Уолтер Мосли - Красная смерть
– Нет, пожалуй.
– Этот список составили богачи. Кого там только нет. Имена белых людей: кинозвезд, писателей, ученых. Те, кого внесут в этот список, остаются не у дел.
– Потому что они коммунисты?
Джексон кивнул.
– В этом списке есть даже тот парень, который изобрел атомную бомбу. Пожилой и солидный человек.
– Да что ты?
– В этом списке нет твоего имени, Изи. И моего тоже. А знаешь почему?
Я недоуменно покачал головой.
– Они и так знают, что ты черный. Достаточно взглянуть на тебя.
– Ну и что, Джексон?
Я ничего не понимал, был пьян, взвинчен и чуть было не вышел из себя.
– В один прекрасный день они выбросят этот список. Им понадобятся кинозвезды или новые бомбы. Большинство этих людей снова получат работу... – Джексон подмигнул мне. – Но ты останешься черным ниггером, Изи. У негра нет союза, на который он мог бы опереться, и нет политика, который бы защищал его интересы. Все, что ему остается, – нагадить на крыльце и черной рукой подтереть черную задницу.
Глава 32
Я проснулся у себя дома с тяжелой после похмелья головой и страшной болью во рту. Достал пузырек Джексона с морфием из кармана штанов, валявшихся на полу, и проглотил сразу три пилюли. Потом направился в ванную смыть с себя грязь и зловоние предыдущей ночи.
Слова Джексона занозой застряли в моей голове. Я не был ни на чьей стороне. Ни на стороне безумного Крэкстона с его ложью и полуправдой, ни на стороне Венцлера, даже если у него и была своя позиция.
Я собрался пойти к зубному врачу и даже открыл телефонную книгу, но тут в дверь постучали.
Это была Ширли Венцлер. И я сразу понял: ее состояние похуже моего.
– Мистер Роулинз, – с трудом выговорила она трясущимися губами. – Мистер Роулинз, я пришла к вам потому, что не знаю, как быть.
– Что стряслось? – спросил я.
– Поедемте скорее со мной, мистер Роулинз, пожалуйста. С папой несчастье – он ранен.
Я натянул брюки, свитер и пошел за ней к машине.
– Куда мы едем?
– В Санта-Монику.
Я поинтересовался, вызывала ли она врача, и она ответила: "Нет".
По пути Ширли только подсказывала мне дорогу и все. Меня тошнило, нестерпимо болел зуб, и я ни о чем ее не расспрашивал. Если Хаим нуждается в помощи врача, я позабочусь об этом на месте.
* * *Домик был маленький, напротив некоего подобия небольшого парка. Не было ни деревьев, ни скамеек. Лишь невысокий, заросший травой холмик, с которого скатывались вниз двое ребятишек, притворявшихся, будто они поскользнулись.
Ширли распахнула незапертую дверь и вошла в дом. Я ковылял вслед за ней. Морфий притупил боль в челюсти, но левая щиколотка и бедро у меня онемели.
Интерьер в доме был выдержан в холодных, тусклых тонах, зеленых и синих. Потолки такие низкие, что я ударился головой, проходя из гостиной в спальню.
Здесь царила красная смерть. Хаим истек кровью, свалившись на стул. Кровь была всюду – на туалетном столике, в ванной, на телефоне. На стенах всюду виднелись кровавые отпечатки его ладоней. Он бродил по комнате, держась за стены окровавленными руками. Рядом с ним валялась залитая кровью светло-зеленая подушка. Он, видимо, прижимал ее к груди, пытаясь остановить кровотечение, пока не понял, что это бесполезно.
Глаза Ширли были широко раскрыты, она судорожно ломала руки. Я вытолкнул ее из комнаты. И тут заметил капли крови на ковре в гостиной.
– Он мертв, – сказал я. Она уже догадалась об этом, но кто-то должен был сообщить ей, что отца больше нет.
В двери я заметил две пулевые пробоины малого калибра. Должно быть, в дверь постучали, и, когда Хаим спросил, кто там, последовали выстрелы.
– Вернемся к машине, – сказал я.
Я протер по возможности все места, к которым прикасался, но не мог поручиться, что ничего не упустил. Я старался прятать лицо, когда мы вышли из дома, а в машине сполз вниз по сиденью насколько мог и не поднимался до тех пор, пока мы не отъехали достаточно далеко.
Мы зашли в маленькое кафе на Венис-Бич. Пол был посыпан песком, а с потолка свисали сети с ракушками. Окно выходило на берег. В это прохладное утро на пляже еще никого не было.
– Когда вы его обнаружили?
– Сегодня утром. – Она подавила рыдания. – Он просил меня кое-что привезти.
– Что именно?
– Деньги.
– Как вы узнали мой адрес?
– Я позвонила в церковь.
Я заказал кофе. Мне пришлось пить его осторожно. Когда горячая жидкость попадала на рану, боль становилась нестерпимой.
– Зачем ему понадобились деньги?
– Он должен был бежать, Изи. Власти хотели его схватить.
– Власти? – Я произнес это так, словно никогда не слышал про ФБР.
– Папа был членом коммунистической партии, – сказала она, глядя на свои сжатые кулачки. – У него были какие-то бумаги, ФБР шло по его следу. Вчера вечером они заглянули к папе, грозились прийти опять. Он решил, что они собираются его арестовать, и попросил привезти немного денег.
– Те самые ребята, которых я видел возле дома на прошлой неделе?
– Да.
– И что же за бумаги они требовали у вашего отца?
Ей явно не хотелось отвечать, но я настоял.
– Он умер, Ширли. Сейчас мы должны позаботиться о вас.
– Какие-то планы. Он получил эти бумаги от одного парня с авиазавода "Чемпион".
– Какие планы?
– Папа сам точно не знал, но, вероятно, связанные с вооружением. Он был уверен, правительство создает оружие, чтобы убивать все больше и больше людей. Папа ненавидит атомную бомбу, считает, что империалистическая Америка погубит еще многие миллионы людей. Он говорит, эти планы вроде бы связаны с созданием нового бомбардировщика, предназначенного для доставки атомного оружия.
Она говорила об отце так, будто он жив, и это беспокоило меня. Я не представлял себе, как можно заставить ее трезво взглянуть на вещи.
– Что он собирался сделать с этими бумагами?
– Я не знаю, – простонала она. – Не знаю.
– Вы должны знать.
– Но почему? Почему это так важно? Он умер.
– Я недолго знал его, но Хаим был моим другом. Хочу быть уверен, что он не был предателем.
– Но он был им, мистер Роулинз. Наше правительство хочет только одного – развязать войну. Так он считал. Поэтому документы о секретном оружии он решил передать какой-нибудь социалистической газете, может быть во Франции, чтобы все узнали об этой опасности. Он... – Ширли снова разрыдалась.
Хаим был моим другом, и он умер. Поинсеттиа жила в моем доме, она тоже умерла. Так или иначе, обе смерти были на моей совести. Даже если только потому, что я не сказал правды или не проявил сочувствия, когда непременно должен был это сделать.
Она дрожала, и я положил руку на ее ладонь.
Белый повар вышел из-за стойки, и несколько посетителей повернулись на стульях, уставившись на нас.
Ширли ничего не заметила.
– Он хотел покинуть эту страну, – сказала она.
– А нам пора покинуть это кафе, – ответил я.
* * *Когда мы подъехали к моему дому, я, сам не зная почему, предложил ей зайти. Я был грязен, все тело у меня болело, и мне вовсе не хотелось развлекать молоденькую девушку. И все-таки я предложил ей войти. Она согласилась. Мы прошли к дому по тропинке мимо лилий, картофельных и клубничных грядок. Пока я выуживал ключ из кармана, она подняла глаза и взглянула на меня. На какой-то миг я отвернулся, но тут же решил поцеловать Ширли и наклонился к ней.
Меня встревожил не звук выстрела.
И не пулевое отверстие в двери моего дома. И не машина, рванувшая по улице. И не отчаянный вопль Ширли и ужас в ее глазах, способные разбить любое мужское сердце. Меня беспокоили не всевозможные напасти, сломанный зуб, последние остатки похмелья и не шепот ветра за моей спиной, предвещающий смерть. Меня бесили не политические идеи, до которых мне не было дела и в которых я ничего не понимал.
Я терплю все это потому, что не принадлежу себе и никогда не принадлежал. Вот в чем дело. Я даже представить себе не мог, кто стрелял в меня возле моего собственного дома! Мне покоя не давала мысль о повешенных и расстрелянных без всякой причины. Эта мысль доводила меня до безумия! Это было подобно желанию овладеть Ширли, когда по здравому размышлению нужно было выспаться, починить зуб и мирно встретить смерть от руки ревнивого мужа или расиста-полицейского.
Как большинство мужчин, я предпочитал принять участие в открытом бою, с оружием в руках. Нелепое смешение крови и невинности было не для меня.
Я стоял и смотрел на испуганное лицо Ширли. Она вся дрожала. Потом обнял ее и сказал:
– Все будет хорошо.
И ввел девушку в свой дом, даже не удостоив взглядом того, кто в нас стрелял. Для меня – это конченый человек, кем бы он ни был. Я расправлюсь с ним так, что он будет вспоминать меня и в аду.
– Вы думаете, это власти? – пробормотала Ширли, когда я поднес к ее губам стакан виски.
– Может быть, – сказал я, хотя на самом деле нисколько в это не верил. – Они боятся, как бы вы не улизнули с этими бумагами.
