Андрей Буровский - Медвежий ключ
Да, очень хорошо плясала Танька, хорошо, свободно двигалась в идущем ей синем в клеточку платье, но вот тут-то всем сразу и стало ясно — какая-то эта девушка не такая… Не такая, как все остальные. В чем «не такая» — это вряд ли кто-нибудь сказал бы, но все видели — Танька чем-то отличается от всех остальных девушек, от всех остальных собравшихся тут людей. Другие движения, другая пластика… Если бы сама Танька читала фантастику про человеческих детенышей, выращенных инопланетянами, того же «Малыша» Стругацких, она знала бы, к числу каких явлений себя отнести. Но конечно же, ничего подобного она отродясь не читала, и все остальные танцующие — тоже. Они смутно чувствовали чужеродность Таньки, но и только.
Менялась музыка, стали танцевать то, что называется в деревнях танго… И опять же — внимательный человек мог бы заметить, что Танька вообще не умеет танцевать парных танцев, и если двигается в такт музыке — только за счет природной одаренности. Но внимательных людей вокруг не было, с точки зрения парней и девиц на танцульках Танька танцевала просто плохо, и только. А что в этом особо интересного? Одни девушки танцуют хуже, другие лучше, а кто-то совсем не танцует… Ну и что? И на парней смотрят они все, кто откровеннее, кто не так заметно, здесь тоже нет ничего нового.
Крупный парень в синем джемпере что-то говорил соседу, сосед отвечал, и парень весело чему-то смеялся. Танька стала смотреть на крупного парня с высоким лбом, и тут же почувствовала сильный толчок кулаком в поясницу.
— Ты на Петьку рот не разевай! Он мой, Петька! Поняла?!
Танька заторможенно кивнула. Не хватало ей только вступить в драку за какого-то из самцов человека! Что самки людей могут и не пустить ее в свои игры вокруг самцов — Танька прекрасно понимала. Ей надо научиться играть в эти игры, надо уметь делать так, чтобы ее пустили в этот круг молодых самочек, которыми разрешено принимать ухаживания. Или в круг тех, кому невозможно помешать. Но тут опять решилось за нее:
— Людка, Таньке вот нету никого! Давай ей Ваську? — жарко шептали за спиной.
— Какое Ваську! Он к Наташке присох, не отлепишь. Тут надо…
Голос понизили, и Танька не узнала ничего, пока девушка не заорала вдруг на весь зал, перекрывая шум:
— Костя!
Подошел прыщавый парень с неумным широким лицом.
— Танька, вот тебе жених! А ну, целуйтесь!
Девицы зашлись дурацким смехом: пьяные, возбужденные танцами, музыкой, движением, самой обстановкой праздника и всеобщего выбора «женихов» и «невест». Танька не так уж хотела целоваться с этим круглолицым, как она чувствовала — неумным, но было интересно, весело, а все вокруг смотрели выжидающе. Танька обняла за шею Костю, поцеловала его в уголок рта.
Костя смотрел обалдело, восторженно, и у Таньки ударило сердце: вот такого взгляда ей тоже хотелось! Словно тепло от новой порции водки растеклось у нее по спине, по пояснице, растаяло где-то внизу. Костя обхватил ее руками; его пошатнуло, и Танька поняла, что он напился. Парень хотел поцеловать Таньку в губы, промахнулся, и чмокнул в подбородок, потом в шею. Танька не знала, что с ним делать, но целоваться тут же, под рев музыки, ей совершенно не хотелось.
— Пойдем… в другую комнату?
— Пойдем.
В другой комнате рев музыки слышался чуть приглушенно, и в этой комнате на столах лежали пальто и шубы. Под одной стенкой шубы лежали и на полу, на этих шубах пристроилась какая-то пара. Платье на девушке завернуто до груди, у парня спущены штаны. Танька заметила, что парень ботинок не снял, и что девушка не в таком уж восторге от происходящего; выражение ее лица скорее означало: хоть бы все кончилось быстрее…
— Пардон!
Костя залился идиотским смехом, пробежал, таща за руку Таньку, через какие-то другие комнаты. В последней из них тоже лежали пальто и шубы, и в этой комнате две девушки держали за руки третью, выкручивали ей руки за спину, и одна из стоящих методично пинала эту третью, стараясь попасть повыше, в бедро. Девушка стояла, опустив голову, изо всех сил натягивая руки, и громко сопела; как только представлялся случай, пыталась пинаться в ответ. Напротив этих трех стояла крупная девица в бордовом платье, при ее юных годах ремешок платья перетягивал уже очень заметное пузико. И эта девушка громко говорила той, которую держали за руку и били:
— А вот зачем тырила водку? Теперь вот так тебе и надо!
