Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ) - Барнс Дженнифер Линн

– Чертежный шрифт – умирающее искусство инженеров и ученых, – резко замечаю я. – Кому это теперь нужно, если в компьютере пять тысяч шрифтов, только ткни? Но для меня это все равно что использовать бумажные карточки. Каждая черточка заставляет меня думать. И я понятия не имею, кто этот чертов Норрис.

– Рой Норрис был шизофреником и серийным убийцей. Вместе с Лоуренсом Биттакером они создали банду, которую называли «Ящик с инструментами». Их первой жертвой стала шестнадцатилетняя девушка по имени Люсинда, которая возвращалась домой из пресвитерианской церкви в Редондо-Бич. Если верить Норрису, ее последним желанием было «помолиться, всего секундочку». Почерк Норриса описывают как замедленное движение с навязчивой пунктуацией.

Мой желудок завязывается узлами, один за другим, один за другим. Зачем он мне это рассказывает?

– Ты сравниваешь меня с серийным убийцей? – В горле застревает комок. – Думаешь, я способна кого-нибудь убить?

Шарп разглядывает мой список, сосредоточивается на первой цели.

Затем медленно поднимает глаза:

– Конечно способна. Но это не имеет отношения ни к твоему почерку, ни к Рою Норрису. Убить может каждый из нас. Нужно только переступить черту. Затем другую. И снова переступить. До тех пор, пока не перестанешь их замечать.

Луковый запах бургера нисколько не перебивает арбузный освежитель. Кажется, мы с Шарпом впервые в жизни приходим к соглашению, опустив на девяностошестиградусной [567] жаре стекла с обеих сторон на шоссе I-30, и теперь рев моторов сводит на нет любые попытки завязать разговор.

Шарп, дожевывая остатки бекона и луковых колец, жестом велит мне свернуть на следующем съезде.

– Это арбузное дерьмо способно заглушить трупную вонь, – ворчит он, когда я съезжаю с шоссе.

– Большинство освежителей воздуха содержит формальдегид, – машинально замечаю я, – который приводит к раку горла. В освежителях вообще много токсичных химикатов.

Барби Джин Макклин, мастерица распылять краску из аэрозольного баллончика.

– Тебе следует обратить на это внимание Буббы Ганза. Правительство убивает нас освежителями воздуха. Ой, извини, я произнес его имя.

Шарп выпрыгивает из джипа прежде, чем я успеваю остановиться перед первым адресом в моем списке. Мне сразу не нравится дом – мирное приземистое ранчо в Риджли-Хиллс, красивом холмистом пригороде Форт-Уэрта.

Может быть, оттого, что Шарп упомянул серийных убийц, этот дом напоминает, что зло скрывается в обыденности. На ум приходит «Молчание ягнят». Разве красная кладка в доме, где прошло детство Буффало Билла, не была такой же ровной, как эта? Такого же цвета, как кирпич в чикагском доме Джона Уэйна Гейси, в подвале которого он закапывал мальчиков? Как в доме нациста Якова Палия, скрывавшегося в нью-йоркском Куинсе? Как в нашем арендованном доме на Голубом хребте – разве не цвета красного кирпича была сумочка убитой женщины в вентиляционном отверстии?

Шарп обошел джип и смотрит на меня с недоумением:

– Ты будешь выходить?

Я встаю, слегка пошатываясь. Улица погружена в послеполуденную дрему. Между тем восемнадцатиколесные грузовики снова заводят двигатели у меня в голове. Они почти заглушают голоса, которые взбираются от узлов в животе к моему мозгу. Пот выступает на коже, льнет к бедрам, увлажняет волосы на затылке.

Красный кирпич, красный кирпич, красный кирпич.

Об этом твердят голоса.

Это плохой дом.

Было бы жестоко просить Шарпа остаться в джипе и, подвергнув опасности заболеть раком, сократить его дни.

На полпути к дому все прочие запахи забивает аромат ванили.

Глава 29

Шарп раз двадцать молотит кулаком в дверь, пока крупная женщина в летящем и заляпанном розовом кимоно не открывает входную дверь, таща за собой кислородный баллон.

