Надежда Лиманская - Бездна смотрит на тебя
— Мадмуазель Ландар! — вздрогнув, открыла глаза. Споткнулась о холодный, строгий взгляд. Доминик Бинош, мэтр французской мистической школы в Лионе, известный целитель, маг и философ, автор десятка два книг, считал себя последователем Филиппа Ницье и Папюса.
Сейчас, не моргая, просто вцепился взглядом в её лицо:
— Вам нездоровится? Если так, я не стану высчитывать за этот день, вы можете покинуть занятия!
— Благодарю вас, мэтр! Я готова! Извините!
— Продолжаю. К Ницье многие относились как к загадке. А ключ к разгадке его феноменальных способностей, похоже, один, — он всегда был положительно настроен, никогда не поддавался злым мыслям. Вот как он говорил:
— «Если бы только вы могли провести пол дня без злых мыслей и слов, не говоря дурного о тех, кто не с нами, не осуждая людей, тогда молитва, которую вы вознесёте, будет услышана Небесами!
По мере того, как он цитировал Мастера Филиппа, голос его поднимался всё выше и выше, под самый купол огромного зала, где собралось пол сотни семинаристов, не только из всех уголков Франции, — всего мира. Многие годами мечтали услышать его. Подчиняясь его зычному голосу и воле, сидели, словно заворожённые.
Бинош, подняв голову и, произнося слова любимого учителя, напряжённо смотрел вверх, будто вызывая его дух, ждал одобрения. Его голос звучал выразительно и громко:
— «Я часто говорю, что лучше не молиться совсем, чем молиться плохо, ведь, если вы молитесь после того, как сделали что-то плохое кому-либо и потом говорите, что любите своих ближних, то вы лжёте, а ложь строго запрещена Небесными законами!».
У многих собравшихся пробежала дрожь по телу.
Пристально обведя взглядом каждого из присутствующих, пытался определить: достигнут ли должный эффект? Затем продолжил, более спокойным голосом.
— Прежде всего, Ницье чувствовал, что болезнь не является наказанием. «Если бы наши души не были больны, — утверждал он, — наши тела также были бы здоровы!». Он говорил также, что Бог не наказывает нас. Всё, что с нами случается, происходит из-за «прошлых поступков». Он верил в реинкарнацию, и считал, что некоторые болезни могут длиться несколько жизней. — Подошёл ближе к собравшимся. Заложив руки за спину. — Мы несём на себе отпечаток того, кем являемся! «И человек, — говорил он, — который сражается со своими страстями, за три-четыре года может изменить свою внешность, даже, если он стар»! Душа намного старше тела, и мы приходим в этот мир, чтобы заплатить свои долги…
Снова обвёл цепким взором аудиторию. Многие не выдерживали, отчего-то прятали взгляд. Валерия, в очередной раз, размышляя о внезапном «полёте туда», не смогла сосредоточиться, но спокойно, чуть рассеяно, встретила взгляд серых проницательных глаз. Прочла в них интерес и лукавую насмешку. Бинош нисколько не сердился. Мэтр был знаком с её уровнем способностей. Ведь, прежде, чем попасть к нему на семинар и цикл лекций, необходимо было не только собрать круглую сумму-взнос, который, кстати, уходил на пожертвования онкобольным детям, но пройти несколько тестов. Валерия справилась блестяще. Он выделил её из потока слушателей. Неожиданно открыто улыбнулся. Легонько хлопнул сухими ладонями, насмешливо произнёс:
— Браво! Вернулись на грешную Землю и чем-то озадачились? Мадемуазель Лангар? Можете не отвечать!
Валерия покраснела. Злясь на себя, потому как не могла понять: похвала это, или осуждение. Чувствовала, как загорелась кожа, и всё тело покрывается красными пятнами.
Худенькое своё тело Бинош энергично спустил с кафедры и направился прямо к ней.
— Я говорю «браво» потому, что рад! Весьма рад: на моих лекциях, кое-кто из учеников, а вы сейчас — только мои ученики и ничьи больше, — так легко попадают в астрал, затем, также быстро и легко возвращаются в свою физическую оболочку! А главное, вовремя!
Его тонкая улыбка раздвинула узкие бледные губы.
— Мадемуазель, не надо смущаться! У вас талант! Дар! Божья искра! Продолжайте в том же духе, но не злоупотребляйте! Обращайтесь, если нужна будет помощь!
Затем, поспешил назад. Внезапно остановился. Снова взглянул в сторону Валерии.
— Кстати! — поднял указательный палец. — Говорят, у вас русские корни? — Она в ответ молча кивнула. — Я читал: в современной России тоже есть подобные школы! Появилось много талантливых людей: целителей, магов, ясновидящих! В ближайшее время не собираетесь?
Валерия опять, молча кивнула.
