Лео Мале - Лихорадка в квартале Маре
– Наверняка.
– Да. Я дам телеграмму моему осведомителю в Лондон (вот так брехня!) и буду держать вас в курсе.
Затем я проверил наличие у меня портрета Жакье («Извините меня за наездницу,– обратился к фотографии,– но живым надо что-то кушать»), потом долго смотрел на фото мисс Пирл, прежде чем положить в ящик стола, и двинулся на улицу Перль. Надо было выяснить кое-что у рабочих в плавильне Ларшо.
Их силуэты все так же вырисовывались на фоне пылающего горнила. Представляете себе: 1700 градусов! Как сказал тогда один из них: не стоит совать туда руку. При виде человека, который своим длинным черпаком снимал пену с дьявольской похлебки, кипящей в тиглях, я невольно подумал о черте за работой.
Без труда узнал имя и адрес несчастного, который свихнулся в ноябре прошлого года (Шарль Себастьен, улица Меслей), а также некоторые данные о его болезни и ее проявлениях. Оказалось, он боится огня. Да… для плавильщика не очень-то удачно. В этой профессии лучше быть пи-романом, чем пирофобом.
И я пошел на улицу Меслей.
* * *
Старушка отворившая мне дверь, была похожа на служанку мадам Жакье. Она оказалась ее сестрой.
– Месье Шарль Себастьен дома? -спросил я.
– Господи! Он здесь… да…
Я кивнул с понимающим видом.
– Здесь, но как бы отсутствует… знаю. Могу я войти?
Уже в квартире я выдал старушке импровизацию, которая не оставила в ней никаких сомнений насчет моего права осведомляться о состоянии душевнобольного, а также обследовать последнего. Я узнал, что Себастьен был госпитализирован в течение трех месяцев, затем, когда его бред кончился, был возвращен семье, то есть своей матери и тетке.
– Скажите, вы его у нас не заберете? – забеспокоилась тетка.– Знаете, он очень смирный… Ведь это не жизнь, когда близкий человек находится в психбольнице. Мы лезем из кожи вон, чтобы оставить его дома.
Я ее успокоил и попросил разрешения посмотреть на больного.
– Сюда, пожалуйста…
Она открыла дверь.
– Шарль, малыш, к тебе гость пришел…
Я вошел следом за ней в хорошо обставленную комнату и не без удивления констатировал наличие телевизора. Старушка это заметила.
– Мы беднее, чем кажемся, месье. В своем преклонном возрасте моя сестра вынуждена работать служанкой у бывшей хозяйки Шарля, она хорошая женщина, правда, немного того…
Она спохватилась и поднесла руку к своему беззубому рту.
– Да… короче говоря, все, что вы видите, и этот телевизор, было куплено в то время, когда он работал.
– Он был хорошим мастером?
– Отличным.
– Наверняка имел хорошее жалованье?
– Он часто работал в сверхурочные часы… Работал ночью.
– Да, да, конечно!
Эх ты, бедняга Себастьен! Сверхурочная работа! Больше тебе это не светит! И все же я не мог смотреть на него без боли в сердце. Сидя в кожаном кресле перед телевизором, он уставился неподвижными глазами в молочно светившийся экран. Это был хорошо сложенный тридцатипятилетний мужчина, но с волосами старика.
– Вы видите, какой он смирный,– пробормотала бедная женщина.
– Просто ангел.
Я вынул из кармана фотографию, подошел к ненормальному и тронул его за плечо.
– Я хотел бы поговорить с вами, Себастьен.
Он поглядел на меня и ничего не сказал.
Я резко сунул ему фото под нос.
– Жакье,– объявил я.
Он хрюкнул по-поросячьи. Настоящий маленький поросенок!
– Какое имя вы сказали?– спросила старушка, которая начала уже жалеть, что открыла мне дверь.
– Жакье. Фамилия его хозяйки или мужа его хозяйки.
Она грустно покачала головой.
– Не надо, месье,– упрекнула она меня.– Он не любит этого имени, а ведь хозяйка всегда так хорошо относилась к нему|
– Душевнобольные живут в своем, особом мире… Хорошо, думаю, что я могу идти. Вид у него спокойный…
– О! Он такой, месье… Такой! Не правда ли, Шарль, мой малыш, мой миленький, ты же всегда тихий?
Чтобы его приласкать, она повернулась ко мне спиной. Я сунул трубку в зубы и чиркнул спичкой.
– Боже мой! – закричала старуха, обернувшись ко мне.– Вы что, не знаете? Огонь… Огонь!
Больной съежился в своем кресле, как от удара электрическим током. На его лице появилось выражение дикого ужаса. Скрючив пальцы, он запустил их в седую шевелюру и завыл так, как воют над покойником.
