Станислав Родионов - Долгое дело
— У вас на квартире в последние дни кто-нибудь был? Подумайте хорошенько…
— Я уже думала… Нет.
— Знакомые, водопроводчик, соседи, почта…
— Нет-нет.
— Тогда остаётся карр-камень.
— Вадим, а не могла она при помощи отмычек прийти без нас?
— Не могла, мы с неё глаз не спускаем…
Из дневника следователя (на отдельном листке).
Я не борец. Истинный боец не тот, кто радуется своим победам. Истинный боец тот, который способен получать удовольствие даже от поражений. Я же опустил руки, как сломанные. Ничего не могу с собой поделать и способен лишь на вспышку… Но ведь для борьбы нужны враги, а я в городской прокуратуре, среди друзей!
Добровольная исповедь.
Моему начальнику пришла бумага из прокуратуры с просьбой выслать мою характеристику. А зачем? Ах, закон требует учитывать личность преступника… А разве перед законом не все равны? Выходит, что Иванов, сантехник и выпивоха, не равен Петрову, профессору и лауреату? Тогда почему я должна жить скромно и убого?
Васин с минуты на минуту ждал вызова заместителя прокурора города.
Тяжёлая дверь легко распахнулась, но высокий худощавый мужчина с тощей бородкой попал в кабинет вроде бы ещё и раньше.
— Достал «Времена года». — Вошедший показал диск-гигант.
— Чайковского? — вежливо осведомился Васин, ибо по рябининскому делу мог приехать сотрудник любого ранга.
— Неужели вы думаете, что у меня нет Чайковского? Это Вивальди.
Гость сел в кресло, положил на колени пластинку и внушительно произнёс:
— Нус-с!
— Я забыл ваше имя…
— А ведь только вчера оно упоминалось в печати.
— Извините, — догадался Васин, что перед ним тот руководитель, которого он обязан знать в лицо.
— Рэм Фёдорович Гостинщиков, — галантно представился посетитель, приподняв пластинку над коленом, как шляпу над головой.
— А кто вы? — осмелел Васин, память которого хранила все руководящие фамилии, но Гостинщикова там не было.
— Гражданин Советского Союза.
Васин облегчённо распрямил плечи, но эта внутренняя лёгкость каким-то образом засуровила его голос и взгляд.
— Граждан принимает дежурный прокурор на первом этаже.
— Но у меня чрезвычайное сообщение.
— Все к нему…
— А разве закон не обязывает принять заявление о преступлении того прокурора, к кому оно поступило?
Перед ним был сутяга, побывавший, видимо, и у дежурного прокурора, и у всех других. Проще записать его заявление, чем выпроводить. Васин взял лист чистой бумаги и ручку.
— Слушаю вас…
— Я засёк шайку преступников.
— Сколько человек?
— Пока знаю двоих, но…
— В чём их криминал? — перебил Васин, стараясь прежде всего выявить состав преступления: обыватель и подростков с гитарой считает шайкой.
— Они намерены оклеветать и посадить достойного человека.
— С какой целью?
— А он на них непохож.
Васин положил ручку, чтобы решить смешной вопрос. Бичом приёмных были два сорта людей — сутяги и психи. Кто же этот?
Костюм неопределённо-пыльного цвета. Рубашка линялая или уж такого незаметного салатного оттенка. Без галстука. Седые волосы. Узкие чёрные глаза, горевшие нездоровым блеском. Бородка, какие носили испанские идальго, дрожит, будто держится на двух-трёх волосках.
— А вам эта шайка… не показалась?
— Я ж не псих.
Только психи и стараются при первой возможности заверить, что они здоровые.
— И чем же этот достойный человек на них непохож? — начал веселеть зональный прокурор: неплохая разрядка перед тяжким разговором у зама.
Гостинщиков пугливо оглядел углы, подался к Васину через стол и тихонько, чтобы никто не услышал, сообщил:
— Ничем.
— Ну, внешностью, что ли? — Васин катнул ненужную авторучку: достаточно будет выслушать.
— И внешностью.
— Страшный?
— Не так страшный, как непонятный. Они солидные, а он мальчуганистый. Они спокойные, а он издёрганный. Они обстоятельные, а он порывистый. Они хитрые, а он простодушный. Они причёсанные, а он лохматый. Они без очков, а он в очках минус восемь…
Васин ощутил, как ему неприятно свело губы, наверное, в противную гримасу, в которой соединились вежливая улыбка, поздняя догадка и желание скрыть эту догадку. Он спросил уже по инерции и, как ему казалось, уже ни к чему:
— И что же это за шайка?
— Женщина и мужчина.
— Кто же? — Теперь он спросил заинтересованно, хотя понимал, что дальше разговор продолжать глупо.
— Э, Калязина и какой-то Васин.
Зональный прокурор не нашёлся и оттого бессмысленно смотрел на посетителя.
Гостинщиков осклабился и стал походить на деревянного щелкунчика орехов, которых продавали в магазине сувениров.
— А я этим хочу что-то сказать, — сказал он так, будто ещё ничего не сказал.
— Что вы хотите этим сказать?
— Хочу сказать, что я на всё способен. Пойти к прокурору города, поехать к Генеральному прокурору, попасть на приём в Президиум Верховного Совета…
— А вы, гражданин Гостинцев…
— Гостинщиков, учёный…
— Не ждёте, гражданин Гостинщиков, что я попрошу вас из кабинета?
— Зачем? — удивился Рэм Фёдорович. — Я сказал всё и сейчас уйду сам.
Васин вновь умолк, задетый охранительной грамотой, ангелом пролетевшей мыслью. Самоуверенный. С бородкой. Учёный. Вполне возможно, что и крупный. Крупные учёные частенько смахивают на психов. Сказал ведь, что его имя вчера упоминалось в печати…
— Товарищ Гостинщиков, — спросил Васин тоном прохожего, узнающего дорогу, — вы учёный в каком звании?
— Доктор наук, — соврал Рэм Фёдорович и тут же пожалел, что не назвался академиком.
— Извините, каких?
— Э, геолога-минералогических, извините.
— Вы упоминали, что ваше имя было в печати…
— Да, в «Учёных записках». Статья называлась «Новое месторождение червонного золота».
— Вы открыли?
— Разумеется, — небрежно врал Гостинщиков ради него, ради этого телёнка Рябинина.
— И что теперь вас ждёт?
— Думаю, что выдвинут на премию.
— А Рябинину вы… кто?
— Деверь.
— Деверь… это…
— А может быть, шурин. Короче, его жена есть моя сестра.
Васин не поверил бы случайному человеку на слово, но внешность учёного, странное поведение и связь с Рябининым убеждали. Он прошил его умным взглядом и примирительно начал:
— Давайте откровенно. Он вам почти родственник. А вот я его не принимаю.
— Э, за что же?
— За целый букет. Медлителен…
— Потому что глубоко пашет.
— Спорит, не соглашается…
— Он же не продавец, для которого покупатель всегда прав.
— Противоречив…
— Видите ли, товарищ прокурор: если у человека одна мысль, две мысли, три, то он ясен, как невеста в фате. А если у человека много мыслей? Среди них возникает противоречие. Вы попробуйте.
— Рябинин, по-моему, пессимист. — Васин постарался последних слов не заметить.
Э, пессимист? А вы как-нибудь зайдите к моему соседу — он оптимист. Потому что ничего не знает ни о жизни ни о смерти.
— Он терпим ко всему: к недостаткам, к преступникам…
— Да, он терпим ко всем. Вот только к дуракам нетерпим.
— И потом, товарищ Гостинщиков, дело не во мне и не в личных симпатиях. Дело в объективных фактах.
— Рябинин денег взять не мог, — отрубил Рэм Фёдорович, дрогнув усохшей бородкой.
— Они ему не нужны?
— Нужны, но только свои. В поле он получал для партии в банке десятки тысяч. Димке Семёнову, технику, который проболел при двух детях целый год, Рябинин всё лето посылал деньги. Нашей поварихе Марии Ивановне, пёкшей или пекущей несравненные блинчики, он отдал весь сезонный заработок, когда у неё сгорел дом. Кстати, он техником получал больше, чем получает сейчас, и всё-таки пошёл на эту работу. Вам мало?
— Сколько бы вы хорошо о нём ни говорили, всё решат факты.
— А клевету вы не допускаете?
— Допускаю. Поэтому мы всё тщательно проверим.
— Хорошо, я подожду в приёмной.
Гостинщиков легко поднялся и, помахивая пластинкой, отвесил изящный поклон.
— Чего подождёте?
— Конца вашей проверки.
— На неё уйдёт весь день, а возможно… и больше.
— Когда больного оперируют, то родственники ждут в больнице.
Гостинщиков ладонью заострил усечённую бородку, нацелил её на прокурора и одарил своей редкой улыбкой — деревянный щелкунчик открыл рот, требуя ореха. Затем он указательным пальцем поскрёб седой висок, теперь нацеливаясь на прокурора хитрым взглядом.
— Давно хотел спросить какого-нибудь законника…
— Пожалуйста, — напряжённо согласился Васин, жалея, что он принял этого учёного.
