Станислав Родионов - Долгое дело
Кажется, что сердце забилось через раз: стукнет — затихнет, стукнет затихнет. Лишь бы не остановилось.
— Я не добренький, я гуманный. Разные вещи. Да, мне бывает жалко преступников. Но я давлю в себе это, давлю! А если не буду давить, то не смогу работать…
Боль оставила желудок и перешла, как перекатилась, на грудь, сжимая её тянущей, какой-то закрученной болью.
— Разве это слабость? Да, когда я говорю с горбатым, я горблюсь, с кривым — кривлюсь, с бедным — прибедняюсь… Почему? Мне перед ними стыдно, что у меня нет горба, я не кривой и всем обеспечен. Но когда я говорю с дураком, то остаюсь самим собой…
Она перекатилась, боль, в левую половину груди, под лопатку, и поползла куда-то в руку. Неприятная, но не такая уж и сильная — он перетерпит.
— Я стесняюсь? Да, я стеснительный. Знаю, что в наше время смешно быть таким. Но я стесняюсь лишь тех людей, которые от меня зависят.
Иногда сводит ногу. Сейчас подобным образом свело что-то в груди, в левой её половине, и держало, и тянуло, и ныло, холодя всё тело.
— С чего вы взяли? Конечно, я не плачу. Это ветер забрасывает капли в отрытое окно…
Рябинин очнулся. Он сидел лицом к окну и держал на коленях трубку, охрипшую от писка. С кем он разговаривал? С аптекой? С аптекой. Попросить бы какого-нибудь валидола.
Он положил трубку на аппарат. Но телефон ждал этого, зайдясь в настойчивом звоне. Кто это? Наверное, опять не туда попали…
— Да?
— Сергей, с кем по ночам треплешься? — буднично спросил Вадим.
— С одним дураком. А как ты меня нашёл?
— Звонил по всем телефонам прокуратуры. И все не отвечают, но один занят.
— Тебе звонила Лида?
— Да.
— Как она?
— Нормально, уже, наверное, спит. А что у тебя голосишко смурной?
— Она тебе рассказала…
— Из-за этого, что ли?
— Вадим, ты же знаешь…
— А ты знаешь, — перебил инспектор, — на что жалуются современные женщины? Нет настоящих мужчин, хотя народу в брюках много.
— Есть неопровержимые улики.
— Неужели ты, мужчина средних лет, столько проработавший следователем, никогда не слыхал о провокациях?
— Слышал, но сам…
— Ах, слышал? А мне вот давали деньги в кабинете, присылали переводом домой, клали в карманы… Мне подсовывали женщин, спиртное, копчёную колбасу, дублёнку и даже место продавца в мясном отделе…
— Да, но ты не брал, а я вроде бы взял.
— Уж не собираешься ли ты сказать это прокурору? Тогда гаси свет.
Инспектор помолчал, собираясь с новым раздражением, но оно, видимо, кончилось, потому что теперь сказал ровно:
— Старик, гаси свет и ложись спать на диван. Там должен быть кожаный, протёртый прокурорскими телами диван. Есть не хочешь?
— Какая еда…
— А то у меня лежит в холодильнике две пачки пельменей. Я б сварил — и к тебе с кастрюлькой. Или ты чаю хочешь?
— Спасибо, дома пил.
— Утречком я подъеду.
— Зачем?
— Поговорить с прокурорами.
— Они не станут тебя слушать.
— Ну, плохо ты меня знаешь. Если не будут слушать, я привезу Леденцова. А он про себя говорит, что любому даст сто очков вперёд, и все в импортной оправе. Кстати, совет — пиши стихи.
— Какие стихи?
— Какие получаться. «Средь шумного бала, случайно…» Или такие: «Понравилась грибу-боровику сыроежка из родного бора…» Пиши — помогает от нервов. Старик, утром встретимся. Пока.
«Старик». Слово, избитое юнцами, у инспектора прозвучало с исконным смыслом: старик, а значит — умный и добрый. Впервые так назвал. Да разве Рябинин не знает всего того, что сказал ему Вадим? Если бы жилость только умом, то грудь не стягивала бы проволочная боль. Но Вадим и звонил, чтобы ослабить эту боль. Спасибо, старик.
Телефон ожил вновь — ещё не остыла трубка.
— Да…
— Мне следователя прокуратуры Зареченского района, юриста первого класса, товарища Рябинина.
— Я слушаю.
— С вами говорит не брюнет, не шатен, не блондин. Догадались?
— Нет, не догадался. — Рябинина удивили не только слова, но и голос, игривый и разудалый, словно звонили из ресторана.
— На проводе инспектор уголовного розыска лейтенант Леденцов.
— А-а, привет.
— Как состояние здоровья, Сергей Георгиевич?
— Вроде бы ничего, — улыбнулся Рябинин: спасибо тебе, Вадим, старик.
— А моё подкачало.
— Что такое?
