Виктория Платова - Ужасные невинные
Конечно, будь я персонажем триллера Анны Брейнсдофер-Пайпер, она придумала бы для меня гораздо больше убедительных слов, и – что важно – гораздо больше убедительных мотивов, она бы хладнокровно препарировала бы все мои чувства, а заодно и меня самого. Я был бы распластан на страницах ее книги подобно лягушке, и она первая провела бы по-моему брюху острым лезвием скальпеля. Ничего этого теперь не будет. К тому же персонаж по имени Лягушонок уже существует. И он лежит наверху, в своей загаженной комнате, с фиолетовой полосой на шее.
Он – наверху, Анна – внизу, в своем кабинете, в живых осталась только черная толстая задница Кирстен. Но и она скоро перестанет дышать. Конечно, Кирстен не сделала мне ничего плохого (и Анна не сделала ничего плохого!), вряд ли она вообще видела меня. Но… Убить красавицу Анну и пройти мимо толстухи Кирстен – это было бы верхом несправедливости!..
Кирстен меня не видит, она стоит лицом к окну, такому же широкому, как и окно в кабинете Анны, и в нем так же застыл сумеречный сад. Только ракурс немного изменился, драконы – чуть левее, левее и прудик с черной водой, добавилась пара кустов и с десяток бумажных фонариков. Каменные драконы видели убийство Анны, и вода в пруду в видела, но они не смогут предупредить Кирстен, не смогут ей помочь.
В кухне царит образцовый порядок.
Открытие последней минуты: и безалаберные уроженцы Африки могут поддерживать унылую шведскую чистоту. Все предметы, заполняющие кухню, выдраены до блеска, все поверхности сверкают, и я не собираюсь ничего нарушать в стерильном укладе кухни. Я просто уберу из нее одну-единственную, не очень-то вписывающуюся в пейзаж, деталь.
– Привет, я Дэн. Друг Анны, – говорю я. Быть другом Анны мне гораздо приятнее, чем быть дружком Лягушонка.
Не громко, но и не особенно тихо, при желании толстуха могла бы услышать меня. Она не слышит. Так, невидимый, неслышимый, я делаю несколько осторожных шагов, я приближаюсь к Кирстен. Тут-то и становится различимой надпись:
«HELLO!
I AM A BITCH!»
Гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Напряжение, до сих пор сковывавшее меня, отпускает, мне даже становится весело. Если ты сука, милая моя, то сам бог велел поступить с тобой по-сучьи, уж извини. Ярко-желтая футболка обтягивает бока Кирстен, жир так и выпирает из нее, чуть не лопается, стекает вниз. Еще одна разновидность водопада, и я не потратил бы ни одного кадра, чтобы заснять его. Быть может, колоритная фигура нигерийской домработницы заинтересовала бы Август, даже скорее всего – заинтересовала, но Август мертва.
И Кирстен в самые ближайшие мгновения присоединится к ней.
– Привет, Кирстен!..
Никакой реакции. Да и хрен с тобой, Кирстен.
Я вынимаю из кармана халата пистолет, снимаю его с предохранителя и взвожу курок. Выстрелы следуют один за другим, первый, второй, третий, четвертый, пау-пау-пау, как сказала бы соплячка. Разница лишь в том, что ее пау-пау-пау было совершенно безобидным, а после моего… После моего на ярко-желтой футболке Кирстен расплывается ярко-красное пятно. Я ожидал увидеть нечто другое, например – черное пятно или темно-бордовое пятно, что больше приличествовало бы черному телу Кирстен, как бы не так! В этом доме все вовсе не такие, какими кажутся. Туша кухарки сползает на пол, разделочный нож и салатный перец выпадают из ее разжавшихся пальцев – эффект как от землетрясения, я всерьез обеспокоен тем, как бы этот грохот не услышали в соседних домах.
И еще. Мне очень хочется жрать.
Я лезу в холодильник не сразу, несколько минут я изучаю удивленное лицо Кирстен, определить, сколько ей лет, – невозможно. Все из-за черной физиономии, маскирующей любые морщины. У Кирстен толстый нос, толстые губы и глаза навыкате, шеи нет, ее с успехом заменяют два или три подбородка, после чего следует необъятная грудь, стать украшением фотоальбома «Блондинки» ей не дано. Во-первых, потому что она не блондинка и даже не белая, во-вторых – потому что она толстая. Кто станет переживать о судьбе толстухи?
Никто.
Эх, Кирстен, лучше бы тебе было оставаться в своей Нигерии, вставлять палки в нос и железо в уши, носить тыквы на голове и играть на своих тупорылых тамтамах!..
Я мог бы еще долго рассуждать о нелепом шведском конце африканки и о том, что на стройную худощавую Анну не пришлось бы тратить четырех пуль, хватило бы и одной, но тут мой взор падает на резиновые перчатки, свисающие с края стола. Перчатки тотчас же направляют мои мысли по новому, лишенному сантиментов руслу: надо бы позаботиться о том, чтобы замести следы.