«Чертов Шарп», – первые слова, которые срываются с ее губ. Вчера вечером после недолгого поиска на «Белых страницах» я сузила список адресов до двух. Шарп вычеркнул первый – дом в городишке Пондер неподалеку от земель, принадлежавших Челноку, и отправил меня по второму адресу, в том же городишке. Теперь я вижу, что он не просто ткнул пальцем в небо.

Разумеется, Шарп отработал все пункты. Опросил каждого родственника Челнока, каждого друга и коллегу. Как и я, он рисовал концентрические круги, пока не осталось ничего, кроме пустого воющего пространства, где больше нечего взять. Причем он сделал это дважды. Не только после исчезновения Лиззи, но и после того, как пропал Челнок. И возможно, еще много раз.

– И тебе доброго дня, Хелен, – сухо произносит Шарп.

– Какой план на сегодня? Вытащишь трубки у меня из носа, пока будешь допрашивать?

Она поворачивается ко мне, блуждая по моему телу исполненным ненависти взглядом, которым владеют суровые техасские женщины и не знают себе в этом равных. Такой взгляд останавливает пищеварение, уменьшает рост на дюйм в день, острыми когтями впивается в сердце. Прямо сейчас он заставляет умолкнуть голоса в моей голове, как будто прихлопывает их.

– Не знаю, кто ты, черт подери, такая, – шипит она, – но будешь моим свидетелем.

Оставив дверь распахнутой, она ковыляет во тьму, таща за собой баллон. Я различаю очертания дивана, кофейного столика, голубоватый отблеск телевизора, который орет на полную мощь.

Шарп придерживает сетчатую дверь и кивает мне, чтобы заходила.

В нос сразу ударяет другой запах – женщины, которая с трудом поддерживает гигиену. Я знаю, что Хелен не всегда была такой – над ее головой висит портрет углем в раме, где она изображена верхом на жеребце прекрасной американской четвертьмильной. Когда-то у нее были достаточно сильные бедра, чтобы с ним справляться.

А из скопления клеток в ее теле сформировался чемпион родео.

Под портретом Хелен – фотография мальчика, вероятно Челнока, только мельче, ничтожнее. Красная ковбойская шляпа, на вид лет восемь, размахивает лассо.

Хелен плюхается в откидное кресло, глаза снова впиваются в экран, где идет повтор инвестиционного шоу «Акулы бизнеса».

– Я могла бы изобрести чертову скамеечку к унитазу, – говорит она.

Шарп подходит к ее креслу, берет с подлокотника пульт и выключает звук. Мужчина берет дело в свои руки, но внезапно на меня обрушивается поток образов, и я оставляю его действия без внимания.

Деревянная ложка в ящике стола. Бейсбольная бита в шкафу в прихожей. Кожаный ремень, закопанный неглубоко в грязи на заднем дворе. «Спасите», написанное восковым карандашом задом наперед на стекле в окне спальни.

Веревка обматывается и обматывается вокруг кроватного столбика.

– Хелен, это Вивиан, – говорит Шарп. – Она экстрасенс. В последнее время пользуется большой популярностью.

– Чертов экстрасенс, – буркает Хелен.

Я выхожу из транса, одаривая Шарпа гневным взором за такое представление. Впрочем, моя суровость не способна ни на дюйм уменьшить его рост или остановить процесс переваривания бургера в его желудке.

– Так-так. – Хелен с пробудившимся интересом меня разглядывает. – Ты видишь на дне озера моего мальчика, Челнока? Можешь показать место на карте? Взять лодку, поднять его со дна, как Иисус, чтобы я могла наконец по-человечески его похоронить?

– Мне жаль, что это случилось с вашим сыном. – Слова застревают у меня в горле, пока образы – веревка и ремень, ложка и бита – дразнят меня, будто призрачные предметы из страшной сказки.

Мне жаль, что он у тебя родился. Этого мне по-настоящему жаль. Не родись он на свет, я не стояла бы тут и не дышала этой вонью.

– Конечно, тебе жаль. Давай дальше. Что тебе от меня надо?

– Вы не могли бы вспомнить, что делал Челнок в день исчезновения Лиззи Соломон? – спрашиваю я. – А еще раньше? Может быть, это позволит мне… очистить его имя.

– Мы с Хелен уже все обсудили, – резко встревает Шарп. – Не бери на себя работу полицейского управления.