* * *
Когда примерно в девять вечера того же дня я прибыл в дом на улице Ториньи, дверь мне открыла не жалкая мать Шарля Себастьена. Я вздохнул с облегчением. После утреннего спектакля у меня не было никакого желания очутиться в компании любого члена этой семьи. Итак, на мой звонок в дверь отозвалась не мадам Себастьен, а стандартного вида служанка, которую я уже раз видел в этих краях. Я напомнил ей свое имя, добавил, что у меня встреча с мадемуазель Одеттой, а если мадам Жакье находится в пределах досягаемости, то я не премину засвидетельствовать ей свое почтение. Даже сам месье Жан Марёй не смог бы сочинить лучше.
– Мадам ушла,– сказала старушка. (Как кстати!) – Что же касается мадемуазель, то она в своей комнате. (Опять очень кстати!)
– Она больна?
– Нет, месье, следуйте за мной.
Я пошел за ней. Довольно красивые ноги, в чулках, немного тонковатых для занятия домашними делами. Вероятно, собиралась на танцульки на улице Вертю или где-нибудь еще. Подойдя к комнате Одетты, она постучала в дверь согнутым пальцем.
– Она стала баррикадироваться? – заметил я.
– Да, месье.
– Давно пора.
Она чуть не прыснула со смеху, потом приблизила губы к дверной панели и произнесла несколько слов. Одетта появилась в проеме.
– Входите, пожалуйста.
На ней был халат, наброшенный поверх бледно-голубого нижнего белья. Она казалась усталой, еще не оправившейся от своих прошлых волнений.
– Садитесь. Могу я предложить вам что-нибудь?
– Нет, спасибо.
Я сел.
– Вы – лгунишка,– сказал я.
Она побледнела.
– Я?
– А кому я могу это сказать, кроме вас? Да, вы. Его зовут не Жан. Я слышал, как произносили его имя, но забыл. Во всяком случае, не Жан. Вы по крайней мере знаете, о ком я говорю?
– Но о… о… конечно, не о месье Марёй.
– Нет, не о Марёй. Я говорю о Латюи. Забыл его имя, но фамилию помню. Латюи по кличке Шошотт, арестант, сбежавший из Фреси, убийца Кабироля, педераст на обе стороны, левша-правша, способный на связь с кем угодно и который уж никак не пропустит такой лакомый кусочек, как вы…
– Как вы можете…
– Догадаться?
– Я не спрашиваю вас, о чем вы могли догадаться, а о чем нет! – закричала она.– Я вас спрашиваю, как у вас хватает наглости предъявлять мне такие обвинения?
– Но я вас не обвиняю, малышка. Я констатирую, и все. Утверждаю, что вы являетесь жертвой и готовы наделать таких глупостей, что уже не будет никакой возможности вытащить вас из ямы. Послушайте…
Я встал, подошел к ней и шепотом спросил:
– Он здесь?
– Мы одни! – взбунтовалась она.
– Тем не менее я предпочитаю говорить шепотом. Слушайте…
Я обнял ее и почувствовал, как она дрожит. Я тихо продолжал говорить ей в ухо:
– Да того, как попасть в тюрьму, он был вашим любовником. Вы познакомились с ним у Кабироля. Вы знали Кабироля как дочь своего отца, который был другом ростовщика. У Латюи и Кабироля были отношения вора со скупщиком краденого. В день, когда вы пошли к ростовщику на улице Франк-Буржуа, он был там. Я не думаю, что вы присутствовали при убийстве. Но он был свидетелем вашей стычки с Кабиролем. Он его убил частично из-за денег, частично из ревности. Два чувства составили взрывчатую смесь. И сейчас он вас шантажирует, грозя выдать ваше присутствие там. Будучи в бегах, он спрятался в руинах дворца Изабеллы Баварской в ожидании, пока все уляжется. К несчастью, его обнаружил Баду. И Баду не стало. Тогда он решил найти убежище у вас. Не скажу, что такой дом, как ваш, полон закоулков и потайных лестниц, но все же ваш любовник может здесь спрятаться, особенно если запрется на ключ. Он требовал, чтобы вы его приютили… и не только это.
Неожиданно она обмякла в моих объятиях, и я понял, что она плачет. Я встряхнул ее, не переставая нашептывать в прекрасное, благоухающее и пьянящее ухо:
– Отвечайте, ради Бога! Время не терпит. Признайтесь… ну, признайтесь же, что я прав.
Она отодвинулась от меня и стала ко мне лицом. Она плакала. Ее глаза лихорадочно блестели.
– Я не знаю… не знаю,– простонала она.
– А я знаю. Если Латюи здесь, то я прав. Он здесь?
– Да,– прошептала она после короткого колебания. Я зажал ей голову между ладонями и стал опять шептать в ухо:
– Надо кончать с такой жизнью. Вы не можете таскать его, как гирю на ноге. Он убил… Кабироля, Баду… Надо избавиться от него. Хотите?
Она не отвечала. Я отпустил ее и отошел на шаг.
