Якоб Пальме - Взрывы в Стокгольме
Она заколебалась, взяла предложенный кусочек, посмотрела на него с сомнением, положила в рот, поворочала его во рту языком, чтобы как следует распробовать.
— Да, действительно, вкусный. Мой муж покупает иногда такой сыр, мы едим его с удовольствием.
— Вот как, значит, вы пробовали его раньше?
— Да, кажется, у нас еще остался целый кусок.
— Занятно,— сказал Сюндман.— Я как раз интересуюсь сыром. Нельзя ли посмотреть, не тот ли это сорт?
— Дайте мне взглянуть на ваш сыр,— сказала она,— я сразу же пойму.— Она взяла сыр, посмотрела на матово-красную корочку.— Да, это тот самый сыр.
Сюндман почувствовал, что цель совсем близка. Но не показал виду. Так же спокойно спросил:
— Вы обычно держите свой сыр в плетеной корзинке?
— В плетеной корзинке? Почему вы об этом спрашиваете?
— Просто поинтересовался. Вообще это хороший способ сохранить сыр.
— Что, он тогда не так засыхает?
— Да нет, этот сыр не сохнет совсем.
— Понятия об этом не имела. Нет, у нас сыр хранится в пластмассовой коробке.
— Вы совершенно уверены в том, что он у вас не в плетеной сумке?
— Понять не могу, почему вы спрашиваете про какую-то плетеную сумку. Почему вы вообще здесь стоите? Вы хотите продать сыр. Мне сыр не нужен. Мой муж сам покупает сыр, и дома у нас сейчас есть сыр, хватит пока. Спасибо и до свидания.
Сюндман вежливо попрощался и ушел.
— Да, по всей видимости, удобреньице того же сорта,— сказал эксперт-криминалист Петер Зарубин.— Сделаю необходимые анализы и, как только буду готов, дам заключение.
— Хорошо бы сегодня.
— Сегодня я несколько анализов во всяком случае сделаю. Да и вечером могу подняться после работы, если необходимо.
— Ох, уж так хорошо бы! Сегодня у нас четверг. До субботы только два дня. Надо спешить, понимаешь, чертовски надо спешить.
— Не возлагай на меня слишком большие надежды. Если даже это то же самое удобрение, все равно это не такое уж верное доказательство...
14
— Ну, это может оказаться и чистой случайностью,— сказал Бенгтссон.— Только то обстоятельство, что дома у него сыр того же сорта и в саду мешок с удобрением, еще не доказательство.
— На суде, возможно, и не доказательство,— сказал Сюндман.— Но если мы сделаем у него дома обыск, то, может статься, найдем и другие доказательства. Динамит, например.
— Боюсь я делать такие вещи,— сказал Бенгтссон.— А что если мы с вами ошиблись? Было бы ужасно неприятно по отношению к директору бюро и всякое такое.
— Надо раздобыть о нем побольше сведений,— сказал Сюндман.
— Да, пожалуй. Не забудь только: одно дело, если мы найдем единственного подозрительного человека, у которого есть и сыр и удобрения. Тогда действительно... Но среди нескольких сот человек таких окажется довольно много, просто из-за одной только чистой случайности. И тогда мы не сможем уверенно заявить, что это тот самый человек, что нам нужен.
— Да, пожалуй, ты прав. Надо спросить об этом деле у статистика, знающего толк в теории вероятности.
— Попытайся разыскать побольше данных об этом человеке,— сказал Бенгтссон.— Я поговорю с Гордингом, а завтра рано утречком решим, что делать.
— Это архив управления внутренних дел?—спросил Петер Сюндман.
— Да.
— У вас работает директор бюро Хенрикссон?
— Да. Вы хотите с ним переговорить?
— Нет, сначала хочу немножко осмотреться. Подыскиваю себе работу,— солгал Сюндман.
— А, вот оно что! Да, так если вы хотите с ним поговорить, я ему позвоню.
— Вы его секретарь?
— Да.
Сюндман посмотрел на нее повнимательнее. На вид ей лет тридцать — тридцать пять, волосы каштановые, высокая, довольно худощавая, лицо продолговатое. Тесно затянутая в светло-зеленый шерстяной костюм, она выглядела какой-то твердой, жесткой. Бывает, смотришь на некоторых людей — и тебя охватывает ощущение живой чувственности, тепла. Другие, наоборот, более сдержанны, нейтральны, держат тебя на расстоянии. А эта женщина не была ни тем, ни другим. Она производила впечатление какой-то искусственной, у Сюндмана было такое чувство, будто он в музее восковых фигур, и протяни руку — можешь отщипнуть от нее кусочек. От нее исходил тот самый свет, который характерен для цветов из пластика: всегда определишь, что цветы искусственные, как бы великолепно они ни были изготовлены.