— А всё кащею и кащею.
— В каком смысле… кащею?
— Худею от оперативных нагрузок. К примеру, сейчас нахожусь на дежурстве и чешу репу.
— Что чешешь?
— Голову, значит. Задумали мы тут с ребятами спортивную викторинку, а мне поручили сочинить вопросы. Не послушаете?
— Послушаю.
— Вопрос первый: какой вид спорта требует физической вилы не больше, чем у месячного ребёнка?
— А какой?
— Шахматы. Вопрос второй: почему болельщики, кричащие «Судью на мыло!», никогда не уточняют на какое — на хозяйственное или на туалетное?
— Неплохо.
— Вопрос третий: почему скачки на дрессированной лошади считают спортом, а скачки на дрессированной корове — цирком?
— Смешно.
— Вопрос четвёртый: можно ли бокс назвать интеллектуальным занятием, поскольку в нём бьют кулаками непосредственно по интеллекту?
— Сам придумал?
— Товарищ капитан помог. Ну и так далее. Сергей Георгиевич, а вы знаете, кто оптимист и кто пессимист? Пессимист выпьет рюмку коньяка и поморщится: клопами пахнет. Оптимист раздавит клопа и обрадуется: коньяком пахнет.
— Намёк понял, старик.
— Желаю здравствовать, Сергей Георгиевич.
Рябинин положил трубку. Спасибо, ребята. Ему сейчас всё годится злость Вадима, и спортивная викторина, и старый анекдот. Спасибо, старики. Но не хватало слов ещё одного человека… С чего он взял, что она спит? Да разве она заснёт…
Он набрал номер, прижавшись к не остывающей всю ночь трубке.
— Лида…
— Серёженька!
— Не спишь?
— Как и ты.
— Какая тёмная ночь…
— Серёженька, ведь были и темнее.
— Дождь льёт…
— Лили и не такие.
— Холодно…
— Бывали и морозы.
— Грибы поджарила?
— На завтрак, к твоему приходу.
— Только не пережарь. Как там домовой?
— А его нет, он ушёл к тебе.
— Да, он здесь, поэтому я спокоен. Хочу вот лечь на диван и поспать. А ты?
— Я тоже ложусь.
— Спокойной ночи, Лидок.
— Спи, Серёженька…
Из дневника следователя (на отдельном листке).
Главное достижение цивилизации не атомная энергия и не ракеты, не телевизоры и не автомобили, не кофемолки и не санузлы… Главное достижение цивилизации — гуманизм.
Добровольная исповедь.
Иногда я обращаюсь к Бахусу. У каждого из нас что-то болит, поэтому каждый старается забыться. Каждый-каждый! Один сидит у телевизора, второй бежит на стадион, третий придумал хобби, четвёртый играет в домино-карты… Но самый надёжный способ — выпить и прийти в состояние эйфории, именуемое в народе кайфом. В конце концов, пьяница — это человек, который забывается не тем способом. Пью ли я?
Я не пью, а продлеваю удовольствие жизни.
Беспалов неприкаянно прошёлся по коридору и сел у кабинета Васина. Городская прокуратура оживёт через полчаса, не раньше. Надо бы подождать в машине. Скажут, прокурор района, а болтается по коридорам, как следователь после дежурства. Где-то здесь Рябинин… Расхлябанный стул сутяжно крякнул в утренней пустоте. Прокурор непроизвольно отозвался хриплым вздохом и закурил сигарету. Невкусный дым сухо вошёл в него, не успокаивая. Где-то здесь Рябинин…
Но почему Рябинин? Почему всё, что случается в прокуратуре, случается именно с ним? С тихим Рябининым в очках… Мария Фёдоровна Демидова… бой-баба, которая и рискнёт, и не всегда обдумает, и может наорать на вызванного, и послать любого начальника в даль заоблачную… И ни жалоб на неё, ни заявлений.
Потому что Рябинин вежливый, а значит, и слабый. Он впечатлительный и поэтому слабый. Он гордый, а гордый человек слаб, потому что гордый уязвим. Он думает, а думающий ничего не видит и не слышит, и поэтому тот, который всё видит, слышит и всюду принюхивается, сильней думающего. Но тогда на кой чёрт они, сильные?
Беспалов скомкал недокуренную сигарету и бросил в урну, — курят для удовольствия, а не для дыма.
Слабый Рябинин… А ведь на днях Беспалов назвал его борцом. Какая-то психологическая неразбериха. Получалось, что в нём жили два противоположных мнения об одном человеке: Рябинин слаб и Рябинин борец. А слаб ли? Слабый не тот, кто падает духом. Кто из нас не падал? Тот, кто не пал духом от беды, ещё не сильный — он, скорее, бесчувственный. Слабый человек тот, кто пал духом от беды и не поднялся. Сильный — поднимется. Поднимется ли Рябинин? До сих пор вставал. Но и удары-то бывают разные. Не после каждого встанешь.
