Пол Клив - Чистильщик
Я решаю рискнуть и ложусь на кровать. В результате минут сорок разглядываю потолок, позволяя своим мыслям посещать миры, в которых я уже неделями не бывал, встречаясь со старыми фантазиями, изобретая новые, пока наконец я не звоню домой, чтобы проверить сообщения на автоответчике. Секунду спустя я слушаю мужской голос из ветеринарной клиники, который напоминает мне, что у меня осталась кошачья клетка, мне не принадлежащая. Мне неинтересно, почему не позвонила Дженнифер. Верну клетку, когда все это будет позади.
Второй звонивший называет себя доктором Костелло. Он оставляет телефон, по которому я смогу с ним связаться. Говорит, что это срочно. Что мама в больнице. Подробностей не сообщает. Руки мои трясутся, и я пытаюсь не выронить трубку. Неужели с мамой что-то случилось? Конечно, случилось. Иначе она не была бы в больнице. Господи, пожалуйста… Пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке.
Я набираю номер (который трясущейся рукой записал на приветственной рекламке «Пяти времен года», прослушивая сообщение) и слушаю гудки. В конце концов около минуты я разговариваю с какой-то женщиной, сидящей в китайском ресторане и выслушивающей предложения официанта, пытаясь выяснить у нее, что с моей матерью, пока не соображаю, что ошибся номером. Я швыряю трубку и делаю глубокий вдох, но это меня не успокаивает. Руки мои трясутся все сильнее, и номер мне приходится набирать обеими руками. Закрываю глаза, пытаясь представить себе этот мир без мамы, и, когда мне это удается, из глаз моих начинают течь слезы.
38
Жизнь без мамы. Я отказываюсь даже думать об этом. Она самый важный для меня человек в этом мире, и одна мысль о том, что с ней что-то случилось… ну… от этого больно. Больнее, чем когда мое яичко выжали, как апельсин. Представить, что ее больше нет…
Я просто не могу этого представить.
Просто не могу.
Отвечает женщина из больницы Крайстчерча, которая сообщает мне, что я позвонил в больницу Крайстчерча. Весьма благодарен ей за проницательность. Спрашиваю Костелло, и через долгую минуту он подходит к телефону, ответив глубоким, озабоченным голосом:
— Ах, да, Джо, послушай, это насчет твоей матери.
— Пожалуйста, не говорите, что с ней что-то случилось.
— Ну, вообще-то с ней действительно ничего не случилось. Можешь сам с ней поговорить. Прямо здесь.
— Но вы ведь в больнице, — говорю я, как будто обвиняя его в чем-то.
— Да, но с твоей матерью все в порядке.
— Тогда почему она сама не позвонила?
— Ну, теперь с ней все в порядке, и раз уж она не будет сегодня ночевать дома, это был единственный способ с тобой пообщаться. Она сказала, что связаться с тобой можно, только если позвоню я. Она довольно настойчивая женщина, твоя мама, — говорит он без тени иронии.
— Что с ней случилось?
— Давай ты сам с ней поговоришь.
Возникает тишина, пока трубку передают из рук в руки. Невнятные голоса, и потом:
— Джо?
— Мам?
— Это твоя мать.
— Что случилось? Почему ты оказалась в больнице?
— У меня откололся кусочек зуба, — спокойно, как ни в чем не бывало, отвечает она.
Я сажусь, вцепившись в трубку, не понимая, что она пытается мне сказать.
— Зуба? У тебя откололся кусочек зуба и из-за этого ты в больнице? — Встряхиваю головой, пытаясь придать смысл ее словам. Если у нее откололся кусочек зуба, почему она не… — Зубной. Почему ты не у зубного?
— Я была у зубного, Джо.
Потом она замолкает. Моя мать, женщина, которая обожает говорить и будет говорить даже после смерти, молчит и ничего мне не объясняет. Пару недель назад она была счастлива, рассказывая мне, что испражняется водой.
Поэтому я спрашиваю:
— Почему ты в больнице?
— Из-за Уолта.
— Он болен?
— Он сломал тазобедренную кость.
— Сломал тазобедренную кость? Как?
— Он поскользнулся в душе.
— Что?
— Он принимал душ и упал. Сломал тазобедренную кость. Мне пришлось вызвать «скорую». Это было ужасно, Джо, хотя довольно интересно, потому что я никогда не была внутри машины «скорой помощи». Сирены громко выли. Конечно же, Уолт плакал не переставая. Мне было так его жаль, но он держался таким молодцом. А у водителя «скорой» были усики.
Угу. Угу.
— Ты была у него, когда он принимал душ?
— Не глупи, Джо. Я находилась дома.
— А почему он тебе позвонил?
— Ему не надо было мне звонить. Я уже была дома. Это я позвонила в «скорую».
— Да, но почему Уолт не позвонил?
— Потому что он был в душе.
— Тогда как он тебе позвонил?
— Да я уже была там, Джо. Ты к чему клонишь?
