Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека
— Никого! — таким было общее мнение.
Профессор вытащил из кармана зажигалку, собираясь закурить и подумать, но до его уха донеслись вдруг звуки, в происхождении которых он, как владелец фирмы «Купидон», ошибиться не мог.
Звуки эти крепли, те, кто их производил, ничуть не были озабочены тем, слышны они кому-нибудь или нет.
— А это что? — ехидно спросил профессор, тыкая пламенем зажигалки в потолок. Как и всякий начальник, он не упускал случая выставить своих подчиненных в глупом свете, считая, что этим укрепляет свой авторитет.
Вместо растерявшихся офицеров, вместо сообразительного, но тоже растерявшегося Сережи ответил голос сверху. Ответил длинной, бессмысленной, но пугающе несбивчивой речью. Имеет смысл привести ее полностью.
— «Так что, в соответствии с упомянутым, мы положим правильное:
Молочное видо — это сисоло по-отненько.
Гнилое бридо — это просто пиро-о-ог.
Мокрое бридо — это ведро живых вше-э-э-э…»
Далее неразборчивый, взмывающий вопль, взбирающийся вверх по какой-то своей гамме. Пик звучания. Тишина.
— Что это? — снова спросил профессор, когда монолог закончился. При всей своей странности, он не показался ему напрочь лишенным содержания. Может, это новая сексуальная мода, постельный речитатив?
Слишком глубокомысленные сомнения шефа разрешил Сережа. Он, ухмыляясь, сообщил:
— Это собака Павлова.
Профессор не любил, когда при нем каламбурили.
— Не понял.
— Лариска Павлова. Мастерица. Она любого может довести до такого.
Профессор кивнул, хотя объяснением, по большому счету, остался неудовлетворен.
— А где вторая? Родственница.
— Уехала, наверно. С диким, — в два рта сказали офицеры. Это мнение выглядело настолько очевидным, что профессор даже соглашаться не стал.
— Ты (Сереже) поднимись наверх, там, кажется, все позади. Ты (Диме) сходи на улицу, разотри им морду снегом. Не может быть, чтобы они ничего не видели. Выясни, кто, когда и куда уехал. А ты (естественно, Андрею) останешься со мной. И пистоль свой не прячь.
За это время, пока осторожный и осмотрительный Сережа поднимался по лестнице, замирая при каждом скрипе, в комнате на втором этаже успел произойти следующий разговор.
Надо отметить, что декорации изменились. Луна удалилась, освещение стало однороднее — почти абсолютный мрак, отчего слова приобрели дополнительное значение, как предсказания человека, о котором точно известно, что он скоро умрет.
— Как тебя зовут?
— Я тебе уже три раза говорила.
— Ты ко мне еще приедешь?
— Звони, приеду.
— А где ты живешь?
— Это тебе зачем?
— Чтобы тебе позвонить.
— Туда, где я живу, звонить нельзя.
— А куда?
— Мои телефоны печатают в газетах. И ты туда однажды уже звонил.
— Но я… — по колыханию кровати Руслан понял, что Лариса его покинула, а по движению воздуха, — что она одевается. У него от ужаса перехватило горло. До этой секунды он не думал, что она может уйти.
— Где моя сумочка?
— Лариса…
— Наконец запомнил. Куда я могла ее положить? Посмотри за кроватью. Вернее, пощупай.
— Лариса…
— Павлова! — раздался голос из чуждых пространств, окружающих родной мрак комнаты с кроватью.
Удивительней всего, что она оказалась готова к этому вызову внешних сил и ответила голосом, грубеющим на ходу:
— Чего еще?
— Выходи, Павлова.
— Иду, иду, одеться-то дай. Слушай, Сережик, а ты-то чего здесь?
На первом этаже тоже вовсю велись разговоры. Запыхавшийся Андрей говорил профессору, что Олег (водила) вполне жив, хотя и без передних зубов; что он видел, как Никита погнался через забор за пареньком, выскочившим из этой дачи. Паренек этот — даже сквозь пелену тяжелого нокаута рассмотрел внимательный и преданный Олег — побежал к соседнему дому.
— Когда это было?
Офицер расстроенно пожал плечами.
— Он не сказал.
— Так иди и спроси!
— Он опять вырубился.
На верхней ступеньке лестницы показалась Лариса Павлова, одетая с элегантностью престарелого пугала. Повинуясь нетерпеливым командам Сережи, она начала, сильно хромая, спускаться вниз. Невольно профессору подумалось, вот до чего доводит чрезмерное усердие в работе, но тут же сообразил, что хромает девушка оттого, что вторую туфлю несет в руках, стелька раскапризничалась.