Девушка, которую били, была в брюках, и пинаться, задирая ноги ей было не страшно. А пинавшая ее была в черной прозрачной блузке и коротенькой, тоже черной юбке. При каждом ударе ногой на всеобщее обозрение выплывали розовые трусики. Костя остановился, оскалил зубы, глядя на эти розовые трусики. О правилах хорошего тона Танька имела представление не больше, чем мы с вами — о правилах жизни в Старых Берлогах, но смутно почувствовала — ей оказывают неуважение.
— Ладно! — скомандовала крупная, в бордовом платье. — Лариска, пока остановись. Катька, отдавай водку по-хорошему, тогда бить тебя больше не будем.
Девушка в брючном костюме стала сопеть еще громче.
— А то смотри, сейчас ремень возьму от сумки, сразу скажешь, куда водку дела, — решительно добавила крупная.
Девушка только сопела, напрягала руки, чтобы вырваться.
Тут Костя потащил Таньку дальше, и она подчинилась. Дальше, за этой комнатой, был какой-то чулан, и в чулане гулко булькал огромный котел непонятной формы. Танька помнила, что вроде бы тут стоял котел для отопления школы, ей стало еще интереснее, но Костя повернул ее, нажал на плечи, и Танька села на диван. Наверное, на этом диване и спал школьный сторож, сообразила Танька, а Костя уже пристроился и поцеловал ее взасос. Наверное, было бы если и не приятно, то интересно, если бы Костя не так торопился. Но парень куда-то несся сломя голову, словно целоваться надо было непременно как можно быстрее.
Движения у Кости стали нервными, дыхание частым, затрудненным, а лицо исказилось и покраснело. Вид у него стал неприятным, и становился все хуже и хуже. Он часто, быстро целовал Танькино лицо, шею, все, что можно было достать в вырезе платья, и при этом все менялся к худшему.
А там, в только что пройденной комнате, продолжались отвратительные звуки: кто-то сопел, сопение переходило в сдавленные стоны, те — в стоны почти в полный голос, и, наконец, в тоненький крик. Танька видела, что все эти звуки возбуждают Костю ничуть не слабее ее тела, и опять почувствовала, что ее странным образом унизили… хотя и непонятно, каким образом. Ей-то этот крик, обстановка истязания мешали, переключали все внимание с Кости на происходящее за дверью.
Костя все целовал ее, присев рядом, расстегнул две верхних пуговки лифа, и запустил под платье руку. В этой руке оказалась Танькина грудь, и Костя стал ее стискивать и гладить. То, что он гладил грудь, трогал сосок, вовсе не было так уж неприятно… Но Костя при этом так сопел, так исходил потом, что Таньке предавалась не страсть, не нежность (да и не было в действиях парня никакой нежности), а только его напряжение.
— Мама! — закричала девушка за дверью, отчаянным вибрирующим криком.
— Говори, куда девала водку?! Не скажешь, еще пороть будем, а потом тебя к печке привяжем!
— А-ааа!!
— Мы тебя к печке привяжем!
— К печке нельзя, там Костя с кем-то… — деловито уточнил еще один девичий голос.
— Тогда в сугроб голой посадим!
И опять звуки пинков и оплеух.
Костя попытался уложить Таньку на диван, головой к урчащему котлу, стал гладить коленки и ноги.
Таньке ложиться не хотелось, и вообще если уж продолжать, то пусть бы Костя еще поцеловал ее, а еще лучше с нею бы поговорил…
— Костя, ты в лесу бывал? Охотился?
— А как же…
И Костя стал рассказывать какую-то запутанную историю; Танька отлично понимала, что ему не хочется ничего рассказывать, вообще не хочется ни о чем с ней говорить, а хочется только одного, и побыстрее. Неужели это потому, что она его поцеловала?! Татьяне стало стыдно и тоскливо. Парень продолжал гладить ноги, воровато поднимаясь все выше, тискал коленки, жадно целовал Таньку в грудь, мазюкая ее слюнями и как ей показалось, соплями. Тане все меньше хотелось ему отвечать; наконец Таня отодвинула Костю, села, подвинувшись к стене. Парень прижался опять, стал ее целовать, и начал валить, заставляя все-таки лечь на спину.
За дверью звуки затихали — похоже, героическая девица так и не отдала спертую водку, и ее утащили то ли раздевать и класть в сугроб, то ли опять бить в другом месте.
Танька подождала еще — может, Костя перестанет лезть руками, куда пока не надо лезть, сам сообразит, что надо бы поговорить?
— Костя… Не трогай меня… Перерыв.
— Что такое с тобой?! Давай водочки?
— Нет, водку в другой раз. Не хочу.
— Выпьешь водки — захочешь. Давай!
Парень опять поцеловал между грудей до синяка, двинулся по бедру рукой вверх. Ох, надоел…
