Николай Оганесов - Мальчик на качелях
– Чем же особенное лицо у него было?
– Разве расскажешь. Обычное лицо, просто запомнилось. Ух, бандюга!
– Как же вы его разглядели?
– Он, гад, оглядывался, когда убегал от меня. – Лицо Перевозкина раскраснелось от волнения. – А на улице фонари горели. Ведь, чуть не догнал его, с полметра оставалось. Обидно!
– Ну, хорошо, а если бы увидели его сейчас – узнали бы?
– Из тысячи бы узнал!
3– Очень он за часы свои переживал, Владимир Николаевич, – закончил свой рассказ Сотниченко.
– Придется еще немного потерпеть.
Я привел в порядок план следственных и оперативно-розыскных действий, уточнил задание каждому и отпустил помощников.
За окном светило солнце, небо было ярко-голубым, без единого облачка. Хорошо бы выйти, подышать свежим воздухом, но были еще дела и здесь, в милиции, и в прокуратуре.
Освободился только через полтора часа. Надо было ехать на художественный комбинат, где работал Юрий Вышемирский, но прежде я решил побывать на улице Доватора. Не знаю, что тянуло меня туда, но предчувствие, что поездка не окажется напрасной, не обмануло – на конечной остановке автобуса внутри павильона на скамеечке сидел Олег Станиславович. Увидев меня, он заулыбался, закивал головой и показал на место рядом с собой.
– Владимир Николаевич, дорогой, как хорошо, что я вас встретил. – Он сделал слабую попытку подняться навстречу. – Вот, приехал специально, чтобы узнать, откуда тронется похоронная процессия: из дома или из больницы. У меня нет вашего телефона, ни позвонить, ни спросить не у кого. Пришлось отпрашиваться на работе. И вот досада: вышел из автобуса – сердце схватило. Прижало, знаете ли, и не отпускает.
– Может быть, «Скорую» вызвать?
– Нет-нет, благодарю. – Маркин прижал руку к груди. – Пустяки. Сейчас пройдет.
– Какое же у вас горе, Олег Станиславович? – спросил я, присаживаясь рядом.
– Горе? – удивился он.
– Сердце бьется ровно до тех пор, пока в голове не поселится горе, – напомнил я. – Ваш афоризм.
– Ах, да, – он слабо улыбнулся. – Возраст, знаете ли, такой, что малейшее волнение мгновенно сказывается.
– Понимаю, – посочувствовал я.
– Смерть человека, которого знал много лет, всегда несет с собой массу отрицательных эмоций. – Маркин оставался верным себе: безупречные обороты речи были его слабостью. – А как ваше самочувствие? Судя по детективной литературе, у вас беспокойная работа.
– Спасибо, на здоровье не жалуюсь.
– А юный наследник? Не нашелся?
– Пока нет.
Мне захотелось нарушить идиллический строй нашего разговора и придать ему хоть какой-то смысл.
– Зачем же вы обманули меня в прошлый раз, Олег Станиславович? – спросил я.
– Я? Вас? – Он даже отодвинулся, чтобы лучше рассмотреть выражение моего лица: не шучу ли. – Владимир Николаевич, как можно?! Ни сном, ни духом, поверьте!
– Вы сказали, что были мало знакомы с Юрием, а это неправда.
Растерявшись, он даже не поинтересовался, откуда мне это известно.
– Но что вы, право... – Он втянул голову в плечи, отчего клинышек его бородки лег на грудь. – Тут какое-то недоразумение!
– Недоразумение?
– Я не думал, что несколько случайных встреч можно истолковать как знакомство накоротке. Вы что-то путаете, Владимир Николаевич, при всем моем уважении к вам...
– Где же вы с ним встречались? – спросил я.
– В музее. Где ж еще. Надеюсь, вы не забыли, что я там работаю. Юрий приходил к нам.
– Зачем?
– Странный вопрос. Вы меня удивляете. Зачем посещают музей? Посмотреть выставку, экспозицию. Он приходил не ко мне лично.
– Но вы с ним беседовали, общались?
– Конечно, он же сын моего старого друга.
– И о чем вы с ним беседовали?
– Я спрашивал, как чувствует себя Иван Матвеевич. Ну и, разумеется, обменивались впечатлениями о выставках, беседовали о живописи.
– Он говорил вам, что пишет картины?
Маркин поморщился.
– Говорил.
– И показывал их вам?
Он приложил руку к груди и мученически зажмурил глаза.
– Нет, не показывал, – простонал он.
Я почувствовал, что хватил лишку.
– Вам плохо, Олег Станиславович?
– Да, знаете ли. Снова схватило. – Он оперся о мою руку. – Я с удовольствием отвечу на любые ваши вопросы, Владимир Николаевич, но...
– Конечно, конечно...