Увидев, с кем ей придется сейчас разговаривать, Лариса мгновенно обула ногу, начала мягкими скорыми движениями поправлять что-то на бедрах, на голове, двигать плечами, так что, когда она подошла к профессору, у того уже не было оснований спрашивать себя, почему она считается одной из самых ценных сотрудниц его фирмы.
— Иди садись в машину.
Когда она ушла, на верхней ступеньке появился юный хозяин дачи, одетый еще более странно, чем его недавняя партнерша.
— Ну что, сматываемся? — спросил Дима. Он справедливо считал, что без особой нужды не следует торчать на чужой даче, да еще с оружием в руках. Вдруг кто-нибудь из недремлющих соседей позвонил в милицию.
Но профессора вид худой, юношеской, покосившейся фигуры в кое-как наброшенных одеждах навел на другие мысли.
— Нет, сначала мы побеседуем с этим молодым человеком.
— Кто вы? — пораженный почти смертельным предчувствием, спросил Руслан.
— Это мы тебе сейчас расскажем.
30
Унылый, похмельный свет падал в широкие щели меж неплотно задернутыми шторами. Картина открывалась ему безрадостная. Холодная пасть камина, нечистые остатки вчерашней гулянки на журнальном столике, разъехавшиеся по всей комнате кресла. В одном сидел Руслан в строгой позе посетителя зубоврачебного кабинета. Во втором Денис. Одну ногу он перебросил через подлокотник, другую развлекал игрою на пустой пивной банке.
В добавление к этому он курил и допрашивал друга.
— И ты испугался?
— Они были с пистолетами. А я голый, только что из постели.
— И ты им все рассказал.
— Сначала не все, потом все.
— Когда это потом?
— Когда двое пошли к тебе, тоже с пистолетами.
— Да, их там много разных перебывало за эту ночь, кто с пистолетом, кто без. Но пистолет не повод выкладывать все что знаешь, Руслик. Чего молчишь? Больше нечего сказать?
Отброшенная ногой банка улетела с мелким грохотом в угол комнаты.
— Надо выбираться из этой истории. На нас сильно наехали, но безвыходных положений не бывает.
— Бывает.
— Не скули.
— Я совершенно спокоен.
— Вот это меня и беспокоит. Лучше бы ты был спокоен во время разговора с ними, а не тряс всеми своими подштанниками. Какая, ну скажи, какая связь между тем, что тебя застукали со шлюхой, причем, заметь, оплаченной, и тем, что мы отстреливаем собачек по заказу?
На это Руслан ничего не ответил.
Денис сплюнул всухую и затянулся успокаивающим дымом.
— Так, чтобы что-то предпринять, надо сначала определить, чем мы располагаем. Так чем, Руслик? Что ты не успел разболтать?
— Разболтал все.
— Ну, хорошо, про собачек, это я понял…
— Они спросили, откуда у меня деньги, и я не знал, что соврать им.
— Откуда деньги? Похоже, взрослых больше всего волнует именно этот вопрос.
— Тебя тоже спрашивали?
— У меня где спросишь, там и слезешь. А про мента раненого ты тоже рассказал?
— И про мента.
— А это зачем?!
— Само получилось как-то. Я даже не успел ничего подумать, а оно уже все рассказано.
Денис закашлялся.
— Хорошо, а чем именно мы по собакам шмаляем? До этого добрался?
— С этого и начал. Почти.
Злобное сопение донеслось из кресла, занятого другом.
— Ты хоть понимаешь, что подставил не только нас, но и моего отца?!
— Я извинюсь перед ним.
— Что ему от твоих извинений! В тюрьму пойдет, если кто-то захочет раскрутить это дело как следует.
Теперь засопел Руслан.
— Я скажу, что это я виноват. Я скажу, что это я стрелял.
— Да? А так вообще считал, что не имеешь к этой истории никакого отношения?!
— Не надо смеяться.
— Да куда там смеяться. Надо думать, как выпутываться.
— Я знаю, как.
— Поделись знаниями, Руслик.
— Очкастый пообещал, если я выполню его задание, он никому ничего не сообщит и никогда больше здесь не появится.
— А что за задание?
— Обыкновенное.
— То есть пса нужно усыпить? Сам он не может? С тремя пистолетами не может, да?
— Это не мое дело. Я эту собаку застрелю, и дальше все будет хорошо.
Денис внимательно прищурил один глаз.
— Смотрю я на тебя, Руслик, слушаю и вижу, что ты хоть и бредишь, но чего-то не договариваешь.
— Наоборот, я слишком много говорю. Например, про эту собаку я не должен был тебе рассказывать. Он просил меня не делать этого. Ты меня не выдавай, Диня, ладно?
