Джереми Камерон - Чисто случайно
Бред какой-то.
— Господи, Норин, в койку, медленно — все, что захочешь, только скажи, какие условия? Чтоб по субботам ни-ни? Чтоб мне на голове стоять? Какие условия, Норин?
— Ничего похожего.
Молчит. Я думал, меня удар хватит.
— Ты ведь всегда говорил, что ты меня хочешь?
— Хотя бы потрогать, Норин, одним пальцем… ты самая красивая девушка из всех, что… ты такая милашка, Норин, аж дух захватывает.
— Но есть вещи, которые нам мешают, всегда мешали. Ты должен навести порядок в своей жизни, если хочешь, чтобы такая девушка, как я, могла показаться тобой на людях. Ты когда-нибудь думал об этом?
— Чего?
— Короче говоря, у меня есть несколько условий, Ники, если ты решишь, что оно того стоит.
Полчаса прошло, а мы ни на миллиметр не продвинулись.
— Условий три.
Я глотнул текилы для храбрости.
— Ты завязываешь с воровством.
Господи Иисусе.
— Второе. Ты проходишь тест на ВИЧ-инфекцию.
Матерь божья.
— Третье. После этого должно пройти два месяца, чтоб убедиться, что все в порядке.
Господь вседержитель.
— Норин… — говорю.
— Как тебе эти условия, Ники?
— Так я до пенсии не обернусь, Норин.
— Я не шучу, Ники.
— Я знаю, Норин.
— Хочешь, я поцелую тебя на прощанье, чтоб мы оба поняли, что у нас может получиться?
— Да, — только и выдавил я, — да.
И она меня поцеловала. Только начала она необычно — с живота, стащила с меня майку и облизала пупок. Я чуть не кончил. Потом она прижалась ко мне и давай двигаться туда-сюда. Я ощутил ее кожу, ее грудь, ее живот там, где она только что меня целовала, а потом она засунула мне за спину ногу и стала своим язычком вылизывать мне шею, ухо, а потом раз — и куснула меня за нос! Я снова чуть не кончил. Потом она вылизала мне губы, и тут уж я, помню, совсем стал задыхаться.
Потом она встала, помахала мне рукой и ушла.
А я все не мог отдышаться.
* * *ОТВАЖНЫЙ ГЕРОЙ-ОДИНОЧКА ОБРАЩАЕТ В БЕГСТВО ВООРУЖЕННЫХ ГРАБИТЕЛЕЙ ВО ВРЕМЯ ОСАДЫ ПОЧТОВОГО ОТДЕЛЕНИЯ НА ВУД-СТРИТ!
«Уолтемстоу гардиан» расписала мои подвиги, вознесла до небес, но после такого любому бы стало тошно.
Читаю: «Двадцатитрехлетний Ники Беркетт лишь на прошлой неделе освободился из заключения. Живое свидетельство того, что перевоспитание возможно, Ники заглянул в почтовое отделение на Вуд-стрит, чтобы приобрести почтовую марку второго класса — это я им сбрехнул вместо банку пива дососать — когда почтовое отделение было захвачено озверевшими вооруженными грабителями в масках. Действуя в одиночку, безоружный Ники обезвредил одного из налетчиков исключительно благодаря силе воли и твердости характера — не хотел стучать на Рафика с его битой — и убедил его отдаться в руки представителей Закона без малейшего сопротивления. Второму налетчику удалось скрыться еще до приезда полиции, однако есть все надежды на то, что он будет задержан в самое ближайшее время.
Скромный Ники впоследствии заявил: „Ничего особенного. Ребята пытались немного подзаработать, но им не повезло. С кем не бывает“».
* * *Мобильник разорался — семи не было.
— Это Ники Беркетт? — спрашивают.
— Очуметь.
— Ники Беркетт?
— А сколько на твоих?
— Семь часов. Вы Ники Беркетт, я не ошиблась?
— А ты кто такая?
— Я Мэри Льюис, из «Сан».
— Из какой на хрен сауны?
— Из газеты. Газета «Сан».
— Ну.
— Это газета «Сан», Ники, мы хотели бы поговорить с вами о нападении на почту, может, мы напишем о вас, а за эксклюзив заплатим.
— «Сан», говорите?
— Да, Ники.
— Тогда катитесь на хер.
— Что? Не беспокойтесь, мы запла…
— «Сан» — поганый расистский листок, — так у нас в тюряге говорили все черные, — короче, иди ты на хер.
— Но Ники… э… я слышала, что вы белый, разве нет?
Я отключил ее.
Через минуту-две снова звонок. Бабий голос: «Мистер Беркетт, это Хелен Робинсон из „Индепендент“».
— Врешь, сучка, это опять гребаная «Сан». В сраку канай, — говорю, и вырубил и дозвон, и доступ.
* * *Потом встал и чаю себе заварил. Одно хорошо, что эта гнида из «Сан» разбудила, — больше времени покайфовать от моей квартирки. Так и непроснутый, заварил чайник, туда-сюда потыркался, чаю выпил, на стул уселся и на мир из окошка выглядываю.