— Вы не могли бы мне немного рассказать, как тут работается? Каков Хенрикссон как начальник? Возможно, я перейду сюда, только мне бы хотелось сначала немного разузнать о нем, прежде чем я окончательно решусь.
— Я еще не уверена, хочу ли я о нем говорить вот так, за его спиной,— ответила она.
— Боитесь, он вас услышит?
— Да, и это тоже.
— А не могли бы мы с вами встретиться? Сегодня вечером, после работы? Вы кончаете в шестнадцать сорок, не так ли?
— Да.
— Не могу ли я пригласить вас на чашечку кофе в какую-нибудь кондитерскую здесь поблизости?
— Да, пожалуй.
— Значит, договорились. Я подожду вас на улице, напротив главного входа.
— Хорошо, спасибо.
— Только прошу вас, пока ничего не рассказывайте Хенрикссону. Что я был, что спрашивал насчет работы. Мне не хочется, чтобы он об этом знал.
— Хорошо, я ему ничего не скажу.
Она с ним разговаривала, как старательная, честолюбивая школьница, выслушивающая замечание от учителя.
— Обещаете?
— Хорошо, я обещаю.
Сюндман вышел, закрыл дверь, решительным шагом проследовал прочь, остановился, на цыпочках вернулся обратно и прислушался, стоя за дверью. Ему хотелось проверить, послушалась она его или нет. Но она опять застрекотала на своей машинке, как ни в чем не бывало. Сюндман, успокоившись, ушел и вернулся обратно через час.
Ему пришлось подождать перед помпезным каменным дворцом на Валлинггатан еще четверть часа после окончания рабочего дня, прежде чем девушка появилась. Он было решил, что она передумала, когда она в конце концов вышла из здания и направилась прямо к нему.
Щеки у нее были сильно тонированы кремом, она надушилась, Сюндман уловил легкий аромат духов. «Ох, еще больше стала похожа на искусственную!» — подумал Сюндман.
Они пошли в расположенную поблизости кондитерскую. Сюндман отыскал сбоку маленькую кабинку, там они могли посидеть обособленно от других. Столик был покрыт стершейся, но чистой пластмассовой плиткой, без всякой скатерти. Стены выложены такой же пластмассовой плиткой, имитирующей красное дерево. «Практично и легко содержать в чистоте»,— подумал Сюндман. Стулья затянуты вытершейся красной синтетической материей. Все вместе выглядело попыткой создать впечатление роскоши и богатства, однако все кругом было из синтетики, все имитация, к тому же изрядно потертая.
Народу оказалось довольно много. Какой-то господин лет тридцати с рыжевато-каштановыми волосами и бакенбардами сидел за столиком на другом конце зала, держал перед собой газету, но не читал. Он рассеянно взглянул на Сюндмана и нервно закурил сигарету. Официантка все не подходила. Но Сюндмана это обстоятельство не беспокоило, у него появилось время, чтобы выспросить секретаршу.
— Сколько же времени Хенрикссон является вашим начальником?
— Теперь уже три года.
— А где вы работали раньше?
— Здесь же, на этом самом месте. Мой прежний начальник ушел на пенсию. А вместо него поставили Хенрикссона.
— Интересно, что он делал раньше?
— Занимался пенсионными делами. Расследованиями о том, кто может получать пенсию еще до срока, и всякое такое.
— Ничего он, как шеф?
— Ничего.
— Добрый?
— Добрый, если справляешься со своим делом. Но очень требовательный. Все должно выполняться только отлично. Ни единой орфографической ошибки. Все должно быть в полном порядке. Если все идет, как положено, он всегда любезен...
— У вас с ним хорошие отношения?
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду ваши личные отношения, между вами и ним. Вам же все время приходится иметь дело с ним. Хорошо вам с ним работать?
— Так себе.
— Что так?
— Не знаю...
— Не все так, как надо бы?
— Он со мной обращается так, как будто я пустое место. Он всегда любезен, но словно тебя не замечает. Никогда не знаешь, что он думает. Ничего вообще не замечает. Когда я пришла на работу в первый раз в этом новом костюме — а костюмчик ведь очень приличный — он и слова мне не сказал.
— Да, костюм отличный,— сказал Сюндман.— Вам очень идет светло-зеленый цвет. Кстати, может быть, мы можем перейти на «ты»? Весьма вероятно, что мы довольно скоро будем работать вместе.
Сюндман говорил вовсе не то, что думал. Но лгал очень убедительно, если требовалось. Немного даже слишком хорошо, как иногда казалось комиссару Бенгтссону. «Такая ложь отдает нахальством, беспардонностью, она вредит авторитету полиции,— так обычно выражался Бенгтссон.— В конце концов больше всего мы выигрываем на честности».
