Эд Макбейн - Кошечка в сапожках
Карлтон Барнэби Маркхэм говорил Мэтью, что заказал порцию очень сухого мартини с двумя оливками.
Уоррен придвинулся к ней вплотную. Это было нетрудно сделать, так как она весила не менее двухсот фунтов и как бы переполняла место, которое занимала. На ней были синие брюки в обтяжку и синяя футболка с надписью на груди: «Толстый — значит красивый». Ее ноги в шлепанцах сложены крест-накрест; волосы соломенного цвета, свободно свисая на одно ухо, были с другой стороны забраны назад и скреплены за ухом бледно-голубой декоративной заколкой. В этом же ухе болталась большая серьга с фальшивыми бриллиантами. Уоррен решил, что ей далеко за сорок. С толстыми людьми разговаривать иногда бывает довольно затруднительно.
— Это было двадцатого ноября, — сказал он, — вечером в четверг.
— Верно, двадцатого, — подтвердила женщина, — в четверг вечером.
— Между десятью и одиннадцатью.
— Да, именно в это время он и зашел, — кивнула она, взяла свой стакан и, сделав изрядный глоток, поставила на место и икнула.
— Он разговаривал с вами? — спросил Уоррен.
— He-а. Только выпил свое мартини с двумя оливками, посмотрел «ящик», заплатил и ушел.
— Во сколько примерно?
— Что «во сколько»?
— Вышел во сколько?
— У меня часов нету, — сказала женщина, показывая голое запястье.
— А откуда вы знаете, когда он пришел?
— Тогда они у меня были, — ответила женщина, — пришлось заложить их, чтобы сделать рождественские покупки. — В подтверждение своих слов она показала на стоящий у ее ног пакет.
— Вы уверены, что это был тот самый мужчина? — Уоррен еще раз показал ей фотографию.
— Конечно, — ответила она, — но женщины с ним не было. Он был один, как мороженое.
— Как что?
— Как мороженое.
Уоррен вздохнул. В это время одна из женщин в зеленой кепочке, поймав его взгляд, покрутила пальцем у виска, подавая ему международный знак, что у его собеседницы не все дома.
— У него не было пятен на одежде? — спросил Уоррен.
— Пятен?
— Да.
— Каких пятен?
— Это вы мне скажите.
— Не было никаких пятен, — ответила она, — он зашел такой красивый, чистый и аккуратный, заказал себе мартини, очень сухое, с двумя оливками.
Женщина поманила рукой ту барменшу, которая показала Уоррену, что она с приветом.
— Еще стаканчик вот этого, пожалуйста.
— Это уже третий, Ханна, — сказала барменша.
— А хотя бы и четвертый, — ответила Ханна.
Барменша пожала плечами и подала ей наполненный стакан.
— Вы помните его? — спросил Уоррен.
— Кого?
— Того человека, который заказал у вас очень сухое мартини с двумя оливками? — продолжал Уоррен, снова вынимая фотографию.
— Нет, не помню, — ответила она.
— Спросите у своих подруг.
— В чем дело? Вы из полиции?
— Да, — ответил Уоррен.
— Что он сделал?
Они всегда хотят это знать. Даже когда им показываешь фотографию жертвы, они спрашивают, что этот человек сотворил.
— Ничего, — ответил Уоррен.
— Ну, конечно, — скептически продолжала барменша, — станете вы расспрашивать о парне, который, возможно, был здесь в ноябре и который ничего не натворил.
— Он важный свидетель, — ответил Уоррен.
— Вы не помните этого парня, заказывавшего сухое мартини с двумя оливками? — спросила она, поднося фотографию к двум своим коллегам, стоящим возле кассового аппарата.
— Со льдом или чистое? — иронически спросила одна из них, посмотрев на Уоррена.
— Чистое, — сказала Ханна и засмеялась.
Две барменши снова посмотрели на фотографию.
— Так вы помните, — спросил Уоррен у Ханны, — что он заказал сухое мартини?
— Ага.
— Мартини «Танкерей», очень сухое, с двумя оливками?
— Точно, — сказала Ханна, кивая.
— Мадам, — сказал он, — я хотел бы узнать…
— Мисс, — поправила его Ханна.
— Извините, мисс, — сказал Уоррен, — я хотел бы узнать ваше полное имя и адрес.
Барменша вернула Уоррену фотографию.
— Зачем? — спросила она. — Вы что, хотите ее снять?
— Кто-нибудь из них помнит про то мартини? — ответил он вопросом на вопрос.
— Толстым везет, — сказала Ханна и снова глупо рассмеялась.
— Могу я узнать ваше полное имя и адрес? — повторил вопрос Уоррен.
— Толстая Ханна, — ответила за нее барменша.
— Правильно, Толстая Ханна, — подтвердила женщина.
