Александр Белов - ГРЯЗНЫЕ ИГРЫ
Он вспомнил, что только что болевшей правой руки у него просто нет — вместо нее осталась лишь туго затянутая многими слоями бинтов культя. И он снова застонал от боли и бессилия...
Когда его — казалось, это было в какой-то прошлой жизни — подняли на броню бронетранспортера десантники, он надолго впал в забытье. Федералы доставили едва живого Каверина в полевой госпиталь возле Ханкалы. Там его, как могли, заштопали и забинтовали наподобие мумии. Остатки правой кисти пришлось ампутировать. Иначе — гангрена! С ней шутки плохи.
Бросая в эмалированный таз то, что еще недавно было живой каверинской рукой, немолодой подполковник-хирург выругался:
— Твою мать, сегодня за день уже третьего инвалидом на всю жизнь делаю!..
Володя две неделю пролежал практически без сознания. Его все никак не отправляли на Большую землю. Сначала потому, что он был нетранспортабельным, а после им почему-то стали очень интересоваться особисты. Никто не знал, кто он такой, откуда и как сюда попал. Он был здесь совсем чужим.
И лишь когда в его просыпающееся сознание начали врываться сцены еженощной и ежедневной мести, Каверин пошел на поправку. Лишь много позже он поймет, что своему спасению, возвращению к жизни он обязан ему, самому своему ненавистному врагу.
Только великая ненависть и всепроникающая жажда мести вернули его в ;>тот мир. Он должен был жить, чтобы отомстить. Эта ненависть была сродни великой любви, той, что до гроба!
VI
Виктор Петрович Зорин формально занимал не столь уж высокую чиновничью должность. Однако место в кремлевской иерархии определялось вовсе не этим. Существовала масса внешних признаков, которые, собственно, и давали знать посвященным, кто есть кто. Кто есть ху, как выражался последний генсек страны Советов.
Например, не величина дачи, а ее местоположение относительно дачи президента и других первых лиц — было одним из таких факторов.
Так вот, дача Виктора Петровича находилась не в плебейской по кремлевским меркам Жуковке, а в Ильинском. Чуть ли не через забор от дачи премьера. Только вот премьеры менялись, а Зорин оставался. Тем-то и привлекательны не слишком заметные должности.
И все же главным знаком избранности было наличие или отсутствие кабинета в самом Кремле. И не где-нибудь просто в Кремле, а именно в здании Сената. Там, где «сидели» все генеральные секретари, а теперь и первый президент России.
У Виктора Петровича кабинет в Кремле был. Аккурат в известном здании, на втором этаже. Окна выходили прямехонько на Мавзолей, которого, впрочем, видно не было — Кремлевская стена загораживала.
Кабинет Зорина — стеночка в стеночку — соседствовал с бывшим кабинетом Лаврентия Павловича Берия, сталинского верного наркома, всесильного начальника НКВД и заместителя в правительстве самого Иосифа Виссарионовича. Позже бериевский кабинет долгие годы занимал председатель Совета министров СССР Косыгин. После Косыгина там сидели зампредсовмины. Но как-то никто из них не оставил о себе памяти.
Последняя яркая страница бывшего кабинета Берии была связана с генералом Руцким, который в бытность свою вице-президентом начал большой подкоп под президента. Отсюда же, из того самого соседнего кабинета он и вынес вскоре свои «одиннадцать чемоданов компромата», которые почему-то так никто и не увидел.
После Руцкого «нехороший кабинет» уже никогда надолго не обретал хозяина и вообще пользовался дурной славой. Всех, кто имел неосторожность в него вселиться, очень быстро снимали. И обычно с публичным скандалом. А после публичных скандалов наверх путь был закрыт навсегда.
В отличие от соседнего суперпросторного помещения величиной с хоккейную площадку, с роскошной комнатой для отдыха и большой приемной, кабинетик Виктора Петровича представлял собой обычную комнату площадью всего лишь в тридцать или около того квадратных метров. Видимо, в прежние времена, здесь сидели референты или переводчики.
Среди этих стен, отделанных, как и весь остальной Кремль, темными Дубовыми панелями, довольно экзотично смотрелась современная офисная мебель. Подобрана она была даже с некоторым изыском.
Стол был не привычно прямоугольным, а овально-неправильной формы. К столу прилагалось высоченное и мягчайшее кожаное кресло, в котором иногда так сладко спалось после сытного кремлевского обеда.
