Лоренс Блок - Бриллианты Вольштейна
— Если вы сдадите меня в полицию, у вас могут возникнуть осложнения. Полиция заинтересуется вашей ролью в этой истории. Вы нарушили пару-тройку законов. Перенесли тело с места преступления. По существу стали сообщником убийцы. Не сообщили полиции важную информацию — это тоже преступление. Не говоря уже о сердечном приступе мистера Баннистера.
— Сердечный приступ можно списать на самозащиту.
— Вам придется доказывать это полиции. Они могут классифицировать случившееся как убийство. Вас посадят в тюрьму.
Я пожал плечами.
— Не посадят, если я сдам им вас. Думаю, в этом случае они пойдут на уступки.
Он поджал губы.
— Вы — официально зарегистрированный частный детектив, не так ли? Они могут аннулировать вашу лицензию?
— Если захотят.
— Столько проблем. И они, возможно, даже не повесят меня. Могут, конечно, но я в этом сомневаюсь. Доказать, что я — убийца, будет нелегко, еще сложнее — преднамеренность. Я могу получить пожизненное заключение, но смертный приговор — вряд ли.
— Вы только что цитировали «Балладу Редингской тюрьмы», — напомнил я. — Помните и другие строки?
Он кивнул.
— Я очень люблю Оскара Уайльда.
— Тогда вы не забыли его описание тюрьмы. Разумеется, у вас есть и личные впечатления о тюрьмах.
— Наши тюрьмы были хуже, мистер Лондон. Гораздо хуже. Этот австрийский фельдфебель не любил людей. Американские тюрьмы не идут ни в какое сравнение с немецкими.
— Американские тоже не благоухают розами, — ответил я. — А если суд отправит вас на электрический стул, мало не покажется. Ожидание неминуемой смерти — занятие не из приятных.
Минуту или две мы смотрели друг на друга. Словесная перепалка не доставляла мне удовольствия. Хотелось выбраться отсюда и больше его никогда не видеть.
— Получается, что создавшаяся ситуация не устраивает нас обоих. Самое простое — отпустить меня. Но вы на это не пойдете.
— Нет.
— Потому что я — Франц Вольштейн?
— Потому что вы убили эту женщину.
Долгий, тяжелый вздох.
— Должно быть, вы — человек высоких моральных принципов, мистер Лондон. Это печально.
Я покачал головой.
— Дело не в морали. Жить в мире с собственной совестью нелегко. И будет еще труднее, если я отпущу вас. Так что я исхожу из сугубо практичных мотивов.
— То есть для вас проще сдать меня в полицию, чем отпустить?
— Да.
— Несмотря на проблемы, которые могут при этом возникнуть?
Мы опять помолчали. Небо все чернело с твердым намерением разразиться дождем. Я гадал, как прошло прослушивание у Мэдди, где она сейчас и что делает. Очень хотелось быть с ней.
— Мистер Лондон… Я уже это говорил, хотя и в другом контексте. Мы оба — здравомыслящие люди.
— Конкретнее.
— Разумеется. Есть способ, который позволит вам достигнуть цели без лишних хлопот. Мы оба решим все проблемы. Так будет лучше для нас обоих.
Я кивнул.
— Вы знаете, о чем я?
— Думаю, что да.
— Справедливость восторжествует. И с совестью вам удастся договориться. — Он поднялся. — А теперь не спускайте с меня глаз. Держите на прицеле. Потому что я убью вас, если вы предоставите мне такую возможность. Не давайте мне этого шанса.
Я не дал. Держался сзади, наставив на него «беретту». Он прошел в ванную, открыл дверцу аптечки, достал стеклянный пузырек с капсулами, долго разглядывал его содержимое.
— Я вожу их с собой много лет. Мы запаслись ими, когда рухнул Рейх. Некоторые носили их во рту, чтобы всегда иметь возможность раскусить капсулу. Как Гиммлер. Его захватили в плен, но он сумел уйти, пусть и в мир иной. — Я молчал. — Они всегда были при мне. Даже когда я чувствовал себя в относительной безопасности. Одну я чуть не раскусил в Мехико. Я сидел в здании аэропорта в ожидании самолета, и два израильских агента прошли мимо на расстоянии вытянутой руки. Капсулу я держал во рту. И раскусил бы ее, если бы они меня узнали. Но они не узнали. — Он свинтил с пузырька крышку, наклонил его. На ладонь выкатилась большая коричневая капсула. — Ту капсулу я выбросил. Не в Мехико. В Буэнос-Айресе. Я вынул ее изо рта, как только вошел в самолет, и во время полета держал в руке. Я опасался, что агенты встретят меня у трапа, но обошлось. В Буэнос-Айресе я снял квартиру и выбросил капсулу. Правда, сохранил другие. И теперь пришла пора воспользоваться одной из оставшихся.
На полочке над раковиной стоял стакан в целлофановой обертке. Вольштейн положил капсулу на полочку, снял обертку, пустил воду и наполнил стакан до краев.