По возможности.
По возможности, потому что я вовсе не уверен что все следы удастся уничтожить. Ведь я пришел в этот дом как друг, как дружок, как сладкий Дэн, я и думать не думал об отпечатках, я с самого начала был настроен миролюбиво, и не моя вина в том, что все так обернулось. Виновата Лягушонок, которая хотела меня убить, а пистолет (с боевыми, между прочим, и уже проверенными мною патронами) дал осечку. А если бы не дал?
Я все сделал правильно.
И трем трофеям полицейского комиссара, висящим в кабинете Анны Брейнсдофер-Пайпер (лев, зебра, антилопа) я могу противопоставить теперь свои собственные трофеи.
Лягушонок.
Кирстен.
Анна.
На инкрустированных щитах из дерева они смотрелись бы нелепо, бр-р-р, гадость, срань Господня, где я умудрился наследить? Ванная, комната Лягушонка, кабинет Анны, перила лестницы, несколько дверных ручек, за которые я хватался, еще будучи сладким Дэном, каминные причиндалы из латуни. Так что работы непочатый край, и мне нужно энергичней пошевеливать задницей.
Но сначала – жратва.
Прежде чем ломануться в холодильник, я надеваю резиновые перчатки: тонкие, белые, должно быть, Кирстен использовала их для мытья посуды. Исходя из этого, перчатки должны быть мокрыми, по меньшей мере – влажными, но они восхитительно сухи. Что ж, ветер трех смертей трех женщин, дующий мне в лицо, чудесный морской бриз, можно назвать попутным. Облачившись в перчатки, я открываю холодильник и обнаруживаю в нем тот же образцовый порядок. Самые разнообразные продукты аккуратно уложены на полках, сыры вверху, овощи – внизу, между ними – несколько неглубоких кастрюль и сотейник, упаковка пива, упаковка баночной пепси-колы, коробка с пиццей, на ней я и останавливаюсь.
На ней и на пиве.
Пока пицца разогревается в микроволновке, я потягиваю пивко и изучаю кровь, вытекшую из туши Кирстен. Она не так затейлива, как кровь Макса Ларина и та первая кровь, которую я видел у Крюкова канала, стоит ли ожидать другого от нецивилизованной уроженки Африки, такой же примитивной, как мебель из «IKEA»? Но и кровь Кирстен способна на выбрыки, способна на сюрпризы: она движется примерно в том самом ритме, в котором двигалась сама кухарка, она складывается в узор, который я уже видел. На ковре в кабинете Анны – такие же экзотические переплетающиеся фигуры. Неэвклидова геометрия. Спустя некоторое время кровь достигает наушников, валяющихся на полу, они соскочили с головы Кирстен в тот самый момент, когда кухарка рухнула и едва не проломила пол. Теперь и я имею возможность послушать музыку, которую слушала Кирстен.
Кажется, это Боб Марли.
Покойный наркуша и растаман, такой же черномазый, как и Кирстен. Будь здесь Великий Гатри, он мог сказать точнее, он мог даже выдать название композиции, но Великого Гатри здесь нет. Зато есть Муки, Муки-Муки-Муки, Муки-приятель, Муки-красавец. Муки пришел следом за мной, и он не выказывает никакого беспокойства.
Коты все-таки замечательные существа.
– Здоров, бродяга! – говорю я Муки. – Тоже проголодался?
Муки беззвучно открывает пасть.
Обнаружить кошачьи миски не составляет труда: они стоят неподалеку от мойки, в укромном уголке между модерновым кухонным шкафом и столом со стеклянной столешницей. Я снова лезу в холодильник, теперь уже за молоком, которое я приметил на средней полке, и распечатанной банкой кошачьих консервов, она стоит там же.
Пока я вываливаю в миски корм и наливаю молоко, Муки вертится рядом со мной, ластится, всем телом трется о мои колени. Муки очень деликатен в еде, он вообще очень деликатен, и в этом он похож на Анну. Мне будет жалко расставаться с Муки, плохим собеседником, но хорошим слушателем. Он бы никогда не стал свидетельствовать против меня, я знаю это точно.
…Начать лучше всего с ванной, там я оставил уйму отпечатков. На краю джакузи, на шампуне и геле для душа, на механизме сливного бачка, на раковине, на дверной ручке. Минут десять уходит на то, чтобы протереть все сомнительные поверхности, еще столько же я рассматриваю себя в зеркале над полкой с зубной пастой и щетками.
Мое лицо нисколько не изменилось, оно все так же открыто, все так же симпатично, почему бы Ей не полюбить такого парня, как я?
Ей, Тинатин?
Я щерю зубы, белые, ровные, я постукиваю по ним кончиками пальцев, вот черт, правый клык!.. Мне кажется, что он шатается!