Олег Станиславович приподнялся со скамейки, и я поддержал его под локоть. Увидев подъезжающую машину с зеленым огоньком, он попросил:
– Пожалуйста, очень вас прошу, остановите такси.
Я выполнил его просьбу, помог сесть в машину и перед тем, как захлопнуть дверцу, напомнил:
– Не забудьте, Олег Станиславович, в субботу комиссия по оценке коллекции.
«Бедняга, – подумал я, когда такси отъехало. – Так и не узнал, откуда двинется похоронная процессия. И я хорош – довел человека».
С того места, где стоял я, дом Вышемирских был виден как на ладони. Вернее, не весь дом, а его фасад и забор.
Осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, я перешел через дорогу, прошелся вдоль забора, заглянул в окна. Никого.
«Доверяй, но проверяй», – решил я и постучался в калитку соседнего дома. Никто не отозвался. Наверное, Корякина не было дома. Это избавило меня от лишних хлопот. Я вошел. Дворик был пуст. Заглянул в сарай – тоже никого. Я прикрыл калитку, разбежался, подпрыгнул и, уцепившись за край стены, разделявшей два участка, подтянулся.
Не хотел бы, чтоб в этот момент меня видела жена или дочь, хоть на этот раз получилось лучше, чем в понедельник. Я взобрался наверх, искорябав при этом пальцы. Локти мгновенно стали белыми от мела и пыли, а на колени я побоялся смотреть. Прислушался. В саду Вышемирских не шелохнулся ни один лист. Я немного выждал и перепрыгнул на ту сторону.
Форточка в кухню была открыта. На то, чтобы просунуть руку, подцепить шпингалеты и открыть окно, у меня ушло чуть больше минуты. После этой несложной процедуры дорога в дом была открыта. Оставалось воспользоваться ею.
«Все свое свободное время следователь Скаргин посвящал искусству», – вспомнил я напоследок эпитафию собственного сочинения и влез в кухню, оттуда мне беспрепятственно удалось пройти в комнату профессора. «Вот тебе, бабушка, и скрытый пост. Ну, помощнички, доберусь я до вас!»
Прихватив с письменного стола шариковую ручку – вещественное доказательство своего посещения, тем же путем я вернулся на улицу.
4Автобус надрывно гудел, вздрагивая своим металлическим туловищем. Подъем давался ему нелегко. Транзисторный приемник в кабине водителя сбился с волны, и по внутренней трансляции вперемешку с отдельными словами сыпался треск и раскаты несуществующего грома.
На гребне подъема он остановился. Казалось, что двигатель не выдержал борьбы с наклоном дороги, с жарой и заглох, одолев последние, самые трудные метры. С шипением открылись, потом закрылись двери, и только когда автобус перевалил через вершину и начал ходко катиться под уклон, разом заговорили пассажиры, водитель настроил свой транзистор, в щели касс-автоматов дружно покатились пятаки.
Ехать было далеко. Я смотрел в окно на клонящееся к закату оранжевое солнце и вспоминал встречу с бригадиром Песковым на художественном комбинате. Встречу, которая выявила одну немаловажную деталь в деле Вышемирского..
– Сеня, – представился он после того, как узнал, кто я и по какому делу пришел на комбинат. – Хотите посмотреть цех?
Он повел меня между рядами столов, за которыми работали преимущественно молодые ребята. В углу несколько человек в белых халатах возились с большим ярким панно.
– Мы готовим образцы. Потом они поступают в массовое производство. К нам хотят попасть многие – работа интересная... А это – место Вышемирского. – Он подвел меня к столу, отделанному светлым пластиком. На нем лежала прямоугольная дощечка, расписанная маслом: березовая роща и садящееся за горизонт оранжевое солнце.
– Этот пейзаж он не успел закончить...
«Две недописанные картины: одна дома, другая на работе. Не многовато ли?» – подумал я.
Мы вышли из цеха во внутренний двор, присели у фонтанчика с питьевой водой.
– Сегодня второй день, как его нет на работе, – сказал Песков.
– Вас это не удивляет? – спросил я и тотчас по каким-то неуловимым признакам, может быть, по выражению глаз понял, что разговора, состоящего из стандартных вопросов и ответов на них, у нас не получится.
– Знаете что, давайте я попробую рассказать сам, – предложил он. – А потом, если у вас останутся вопросы, вы спросите.
Я не возражал, и Песков начал с того, как совершенно случайно несколько лет назад с компанией ребят попал в гости к Вышемирскому. Послушали музыку, посмотрели его картины. Сидели недолго, люди подобрались разные, малознакомые, и до сих пор Песков не мог толком сказать, кто из них был приятелем Вышемирского. Собрались уходить. Юрий пошел провожать, и так получилось, что, когда все разъехались, они с Песковым остались вдвоем. Разговорились...
