Станислав Родионов - Долгое дело
— Серёжа, тебе нужно лечь пораньше, — пробудилась Лида от сна ушедших лет.
— Да, завтра приведут Калязину.
Длинный и упорный звонок в дверь разбежался по квартире цепенящей волной. Поздно, в тишине — как затянутый выстрел.
Лида соскочила с его колен:
— