Данил Корецкий - Акция прикрытия
Бывший командир подлодки «У-672» рассказывал это уже много раз. Начальнику морского отделения, оперуполномоченному военной контрразведки, комиссии по служебному расследованию из одиннадцатого отдела, начальнику сектора отдела внутренней безопасности ФСК, следователю военной прокуратуры… И еще доброму десятку различных комиссий, инспекторов, проверяющих, коллегам по службе, шепотом в постели — жене, с двадцатью оговорками о необходимости держать язык за зубами… При этом Чижик на девяносто семь процентов говорил правду, а на три процента, повинуясь инстинкту самосохранения, врал всем без исключения.
Но он чувствовал, что ни правда, ни ложь не помогают выпутаться из той передряги, в которую он попал, а потому все больше и больше озлоблялся на разнокалиберных проверяющих, надзирающих и контролирующих, умеющих только протирать штаны на жирных задницах, елозя по мягким сиденьям удобных штабных стульев, да спрашивать, почему он, проводя боевую операцию в чужих территориальных водах, не распознал изменника, не пресек своевременно его действий и не предотвратил неприятностей для всей этой кабинетной братии.
— …Когда поступил приказ подполковника Сушнякова вернуться на базу, принятый на борт человек предъявил служебное удостоверение личности начальника отдела генерала Верлинова и взял командование на себя, о чем сделал соответствующую запись в бортовом журнале. После этого он приказал соблюдать режим радиомолчания и на связь с базой не выходить. Не зная о том, что Верлинов — предатель, я выполнял все его распоряжения…
На этот раз Чижик излагал свою историю новому начальнику переименованного одиннадцатого отдела полковнику Дронову, каменно восседавшему на месте беглого генерала. Капитан-лейтенанта удивляло то, что полковник отослал подчиненных и остался с ним наедине. Да и какой смысл ему выслушивать показания, зафиксированные в десятке протоколов?
— После того как Верлинов на СПЛ покинул «У-672», я вышел на связь с базой и узнал, что он — преступник и его необходимо задержать…
Чижик извлек не первой свежести носовой платок и вытер вспотевший лоб. Дронов рассматривал растерянного капитан-лейтенанта в упор. Круглое лицо, круглые глаза, оттопыренные уши, задравшийся на макушке вихор. Мальчишка. Тридцать пять лет, женат, один ребенок, живут в малосемейном блоке офицерского общежития, семейная жизнь не особо благополучна: жена недовольна зарплатой, отсутствием квартиры, длительными отлучками супруга. Карьера у Чижика оказалась ломаной: его списали из атомного подводного флота и перевели с понижением в одиннадцатый отдел. Здесь, правда, до недавнего времени все складывалось удачно — молодой командир подводной лодки специального назначения, перспективный, вполне мог поехать в академию, потом повышение, другой уровень руководства, соответствующее материальное обеспечение, улучшение жилищных условий, автомобиль с шофером, солдатики в ролях вестовых, ординарцев, поваров… Теперь, понятное дело, радужные планы накрылись, никакого роста, никакой академии — захолустная база, пожизненная общага, звание кап-три к пенсии — вот и вся перспектива. Жена с ним в ссылку не поедет, у нее и сейчас есть любовник — некто Бутько, коммерсант из «новых». Значит, одиночество, водка, галлюцинации по ночам…
Чижик и подумать не мог, что полковник столь глубоко изучил его личную жизнь, лучше его самого. Во всяком случае, о Бутько капитан-лейтенант ничего не знал.
— …Но связи с СПЛ не было: он, гад, и им приказал соблюдать радиомолчание…. А когда Крутаков связался со мной, то доложил, что Верлинов ушел на скутере, а они легли на обратный курс…
Дронов понимал: объективно этот всклокоченный мальчишка ни в чем не виноват и не заслужил того, что ему предстоит. Но жизнь требовала найти козла отпущения, громоотвод, и логика служебных расследований подталкивала к грубой каменной плите жертвенника именно командира «У-672». Потому что иначе кровь придется пускать Сушнякову или, чего доброго, ему самому…
Полковнику не было жаль бывшего капитана, ибо сострадание, как, впрочем, честь, совесть, порядочность и другие подобные категории, не входит в систему служебно-должностных ценностей, не отражается в характеристиках, не учитывается при аттестациях и не способствует продвижению по службе. Он внимательно рассматривал Чижика, вспоминал его семейные обстоятельства, но вовсе не из сочувствия к искореженной судьбе молодого офицера. Дронова интересовало одно: говорит он правду или лжет. Именно от этого зависело многое, в том числе и благополучие самого начальника Управления.