Вдоль стены стояла пара книжных шкафов с папками и многочисленными справочниками. Угол, в пределах достижимости от кресла, занимал сейф, поблескивающий хромированными деталями. На столе, кроме компьютера и старинного письменного прибора из уральского малахита, обычно ничего не было. Виктор Петрович, как и его любимый поэт Пастернак, предпочитал идеально убранные столы. Только за таким рабочим местом он и мог творить.
Но в отличие от Пастернака творил Виктор Петрович Зорин не стихотворения и поэмы, а всякого рода исходящие бумаги, которые, украшенные «монаршьей» подписью, становились вехами в истории страны. А ведь некоторые из этих бумаг для кого-то очень и очень дорого стоили! В том смысле, что за них готовы были платить любые деньги. Или бабки. Или тугрики. Или зеленые. Или капусту. Или, в конце концов, просто бабло. Главное — много.
Так что этот кабинетик был по всем параметрам главным. А все прочие, по статусу положенные чиновничьи прибамбасы были у Зорина в Белом доме. И приемная с тремя секретаршами, и стол для заседаний длиною в полкилометра, и комната отдыха с диванами, ванной и даже походной кроватью за ширмой. Но, и Зорин любил это подчеркинать, там, в Белом доме, была рутинная работа, а здесь — настоящее творчество.
— Вот тут, Петр, я и провожу самое плодотворное время своей жизни, — объяснял Зорин своему новому помощнику Петру Исаеву, по уникальному стечению обстоятельств полному тезке знаменитого чапаевского ординарца. Того самого Петьки из анекдотов.
— А что, призрак Лаврентия Павловича не сильно беспокоит? — попробовал пошутить Исаев.
— Бывает, — серьезно отозвался Зорин. — Особенно хорошо на стуки отзывается. Рефлекс, не иначе.
— Видели?
— К счастью, пока не доводилось. Говорят, он является здесь тому, чей час пробил, — по голосу Зорина невозможно было определить, шутит тот или говорит серьезно.
— Это в каком смысле? — удивился Исаев и вздрогнул.
Как раз начали бить кремлевские куранты.
— Это, Петя, ты не по радио слышишь. Это само время к нам в окна стучится. — Зорин по-прежнему был серьезен, но в глазах его плясали озорные огоньки.
Исаев кивнул. Он чувствовал, что с Виктором Петровичем в роли начальника они сработаются.
А знакомы они были с самого детства. Естественно, с Петиного детства. Зорин учился вместе с Петиным папашей в Академии общественных наук при ЦК КПСС. А благодарен теперь Виктору Петровичу Петя был по гроб жизни, из такого дерьма тот его вытащил...
Как и почти все детишки его круга, Петька закончил хорошую французскую школу в центре Москвы. Дорога его прямиком лежала в Институт международных отношений. Тепленькое местечко в советском посольстве в Париже ему вполне светило. Но случилось страшное. И, в общем-то, непоправимое. Как раз ко времени его выпуска началась горбачевская борьба с привилегиями. И вместо теплого Петя Исаев получил жаркое местечко.
Последний министр иностранных дел СССР Шеварднадзе отдал распоряжение детей дипломатов распределять в самые что ни на есть затрапезные посольства. Так Петя очутился в Конго, в нашем посольстве в Браззавиле. И можно сказать, что ему повезло. Многие его однокурсники вообще загремели в такие места, откуда и живым-то можно не вернуться. А Конго все-таки было и не только по африканским меркам местом вполне цивильным.
Сначала Петьке в Африке жутко не нравилось. Дикая жарища, бездельники-негры, надоевшие донельзя фрукты и еще более надоевшие насекомые. Особенно туго было ночью. Приходилось спать под москитной сеткой, всякий раз утром вздрагивая от вида неба в мелкую клеточку. Мало того — после каждой ночи что-то у него опухало. То колено, то плечо, а то и задница.
Дело в том, что во время здорового юношеского сна с лихими эротическими сновидениями, Петька ворочался, как буйвол, то и дело прикасаясь телом к сетке. Именно в такие моменты касания безжалостные африканские насекомые яростно жалили его потное бедное тело. Караулили, сволочи. А после улетали, громко жужжа от радости, что напились сладкой молодой крови — дефицитной — белого человека!
Пока Петька научился спать аккуратненько и тихо, как гусеница, он потерял крови не иначе как на пару-тройку литров. А днем — и в посольстве и дома — он все время расчесывал эти укусы... Впрочем, все новички здесь чесались.
Но через некоторое время Петьке в Конго понравилось. Кайф он здесь поймал. Работы было мало, денег много. По конголезским меркам он был богачом. Приятное, что и говорить, ощущение.
