало Гурова сыщиком суперкласса.
Непонятный кусок картона, символизирующий бог весть что… Сломанная рука одного из негодяев… Так! А чем Таганцев сломал мерзавцу руку?.. Правильно, тростью! Вот и связь… Трость. Набалдашник. И значок на серебряной голове оскалившейся рыси. Настолько же непонятный, как и две сходящиеся пики в красно-белом поле.
Непонятный? Стоп-стоп-стоп!
Английский, говорите, шпион?..
– Петр! – Гуров решительно перебил разговор своего прямого начальника. – Ты когда-нибудь видел трость с рысью, которой Трофим Иванович отбивался от подонков?
– Видел, – несколько удивленно ответил Петр Николаевич. – Даже в руках держал. Изумительной красоты вещь. Сейчас таких не делают! Это же не ширпотреб, тут и настоящее индийское красное дерево, без подделки, и набалдашник не посеребренный, а из литого серебра. Потому и тяжелый такой. Я про набалдашник.
– А ты никогда не интересовался, откуда у Таганцева эта трость?
– Он сам как-то говорил, что с военных времен. Вроде трофея. А что?
– Там, сзади, у рыси между ушей, интересная табличка. Тоже серебряная и, уверен, не накладная. И даже не глубокая гравировка. Словно бы прямо при литье выполнена, тонким штрихом, но чтобы такое отлить… Уникальная работа. Сейчас такое принято называть «эксклюзивом». Прямоугольник. Как я теперь прикидываю – дюйм на два дюйма. Ну, проверить легко, позвони в подвал Коле Харченко, пусть принесут. Как что? Трость, само собой. Сами полюбуетесь.
– Лева, – мягко сказал генерал Орлов, – какой тебе, к песьей матери, Коля Харченко? Это я, как самый главный начальник этого богоугодного заведения, это ты, это пан Крячко, это бедняжка Верочка… Вот мы, как говорил классик, часов не наблюдаем. Еще по кабинетам человек пять, у которых оперативная текучка. Плюс дежурные. Больше в Управлении никого нет, я сам отдавал приказ, чтобы после восемнадцати ноль-ноль – только под мою личную подпись. Ах, ты не знал? И Станислав Васильевич тоже не в курсе? Правильно, вас этот приказ не касается. У вас, друзья мои, привилегия: вкалывайте хоть круглыми сутками. Хоть неделями отсюда не выходите, вы же, как известно, мои любимчики. Но для всех прочих никто правил внутреннего распорядка не отменял, а сейчас половина десятого. И капитан Николай Александрович Харченко, скорее всего, смотрит телесериал про ментов. В обществе любимой супруги. Плюется, но смотрит. Имеет полное право. И смотреть, и плеваться. Так что, будь любезен, изобрази табличку по памяти. Нам со Станиславом особая точность не нужна. Лишь бы понять, что тебя зацепило.
Генерал выдвинул ящик рабочего стола, достал лист бумаги, фломастеры.
– Как ты сам любишь выражаться – не разбегайся, прыгай!
«Однако же ядовит бывает Петр! – подумал Гуров, пододвигая к себе листочек. – М-да… Художник из меня… Хоть рисовать-то и не нужно ничего».
Фломастером Гуров начертил прямоугольник. Затем набросал посередине восьмиконечную звезду, в центре которой жирно изобразил две заглавных латинских «S», левую литеру чуть выше правой.
– Вот, примерно так. А здесь, – Лев указал кончиком фломастера в левый верхний угол своего наброска, – что-то похожее на конного рыцаря, пронзающего копьем то ли дракона, то ли еще какую гадину. Святой Георгий, как мне кажется. Но я в геральдике тоже слаб.