— Одно плохо, — пройдя немного, остановился. И снова, то ли восторженно, то ли осуждая:
— Русские всегда грустят! Да, я заметил! Отчего? О том, чего не было! И нет! — Гордо поднял подбородок, задумчиво взглянул на неё: — Эта загадочная русская душа! — Снова, задумчиво, но уже мимо неё: — Да-а, — протянул, — эта вселенская русская грусть!
Улыбнулся своим мыслям и занял место за кафедрой.
Глава 18
Россия. Ленинград. Середина 70-х.
Потребность убивать охватывала всё чаще и чаще. Но. Появилось это «но» ещё тогда, в подмосковном городке, когда в её жизни появился он. Петя. Первая, трепетная, совсем нежданная любовь. Тот рыжий второгодник, неожиданно, своим человечным, бережным отношением к ней, абсолютно одинокой девушке, дарил столько тепла и доброжелательства, что обиды, горечь и грусть тут же, к огромному удивлению, проходили, испарялись бесследно. Каждый раз, чувствуя, как внутри поднимается нечто, — то самое, забытое и страшное, — она вспоминала его, Петю. С той самой минуты, — последней их встречи, научилась контролировать себя. И теперь, то, что поднималось, нет, скорее тихо выползало из глубокого, бездонного логова, что ослепляло и сводило с ума, вдруг, как ни странно, отступало.
Наконец, они в том городе, о котором так часто грустила и рассказывала мать. Огромный серый, он встретил их неприветливо, — холодным проливным дождём. Стояли последние летние дни, — всего лишь конец лета, а здесь было необычно холодно. Глядя в окно, мчавшегося по широким незнакомым улицам, такси, упорно пыталась рассмотреть необычайно красивые старинные дома. Огорчалась: толком не может увидеть прохожих. Все шли быстрым шагом, кутаясь в плащи, укрывали головы зонтиками. Кто как мог, спасался от дождя. На самом деле, девушке очень хотелось понять, постичь, — о чём же всю жизнь так ностальгировала мать.
Их маленькая семья расположилась в просторной трёхкомнатной квартире. Особенно ей нравился широкий балкон, на который можно было выйти из зала. Сверху, будучи незамеченной, наблюдать за всеми во дворе. Плохо было одно, так считала она, — двор кольцом окружали дома. Изредка, сидя там, внизу, на лавочке — совсем одна, в гордом одиночестве, — чудилось, — оказалась на дне глубокого колодца. А выход из него, совсем узкий, почти незамеченный в толстой стене, постоянно был закрыт чугунными ажурными воротами. Однажды, к удивлению, случайно увидела, — через него проезжал небольшой грузовик. А вообще, этот единственный вход почти незамеченный в толстой стене, был постоянно закрыт. Но в воротах — ажурная дверца, поменьше, — открыта настежь. Та самая ажурная дверца первое время немало доставляла ей хлопот и неприятностей. Девушка постоянно спотыкалась и больно ударялась о металлическую перекладину, что замыкала снизу всю конструкцию. Случайно услышала разговор во дворе. Дом, в котором они поселились, оказался кооперативным и даже, в каком-то смысле, престижным. Начался учебный год. Прошёл ещё месяц. Мать по вечерам бегала на занятия в институт, — поступила на вечернее отделение. Как говорила: с детства мечтала быть ближе к книгам, стать библиотекарем.
Однажды, совершенно неожиданно для себя, она призналась: совсем не хочет идти на занятия. Школа, которую выбрала мама, тоже, как назло, оказалась престижной. Внешний вид девушки, хорошая подготовка, не уступали. Но! Класс был поделен на два лагеря. Впервые в жизни она поняла, что значит быть безотцовщиной. И не только! Даже некоторые одноклассники из полных, вполне приличных семей в классе считались второсортными. Если твой папа не работал во внешторге, например, не высокопоставленный чиновник, в общем, — никто. К тому же, не может достать, устроить и тому подобное.
Ко всему прочему, она заметила разительную перемену между их материальным положением тогда, в том городишке и теперь, здесь, в этом холодном, большом городе. Чем так восхищалась мать в воспоминаниях? Девушка не разделяла её восторга, искренне не могла понять. Да и жить они стали беднее. А мать, как назло, всё устраивало! Всегда в приподнятом настроении радостно спрашивала: «Как дела? Чего грустим?».
Однажды дочь не выдержала и с горечью высказала обо всём, что накопилось в душе.
— Там было так просто, спокойно! — чуть не плача. — А какие люди…
— Глупенькая! — в ответ рассмеялась мать. — Сравнила Ленинград с какими-то Заговнянскими Выселками! Ты, главное, учись! Всё у нас будет! Нельзя, понимаешь, ну, нельзя кичиться сразу всем тем, что имеем! Люди могут заподозрить…