Не больно-то он на вид приветлив, мир этот.
Было у меня три желания: чуток голубого неба, кружка чаю и чтоб никто не доставал до печени. Так вот же они, все три, только мир за окном все равно приветлив не кажется. К тому же, на той стороне улицы легавые в тачке сидят, и тачка у них цивильная.
Персональная «Ауди», блин, даже не Старины Билла обычная тачка без рекламы. В семь утра, два хмыря в форме мнят себя невидимками.
На одном — форма шишки на ровном месте. Не то, что обычная, фараонская. В такую они на прием у королевы наряжаются. Чиф-супер собственной персоной.
На нашей улице никогда не жил. Не чиф-суперская наша улица. Тогда какого черта?
Наблюдает. На мое окно пялится. Ну скажите, с какой это радости такому начальничку[12] это понадобилось?
Посидели там немного, а после уехали, а я чай допил.
Глава пятая
Вышел позавтракать и на Хоу-стрит гляжу — Дин Лонгмор. В новой куртенке.
— Здорово, Дин, — говорю.
— А, Ники, шикарно выглядишь.
На куртке его по бокам сверху вниз красные полосы.
— Ты что, Дин, художником заделался?
— Почему?
— Сам, что ль, полосы эти малевал? Ты при бабле?
— Завязал я, Ники. Из тени вышел.
— Ага.
— Вот те крест, завязал. Блюду, это самое, закон.
Дин Лонгмор блюдет это самое. Дин Лонгмор, которого мама родила, когда пришла проведать папу в тюряге Вилл.[13]
— Дин, — говорю, — кончай мудню пороть, лучше скажи, где ты такую шмотку слямзил?
— Все по закону, Ники. У меня доход, и вообще.
— И подоходный платишь? Платишь подоходный с дохода-то, нет?
— Не придуривайся, Ники. Я зарабатываю законно. Тачки типа законные.
— Темнишь ты, Дин. Как это можно — законно?
— Арканим мы. И еще перегоняем.
Темнит, жучара. Два года всего тебя нету, а они уже все на другом языке базарят.
— Ты чего — ковбой? — спрашиваю.
— Пивка не хочешь? — отвечает.
— Да ты чего — охренел, Дин, — в девять утра, мать твою. Кофейку бы.
Завернули в кафешку.
— Арканить — лучше нету, — говорит.
Гляжу на него, никак не соображу, о чем это он.
— Видал тачки где попало кинутые? «Фиаты», «Датсуны», «Карлтоны»?
— Видал.
— Видал, на них наклейки лепят, потом неделя, и на буксир — увозят?
— Видал.
— Короче, пока не увезли, ты цепляешь и сам увозишь. В мастерскую ее какую, на пункт утилизации, типа того — там за нее четвертной могут дать. Кое-где требуют формуляр — ты волоки в другой. Там в момент раздирбанят ее, какие-то части — тебе. Двойной доход. Орехи!
— Орехи.
— А то и наклейки нехрен ждать. Засек тачку, а под ней грязь, мусор — цепляй, тяни.
— А если какой чудак ездит на ней только по воскресеньям в августе?
— Сообщит о пропаже — получит страховку.
Я допил кофе.
— Дин, — говорю ему, — на рухляди на такую куртенку не заработаешь.
— Так еще и перегон.
— Перегон?
— Из Испании, понятно.
— Из Испании? Ты ж знаешь, Дин, меня тут пару лет не было.
— Ты прости, Ники. Короче, едешь в Испанию, на Коста-Гангста. Гуляешь себе, а сам у британских тачек номера списываешь. Потом звонишь сюда страховщику. Тот шерудит по всем автодилерам. Это репу[14] дергать называется. Проверка — платят чуваки рассрочку или нет.
— И?
— Так тачки те почти все паленые. Чуваки платят первый взнос, и с концами. Старуха какая мотает доживать в Испанию, так какого ей хрена платить? Оформляет рассрочку, платит первый взнос, потом «реношку» новую на катерок, и с ветерком на ту сторону.
— И?
— Обиженный дилер присылает тебе дубликат ключей и кой-какие бумаги, ты садишься в тачку с самого ранья, пока хозяин дрыхнет, и вперед.
— Назад? В Англию?
— Назад в Англию. Все законно, а тебе — десять процентов.
— А вдруг какому гангстеру нравится его новенький «мерин», и он твой этой репы не одобряет, ну, не согласен он с ней, и все тут?
— Выбирай что поскромнее. За «мерина» больше бабок, но и риску больше.
— Злятся?
— Не то слово. Гнать надо споро.
— Дин, — говорю ему, — ты прешь на мировой уровень.
— Пытаюсь. Сделаешь ездку?
— Сильно занят, Дин. Меня все теребят насчет замочить кого-то.
Мой совет — не подряжайся, Ники, откажись. Сейчас кучу бабок можно настричь по закону, я ж тебе говорю. Не надо никого мочить.
