Якоб Арджуни - Кисмет
— Я ничего не знаю. Я его племянник. Немного подрабатываю тут и никак не связан с этими людьми.
Он говорил так быстро, что я с трудом его понимал. При этом он ни на секунду не отрывал глаз от пистолета и пытался отодвинуться от него как можно дальше.
— Послушай меня. Я уберу пистолет, только обещай, что не будешь делать глупостей.
— Что-что? — Он меня не слышал.
— Пистолет. Послушай… — Я сунул пистолет в карман пиджака. — Так лучше?
Некоторое время он еще посматривал на карман, в котором исчез пистолет, потом медленно поднял голову, словно ожидал увидеть перед собой чудовище.
— Что вы хотите от меня?
— Скажи, название «Армия здравого смысла» что-то тебе говорит? Ты слышал что-нибудь от своего дяди или еще от кого-нибудь?
— «Армия здравого смысла»?
— Эти слова могли и не называть. Речь идет о банде, которая появилась во Франкфурте две недели назад — она занимается рэкетом, вымогает деньги за «крышу», понимаешь? Я думаю, что бар «Адриа» — это место их сходняка. Они могут приходить сюда якобы пивка попить.
При слове «рэкет» парень вздрогнул, и я заметил по уголкам его глаз, что он хочет попытаться сбежать от меня. Я еще шире расставил ноги и покачал головой.
— Не вздумай бежать. Если ты мне поможешь, мы никогда больше не увидимся, и никто не узнает, что у нас был этот разговор. А если нет, скажу твоему дяде, что ты позвонил мне и донес на него, пытаясь продать мне информацию.
— Вы сошли с ума! — выпалил он, потом быстро отвернулся, потупив взгляд.
Я ждал. Сейчас, стоя передо мной без фартука, он производил впечатление юноши из другой эпохи. Башмаки с острыми носами, отороченные лоскутами леопардовой шкуры, широкие штаны, болтавшиеся на нем как на вешалке, белая рубашка с накрахмаленным воротничком, стриженные под «ежик» волосы…
— Вы знаете, осенью у меня начинаются занятия в университете, я хотел летом подработать, чтобы не работать во время первого семестра. Я никогда особо не любил дядю, но у меня не было другого выхода. Я понятия не имел, куда попаду. Представьте себе, ты просто хочешь немного подработать, и вдруг выясняется, что вляпался…
Он прервался и снова уставился перед собой. Я закурил сигарету, почувствовав, как резко падает мой адреналин и возрастает боль в теле. Через некоторое время он поднял голову и, приложив палец к губам, показал на карман пиджака.
— Они же выдернули из него магазин, не так?
— У меня был запасной в машине.
— А-а, — протянул он, и его лицо исказилось, словно он съел что-то горькое. — Вы могли в меня выстрелить?
— Во всяком случае, сбежать тебе не дал бы.
Парень быстро обдумал такой вариант, потом кивнул.
— Они вас сильно отделали.
— Да, и очень больно. Мне надо бы домой. Расскажи о банде.
— Ладно, — вздохнул он. — Но вы должны мне…
— Я тебе ничего не должен, — отрезал я.
После того как парень чуть было не наделал в штаны от страха, не хватало еще, чтобы он ставил мне условия.
— Так. Давай договоримся: или ты мне доверяешь, или у нас ничего не получится. Даю тебе пять минут. Если я не получу ответы на интересующие меня вопросы, то сегодня же ночью я разбужу твоего дядюшку и расскажу ему все, а ты уже можешь искать себе другое место работы.
Он еще немного повсхлипывал, переминаясь с ноги на ногу и уставившись в землю, однако скоро заговорил, но так и не подняв головы. Паренек оказался очень сообразительным и любознательным, и через полчаса рассказал мне намного больше того, что я хотел у него узнать.
Бар «Адриа» был местом встреч не только хорватских националистов, любителей совместно опрокинуть рюмочку, но и немецких нацистов и сторонников усташей, которые рвались на войну в Боснии в качестве наемников. Хотя формально война закончилась, у обеих враждующих сторон еще оставались многочисленные милитаризованные отряды, которые были не прочь побряцать оружием и под лозунгами борьбы за Великую Хорватию, Великую Боснию или Великую Сербию — за очень приличные деньги — готовы были схватиться друг с другом. Организация подбора и отправки наемников находилась в руках высокого стройного, всегда с иголочки одетого человека, чье имя никогда не упоминалось. Три раза в неделю он подъезжал сюда на своем «мерседесе» и в течение двух-трех часов проводил инструктаж в служебном помещении бара «Адриа». Этот человек должен был приехать и сегодня вечером, но он не появился, и Звонко — так звали юношу — заметил, как его дядя после моего выдворения несколько раз бегал к телефону, чтобы до кого-то дозвониться, но безуспешно.