— А дальше как?
— Меррит, — ответила Ханна.
Уоррен записал.
— А ваш адрес?
— Уэверли, триста семьдесят два.
— Это здесь, в Калузе?
— Верно, в Калузе, — согласилась Ханна. — Вам и мой телефон нужен?
— Пожалуйста.
Она дала Уоррену свой номер телефона и подмигнула барменше. Допив остатки из своего стакана, она еще раз икнула, с трудом слезла со стула и сказала:
— Мне пора домой, у меня там, наверное, телефон разрывается.
Дружески похлопав Уоррена по плечу, она еще раз подмигнула барменше и вышла из бара.
— Она провела шесть лет в Айс-Крим,[4] — сказала барменша, — там, в Талахасси.
«Айс-Крим» было, возможно, переделано из «Ай Скрим», что само по себе уже достаточно красноречиво. И то и другое является производным от подлинного названия «Айскрин», которое затем переиначили. Институт Айскрина в Талахасси — это частная психиатрическая клиника, названная так в честь своего основателя, доктора Теодора Айскрина. Иногда его называли еще «Институт Айспика»[5] — из-за многочисленных операций фронтальной лоботомии, которые делались здесь в недалеком прошлом.
Проверкой без труда было установлено, что Ханна Исабель Меррит была упрятана в это заведение своим родным дядей и единственным опекуном в 1971 году. Вышла оттуда в 1977 году после того, как консилиум американских психиатров намекнул дядюшке, что ее болезнь лучше всего лечится при помощи лекарств в лоне семьи. Дядюшку звали Роджер Меррит, его телефон был указан в городском справочнике Талахасси. Он сам был болен, что было слышно по телефону, но еще не утратил своеобразного чувства юмора. Он сообщил Мэтью и Уоррену (по параллельному аппарату), что освобождение его племянницы из психушки произошло по причине «экономии средств», потому что он перестал оплачивать больничные счета, после того как в результате автомобильной аварии сам оказался в инвалидном кресле. Сначала он лишился сил, а сейчас под угрозой сама жизнь. Последний раз он видел Ханну, эту «заблудшую душу», в 1983 году, когда она уехала в Калузу, чтобы устроиться на работу нянькой. Он надеялся, что с ней все в порядке.
— Таким образом, у нас есть свидетельница, которая побывала в дурдоме, — заключил Уоррен, когда они положили трубки, — хотя с этим мартини она явно не съезжала с катушек.
— Попросим ее приехать на всякий случай, — сказал Мэтью, — это все, что у нас есть.
Сначала нужно узнать орхидеи, прежде чем их полюбишь. Это самое крупное из всех семейств растений, имеющее самое широкое распространение. Разнится по высоте от менее одного дюйма до восемнадцати футов. Некоторые из них имеют цветки настолько мелкие, что их бывает трудно разглядеть, другие же — до десяти дюймов в поперечнике. Бывают любых цветов, за исключением черного. Всеблагой Господь знал, что сотворить.
Многие виды орхидей цветут именно в это время года. Скоро Рождество — уже двенадцатое число. Множество цветущих орхидей. Эта оранжерея, без сомнения, была прекраснейшим местом в мире.
Его окружала сама красота.
Ты бродишь здесь, по этой оранжерее, среди орхидей-бабочек, которые по-научному называются «Фаланопсис», но ты мог бы быть сейчас и там, где они растут на воле — на Тайване или в Индии, в Новой Гвинее или на Филиппинах. Словом, там, где живет та, другая сучка, у которой миллион пар обуви. Интересно, есть ли у нее сапожки? Красные сапожки?
Твоя орхидея-бабочка являлась в ярко-красном одеянии — как ее сапожки. Она приходила и в оранжевом, и в желтом, и в зеленом, и в розовом. В белом, с губами, красными, как ее сапожки, красивыми, как могут быть лишь ее губы. В белом, с желтыми губами. В пятнистом, в полосатом или однотонном. На его взгляд, она была самой прекрасной из всех орхидей.
Твоя орхидея-бабочка оказалась очень долгоживущей. Интересно, сколько она еще проживет после того, как ты вырвешь ее с корнем?
Вырвешь на Рождество.
Тогда все эти орхидеи все еще будут цвести.
Твоя «Каттлея тенеброза»: золотисто-коричневые лепестки и темно-пурпурные губы.
Твоя гибридная «Каттлея» с большими белыми лепестками и желтыми губами.
Губы.
Широко раскрывающиеся.
Твоя «Каттлейтония» («Розовое сокровище») в корзине с папоротниками, висящая под потолком оранжереи. Нет ничего прекраснее, не считая твоей Бабочки. Трехдюймовые цветки густо-розового цвета, в кистях по восемь-девять штук.