— Сам точно не знаю, — говорю я, довольный, что с этой частью разговора мы покончили.
— Мы собирались пойти пообедать, поэтому мы решили… — она замолкает, но я уже понял, что она собирается сказать. — Он решил принять душ.
— У тебя дома? Ты принимала душ с ним?
— Не груби, Джо. Конечно же, нет.
В голове моей начинают мелькать картинки. Изо всех сил зажмуриваю глаза. Я бы их вырвал, если бы это помогло. Картинки никуда не деваются. Я вспотел как свинья. Прижимаю пальцы к закрытым глазам, и перед ними расплываются тысячи цветов — как от канделябра внизу — и цвета эти плывут сквозь мои мысли, а я пытаюсь за ними следовать. Мне бы очень хотелось верить, что они не принимали душ вдвоем. Хотелось бы забыть, что она сказала «мы» вместо «он». Хотелось бы забыть весь этот разговор. Ей просто нужно сказать мне…
— Так как ты сломала зуб, мам?
— Это случилось, когда Уолт упал.
— Что?
— Это случилось, когда…
— Я тебя слышал, мам, но мне кажется, ты сказала, что вы не принимали душ вместе.
— Так, Джо, мы взрослые люди. Если мы принимали вместе душ, это не значит, что между нами что-то было. Если сегодня молодые люди только об этом и думают, это не значит, что мы тоже так аморальны. Мы пенсионеры, Джо. Нам не по карману оплачивать горячую воду в таких количествах. Поэтому мы решили принять душ вместе. Так что не делай из мухи слона. Вот и все.
— Так как ты сломала зуб? Он на тебя упал?
Я открываю глаза, потому что, когда они открыты, я вижу этот красивый гостиничный номер, а не мою маму, принимающую душ с каким-то стариком. Я не хочу больше задавать ей вопросов. Она мне все уже достаточно подробно объяснила, но этот вопрос вырывается у меня раньше, чем я успеваю его остановить. Глаза мои открыты, я вижу два стула, несколько картин и дверь. Возможно, самое время в нее выскочить.
— Нет-нет, он ударил меня в зубы. Его нога выскользнула из-под него, и он пяткой попал мне по зубам.
Не спрашивай, Джо. Не спрашивай….
— Но как его нога оказалась так высоко?
— Ой, да я не стояла. Я была на коленях. Я… кхм… ну, просто так получилось, Джо, понятно? Он попал мне ногой в зубы.
Просто так получилось. Что получилось? О господи, пожалуйста, не показывай мне…
Глаза мои закрываются, а мысли, наоборот, раскрываются. Майку на мне можно выжимать. Мне становится так страшно, что она сейчас все-таки объяснит, чем занималась, что, когда она снова начинает говорить, я кладу трубку и бегу в туалет, добежав до унитаза как раз вовремя.
Икота, судорога в желудке, вкус желчи… рвотный позыв буквально взрывается во мне с рычащим звуком и низвергается в воду, и капли воды и блевоты попадают мне на лицо и скатываются по подбородку. Я продолжаю выкашливать все это до тех пор, пока мне нечего больше выкашливать, но я все равно выкашливаю, наблюдая, как на дне унитаза образуется какой-то желтоватый бульон. И, содрогаясь всем телом, все, что я могу себе представить, это мою мать в душе. Глотка моя быстро оказывается ободранной, а желудок превращается в крошечный комок боли. Я чувствую вкус крови, когда она капает с моих губ и, всплеснув, исчезает в этой смеси внизу. Там плавает что-то, похожее на одну из моих мертвых рыбок.
Голова моя идет кругом, ощущение такое, будто я в бреду. Встаю и нажимаю на ручку унитаза, и та гадость, которая никоим образом не могла быть исторгнута из меня, но все же была исторгнута, смывается.
Еще не до конца спустилась вода, как я уже снова стою на коленях, и снова меня выворачивает. Теперь я просто отрыгиваю. Сгустки крови падают в воду и распускаются в форме розовых лепестков. Я снова спускаю, но в бачке набралось недостаточно воды, поэтому лепестки не исчезают. Они просто плавают по кругу вдоль боков унитаза. С нижней губы длинными нитями свисают слюни. Они прилипают к краям унитаза и, когда я отклоняюсь назад, вытягиваются и в конце концов рвутся. Кончики этих нитей, раскачиваясь, сползают к черному линолеуму. Думать о сотнях людей, которые садились сюда, и мочились, и гадили, все же лучше, чем думать о маме и ее сломанном зубе.
Когда я был в доме у голубых, я пытался думать о чем-то другом, чтобы отвлечься от того, что происходило в реальности, и тогда я подумал о папе и о том, что бы он сказал. Склоняясь над унитазом, я начинаю вспоминать кое-что, чему оказался свидетелем. Кое-что, чем занимался папа. Меня не должно было быть дома. Я не помню почему, но я вернулся домой раньше, чем обычно, и увидел….