— А в прошлый четверг он был здесь?
— В четверг… Ну да, конечно. Это было вечером, когда не пришли бледнолицые. Я их так называю про себя. Они пудрятся и носят белые парики. Когда две недели назад они впервые здесь появились, я сперва подумал, что это какие-то психи, сектанты или еще что-то в этом роде. Вы даже себе представить не можете, что за чокнутые сюда приходят. Иногда мне даже кажется, что война в Югославии — это как выигрыш в лотерею для всех психов, которые не нашли себя в мирной жизни. Я однажды случайно подслушал разговор. Был тут один сумасшедший, он все твердил, что ненавидит свою жену. Ну вот, а потом он отправился в Боснию и там, наверное из мести, укокошил не меньше десятка боснийских женщин в возрасте от тридцати до сорока лет. Потом он еще рассказывал, какая красивая страна Хорватия, какая у ее народа прекрасная литература и музыка. Ну не смех?
— А что было с бледнолицыми дальше?
— Они приходили почти каждый вечер. Как и тот высокий. Неделю назад я в первый раз увидел, как они передавали ему деньги. С тех пор я замечал, что каждый раз они что-то ему приносят. Если долговязый не приходил, они передавали все моему дяде. Но он только хранит деньги. Он всего лишь — «только». Корчит из себя крутого, а сам…
Я послушал немного, как парень поливает своего дядю, потом спросил, знает ли он, откуда берутся деньги. Он знал, и не только это. Бледнолицые в основном были беженцами из Боснии, которых принудили к рэкету. Если они отказывались сотрудничать, им угрожали тем, что убьют их оставшихся в Боснии родственников и друзей. А этим занимались, по выражению Звонко, «немецкие друзья хорватской литературы». Однажды ему удалось подслушать, как долговязый втолковывал одному плачущему бледнолицему, что после того, как тот «непотребно вел себя», они вынуждены были принять меры.
— По-хорватски я говорю не очень, но он сказал примерно так: имей в виду, это был только твой брат, а у тебя есть еще жена и дети. Надеюсь, теперь ты наш на сто процентов.
Рэкетиры ведут себя с такой жестокостью, подумал я, что такие, как Ромарио, если они отказываются платить, подвергают смертельной угрозе жизнь всех своих близких.
— Того, долговязого, с его дружками особенно веселило то — это они обсуждали за рюмкой водки, — что среди бледнолицых есть люди всех национальностей: сербы, хорваты, цыгане. Одно из его любимых изречений: «Югославия — это наша шлюха, которую мы посылаем на панель».
— А откуда им известно, какие у беженца родственники и где?
— У них есть списки, не знаю, как они их составляют. Долговязый у них в организации не главный. Там есть и поглавнее. Боссы сидят в Хорватии, а тут, в Германии, есть один надутый немец. Он был здесь два раза и вел себя, как немецкие туристы когда-то вели себя в Хорватии — мне бабушка рассказывала.
— У него еще такие холодные голубые глаза?
— Точно. Смотрит всегда так, будто хочет кого-то трахнуть или убить. Позавчера он приходил сюда и орал на долговязого, как на последнего выдавальщика топчанов на пляже. Мне кажется, что в ближайшие дни у них какая-то важная встреча.
— У шефов?
Он пожал плечами.
— Мой дядя на выходные заказал тонну мясного филе. Это, конечно, не для его завсегдатаев-алкашей.
Я вспомнил об албанце. Не слишком ли я поторопился, включив его в игру против гессенских головорезов Аренса. Но что-то я должен был ему предложить. Нельзя вовлечь албанца в дело, а через несколько дней сказать: извини, я ошибся. Во всяком случае, я не мог так поступить, если хотел остаться в этом городе и продолжать зарабатывать деньги в качестве частного детектива. Сходняк хорватских боссов был очень кстати. Если, конечно, он состоится, и если я смогу узнать когда.
— А ты не знаешь, для чего они пудрятся, носят парики и не говорят ни слова?
— Такой приказ сверху. Но я не до конца понимаю, зачем все это. Однажды видел, как один из-за жары снял парик, так его потом отдубасили в задней комнате. Все эти штучки-дрючки и прикид имеют какое-то значение для боссов.
Наконец я спросил у него про тех двух бледнолицых, которые не появились здесь в последний четверг. Но больше того, что с тех пор о них не было сказано ни слова, он не мог рассказать. В общем, на сегодня было достаточно как для меня, так и для Звонко. Я предложил ему сигарету, и мы вместе выкурили по одной.
