Андраш Тотис - Убей, когда сможешь
— Ты стал звездой, — сказал Буасси. — Можешь устроить все, что пожелаешь. Не веришь? Что тебе надо?
— Не мог бы ты раздобыть мне пистолет?
Зазвонил телефон. Альбер поднял трубку. Его передернуло, когда он услышал голос мадам Дефрок.
— Мосье Лелак? Зайдите, пожалуйста, к господину комиссару.
Он проглотил ругательство. Может, он получит от Корентэна ордер на обыск и людей? Если это известие достоверно… Нельзя объявить пропавшей восемнадцатилетнюю девушку, потому что она не явилась в одиннадцать, утра на свидание. И дело не считалось бы исчезновением, им бы не занимались, о нем даже не сообщили бы, если бы, не специальное указание.
«Я стал звездой, — размышлял он. — Любимцем, у которого могут быть неожиданные просьбы». Он очень хорошо знал, как трудно добиться, чтобы отдали такой приказ, который получат все полицейские участки страны. Собственно говоря, он просил Буасси лишь о том, чтобы диспетчеры, если к ним поступит подобная информация, тотчас сообщали о ней в их отдел по телефону. Он качнул головой, идущий навстречу коллега дружески ему кивнул. Так вот, значит, что нужно? Пристрелить кого‑нибудь?
Приемная Корентэна казалась поразительно пустой без Бришо. Лелак и не представлял, что за такой короткий срок привыкнет к присутствию Бришо в этой комнате, к тому, что он сидит напротив мадам Дефрок и с любопытством оглядывается, когда открывают дверь.
В кабинете комиссара в широком обтянутом бархатном кресле, предназначенном для посетителей, сидел доктор Сен‑Жакоб, повесивший пиджак на спинку одного из стульев. Он рассеянно глянул на Альбера, словно соображая, кто он и что ему здесь нужно. Корентэн сидел напротив него, перед обоими стояли рюмки с коньяком. Комиссар сделал Альберу знак рукой, чтобы тот проходил. Сесть, однако, не предложил.
— Ты еще не знаешь, — начал Корентэн, — комиссия по расследованию подала на тебя жалобу.
Альбер кивнул. Новость его не удивила.
— Тебе ясно, что это означает?
— Нет.
Теперь кивнул комиссар.
— Тогда я объясню. Это может стоить тебе места.
Он замолчал, пристально глядя Альберу в глаза, будто ожидая ответа. Альбер не знал, что сказать. Внутри у него все сжалось, внутренний голос подсказывал, что это не может быть правдой. Затем в нем заговорил другой голос: пойду в частные телохранители, буду больше получать, напишу книгу о выживании и стану богатым.
— Думаю, ты хочешь сохранить свое место? — несколько язвительно спросил Корентэн.
— Да‑а, — немного неуверенно ответил Альбер. — Да, — добавил он решительнее.
— Мне жаль вашего друга, — заговорил Сен‑Жакоб, покачивая головой. — Молодой человек, перед которым открывалось такое прекрасное будущее!..
— Быть может, он выживет, — сказал Корентэн, бросив на Альбера предупреждающий взгляд.
— Я понимаю, что насилие рождает насилие, — философствовал за рюмкой коньяка Сен‑Жакоб. — Полицейские, находясь в опасности, легче хватаются за оружие, легче воспринимают, когда во время допроса умирает подозреваемый, а общественное мнение бывает не слишком потрясено, когда умирает полицейский. Но когда‑то надо положить этому конец, вам не кажется?
Альбер утвердительно мотнул головой.
— Расскажи еще раз, что случилось в тот вечер, — сказал Корентэн.
Альбера смущало то, что он не может сесть. Он не привык стоя докладывать шефу, правда, еще никогда карту не была поставлена его должность. Он даже не знал, как начать и что сказать.
— Ну… Мы с Буасси поехали к Жиле, к борцу. Когда вернулись, время дежурства истекло. Буасси сразу поехал домой, а я зашел за кое‑какими бумагами.
— Чтобы забрать их домой? — спросил Корентэн.
— Да.
Корентэн кивнул. Он строго запрещал брать докуметы домой.
— Вероятно, вы читали их не здесь? — спросил Жакоб.
— Да.
— Сколько времени вы провели в здании?
— Даже не знаю. Несколько минут, пока искал нужные бумаги.
— Что вы за это время слышали?
Хлопок, хотел сказать Альбер, но Корентэн опередил его.
— Документы уносить домой запрещено! За этом полагается строгое наказание. Лелак солгал, сказав, что читал документы здесь, сочтя за лучшее придумать, будто что‑то слышал.
Сен‑Жакоб кивком подтвердил, что понимает.