— …Я дал команду Крутакову вернуть гада, он догнал его, выпустил за борт Прокопенко с Тимофеевым…
До сих пор капитан-лейтенант Чижик говорил правду, но девяносто семь процентов ее на этом заканчивались, хотя для Дронова самое главное только начиналось: именно для того, чтобы услышать оставшиеся три процента, он и вытребовал бывшего капитана в Москву.
— …Они его скрутили и притащили обратно, а потом он что-то выкинул…
— Что? — почти выкрикнул полковник. — Куда выкинул? Подробней!
— Да не «куда»… Сделал что-то… Или кислород стравил, или электропроводку замкнул, или еще какую диверсию учинил… Слышал только, как Крутаков крикнул: «Держи его, а то нам каюк!» И все, связь оборвалась…
— Значит, все произошло в лодке? — Дронов буравил подчиненного тяжелым, давящим взглядом. — Говори точно, не ври и ничего не путай — в момент аварии Верлинов находился в «малютке»?
Это был момент истины, ради которого начальник Управления, многократно читавший рапорта, служебные записки, объяснения и протоколы допросов Чижика, к которым нельзя было придраться — ни противоречий, ни даже расхождений, вызвал его на личную беседу. Все-таки одно дело врать какому-нибудь оперу или следователю, а совсем другое — лгать в глаза начальнику, от которого непосредственно зависит твоя судьба.
— А где же? — Чижик облизнул пересохшие губы.
Он лично поддерживал связь с СПЛ и помнил истерический крик мичмана: «Ах, падла, замочил обоих, уходит… Ну, я его сейчас!» Через некоторое время раздалось невнятное бормотание, он разобрал что-то вроде: «Утону вместе с тобой, сука!» Потом длинная цепь ругательств, молчание, снова ругательства, яростные вопли бессильного бешенства, потом всхлип ужаса… «Он утопил меня, генеральское отродье! Утопил! Испортил руль глубины, иду вниз, уже сто метров, балласт не продувается… Прокоп, пидор, не закрыл наружный люк шлюза, выйти не могу… Кранты! Прошу помощи… Помощи! Помощи, еб вашу мать!!!»
Никакой помощи «У-672» оказать своей СПЛ не могла. Найти «малютку» было невозможно, да и оборудованием для спасательных работ подлодка не располагала. Чижик помнил угрозу Сушнякова — уйдет Верлинов, пойдешь под трибунал! Потому он отключился от СПЛ и передал на базу то, чего от него и ждал начальник морского отделения: попытка измены Родине пресечена, Верлинов уничтожен, экипаж СПЛ погиб…
— А где же? — повторил Чижик, выдерживая гипнотизирующий взгляд тусклых глаз полковника. — Все они в «малютке». Четыре трупа…
— Ну ладно, — как бы нехотя выдохнул после затянувшейся паузы Дронов. — Твое счастье… Упустил бы государственного преступника — трибунал обеспечен! Да и сейчас… Если выяснится, что соврал, — пеняй на себя!
Глядя в чуть сгорбленную спину капитан-лейтенанта, полковник подумал, что только пентонал натрия мог дать настоящий «момент истины». Если бы его можно было широко использовать…
Оставшись один, начальник Управления погрузился в напряженные размышления. Итак, все документы Верлинова покоятся в братской могиле на дне Эгейского моря, а следовательно, опасности не представляют, как и их хозяин. О координатной сетке, угрозе Кремлю и спецбункеру 001 знает только Данилов. Сейчас он в госпитале — доза «сыворотки правды» оказалась великоватой…
Дронов снял трубку селекторной связи, щелкнул тумблером, соединяясь с начальником оперативного отдела.
— Как там наш ученый? — Последнее слово сочилось сарказмом.
— Плоховато. — Майор Бобриков покаянно вздохнул. — Перестарались… Хотели ведь как лучше…
— Насколько «плоховато»?
Бобриков вздохнул еще раз.
— Под аппаратурой «сердце — легкие»… Врачи говорят — не жилец. Отключат, и все…
— Официальный диагноз установили?
— А то! — слегка обиделся майор. — Закупорка сосудов головного мозга с кровоизлиянием в мягкие ткани и сдавлением нервно-дыхательного центра.
— Ладно, понял.
Дело упрощалось. Правда, остаются еще трое: тот, кто допрашивал, присутствовавший при процедуре Бобриков и машинистка… Бобриков его выдвиженец, преданнейший человек, прапорщик Кирей — тупое, мало что понимающее животное, машинистка — она машинистка и есть… И все же никого нельзя сбрасывать со счетов. Другое дело — уничтожить кассету да аккуратно переделать протокол: все вроде то же самое, но смысловой оттенок другой — обычный при передозировке бред.