— Не знаю, что мне делать. Проглотить капсулу или раскусить? Проглотить проще. Но оболочка может не рассосаться. Она же не рассосалась, когда я держал капсулу во рту. — Он говорил и говорил, наверное, рассуждал вслух. — Я мог бы плеснуть водой вам в лицо. У меня появился бы маленький, но шанс. Впрочем, вы успели бы выстрелить. Могли не убить, а ранить меня. Значит, опять полиция, суд. Зачем мне это нужно? — Он вылил воду в раковину, поставил стакан на полочку. Взял капсулу, зажав ее большим и указательным пальцами. — Смерть должна быть безболезненной и мгновенной. Надеюсь, так оно и будет. Я ужасно боюсь боли, мистер Лондон.
— Вы смелый человек.
— Это неправда. Смелость и смирение — не синонимы. Я — трус, который смирился с неизбежным. — Он положил капсулу в рот. Передумал, снова достал.
— Еще одно уточнение. Думаю, вам следует об этом знать. Алисия не была голой, когда я уходил, после того, как убил ее.
— Я знаю.
— Вы знаете, в чем она была?
— Да.
— Вы так много знаете, мистер Лондон. А вот мне открыто далеко не все. Очень хотелось бы знать, что меня ждет после того, как я раскушу эту капсулу. Неужели это конец? Трудно поверить в религиозные мифы, но я готов и на это. Даже ад лучше, чем ничто. В этом ошибка церкви, знаете ли. Ничто куда страшнее любого ада.
— Может, вы просто уснете.
Он покачал головой.
— Сон предполагает пробуждение. Впрочем, чего гадать, если через мгновение я смогу найти ответ на этот вопрос.
Я уже хотел сказать ему, что он может положить капсулу в пузырек и убираться на все четыре стороны, но подумал о мертвой блондинке, мертвых ворах, о мертвом двойнике в Аргентине, подумал об очкарике, убитом у кирпичной стены склада, о шести миллионах его соплеменников, сожженных в нацистских печах. И все-таки мне хотелось его отпустить.
Он улыбнулся. Бросил капсулу в рот и закрыл глаза. Его челюсти сомкнулись, раскусывая капсулу. На мгновение он открыл глаза, посмотрел на меня, а потом повалился на пол, уже мертвый.
Глава 13
Я отогнал машину в гараж. Дежурил все тот же прыщавый парень. Что-то он мне такое сказал. Но я не услышал, потому что не слушал.
В воздухе пахло грозой. Похоже, история эта начиналась и заканчивалась одинаково, под проливным дождем. Я зашагал домой с брифкейсом под мышкой. Поднялся по лестнице. На этот раз никто не выстрелил мне в спину. Я открыл дверь, переступил порог, зажег свет. Никаких сюрпризов: ни незваных гостей, ни брифкейса на кофейном столике, ни вываленных из шкафов вещей и книг. Только моя квартира. В том самом виде, в каком я ее и оставил.
Я наполнил стакан коньяком. Пил его маленькими глотками и думал. О любви и смерти. Об Алисии Арден, о том, какой она была и какой ее видели влюбленные в нее мужчины. Подумал о своей женщине и заулыбался. Снял трубку и набрал номер Мэдди.
— Привет. Как прошло прослушивание?
— Эд, — радостно чирикнула она. — Все отлично, потом я тебе об этом расскажу. Как ты? С тобой все в порядке? Ты не ранен? С тобой ничего не случилось?
— Я цел и невредим. И все расскажу, когда увижу тебя.
— Ты сможешь приехать прямо сейчас? Или приехать мне?
— Ни то и ни другое. Я приеду где-то через час с небольшим. И приглашу тебя на обед.
— Обед я приготовлю сама, Эд. Сегодня мне хочется повозиться на кухне. Почему бы тебе не приехать прямо сейчас? Как я понимаю, с делами ты покончил.
— Почти. Буду у тебя максимум через два часа. Приготовь обед. Только учти, что я буду голоден, как волк.
Я постоял у телефонного аппарата, думая о Мэдди, вспоминая ее голос. Задался вопросом, что нас ждет, сможет ли она ужиться со мной, а я — с ней. Подумал о любви, о том, как она действует на некоторых моих знакомых: или превращалась в главную движущую силу, или человек полностью обходился без нее. И я не мог решить, какой вариант более предпочтительный, потому что оба обладали как немалыми достоинствами, так и существенными недостатками.
Я раскурил трубку, набрал еще один номер. Трубку взяла Кэй. Узнав мой голос, затараторила, как пулемет.
— Ой, Эд. Я так о тебе волнуюсь. Что случилось?
— Вроде бы ничего. Ты, собственно, о чем?
— Ну, не знаю. Ты звонил Джеку, виделся с ним, вот я и волнуюсь.
— Со мной все в порядке. Проблемы у Джека. Ему потребовался детектив, и он решил, что лучше обратиться к родственнику. Некоторые его клиенты не заплатили по счетам, вот он и попросил меня разыскать их. — Я импровизировал на ходу. — Не думаю, что тебе надо из-за этого волноваться.