— Ты будешь наказан за то, что унес документы домой, и можешь радоваться, если тебе сойдет с рук, что ты ввел комиссию в заблуждение. Излишне настаивать на своей выдумке. Ибо если ты слышал, как того человека жестоко избивают и ничего не сделал, чтобы этому воспрепятствовать, можешь отправляться прямо домой и искать себе хорошего адвоката. Понял?
Как не понять!
— Словом, вы слышали что‑нибудь или нет? — спросил Сен‑Жакоб.
Альбер разглядывал рисунок ковра.
— Нет, — тихо ответил он.
— И сказали так только потому, что выносить документы запрещено и вы боялись наказания?
— Да.
Оба вздохнули, как доброжелательный учитель и инспектор комиссии, принимающие экзамен у тупого ученика, который наконец‑то выжал из себя дату падения, Бастилии, и они могут поставить ему тройку.
— Можешь идти, — сказал Корентэн.
— Да, — ответил Альбер, но не двинулся с места. Он чувствовал себя униженным, трусливым, подлым, ему хотелось сделать так, чтобы весь этот разговор оказался несостоявшимся.
— Благодарю, — произнес доктор Сен‑Жакоб. — До свиданья.
Корентэн взглянул на Альбера, сделал нетерпеливое движение, и тот медленно отправился к двери. Он вышел не простясь, но ему показалось, что они вовсе в этом и не нуждались.
«Марта была права, — думал он. — Мне следовало выйти и посмотреть, что там за шум. Я должен был их остановить. Должен был возмутиться, а не пожимать плечами, говоря, что это несчастный случай. Человека насмерть избивают полицейские, которые должны его защищать! И если я ежедневно буду видеть новые и новые убийства, если Бришо умрет от ран, если меня тоже убьют, это не изменит дела: того человека убили полицейские, а у него даже не было права дать им сдачи».
Он не хотел разговаривать с Буасси. Не хотел видеть коллег, не хотел, чтобы его похлопывали по плечу, дружески поздравляли. Марта была права. Механизм, пущенный в ход, чтобы замять дело, действовал. Чтобы оправдать его, оправдать всех, кто был в здании, за исключением, наверное, лишь тех двоих, которые избивали, — без жертв не бывает победы.
Он не хотел об этом думать. О том, что оправдал себя мелкой ложью, которую к тому же вложил ему в рот Корентэн.
Он вышел на улицу. Заморгал от неожиданного солнечного света. Постоял, позволяя лучам ласкать себя, посмотрел на листья деревьев, колышащиеся от слабого ветерка.
И двинулся в путь. Его машина стояла у главного входа, но теперь ему хотелось идти пешком. Он шел сердитым, быстрым шагом, словно желая себя утомить. Теперь он знал, куда идет.
VIIМаленький тренировочный зал Ламана как будто стал еще более облезлым, чем в прошлый раз. Проникающий сквозь окно солнечный свет обнаруживал скопившуюся в углах пыль, пятна на коврах. Ламан дремал, положив голову на письменный стол. Два спортсмена отрабатывали на ринге броски в падении; они делали это медленно, неторопливо, словно очень устали и все им надоело. Кроме них, в зале болталось еще трое. Двое — возле гантелей, третий — у мешка с песком, но не тренировался с ним, только глядел, как на врага, и время от времени с отвращением пинал ногами. Швейцар из «Рэнди кока» стоял у ринга, глядя на тренирующуюся пару. Почувствовав, что Альбер наблюдает за ним, повернул голову, и взгляды их встретились.
В тренировочном зале царили тишина и покой. Даже пролетавшие мимо окна поезда метро не нарушали по‑настоящему спокойствия: через толстые стекла звуки доносились глухо.
Все словно доказывало, что жизнь может проноситься за окнами, там могут убивать, преследовать, но здесь существуют лишь броски, падения и разработанные бицепсы.
Швейцар подошел к нему. Он был чуть пониже Альбера, но значительно шире. В тренировочном костюме он не казался таким грузным и неловким, как ночью, в темном костюме с подложенными плечами.
— Я еще не поблагодарил тебя… — начал Альбер. Швейцар пожал плечами.
— Ради этого ты пришел?
— Ну… — Ему хотелось кое о чем спросить швейцара, но он не желал, чтобы тот подумал, будто он пришел только для этого.
— Твои коллеги всю ночь продержали меня в полиции. Не поверили, что я не знал хмыря. Допрашивали по очереди. Пытались подловить. Показывали фотографии, говорили, будто есть свидетели, что убитый тип наш завсегдатай. Ругали меня — почему не крикнул раньше.
Альбер молчал.
— Пытались спровоцировать. Оставили одного в комнате с тощим плюгавеньким сопляком, а тот нагличал и толкался. Я бы одной оплеухой размазал его по стене так, что при следующем ремонте мастерками пришлось бы соскребать. Я знал, что они этого ждут, но все‑таки едва сдержался.
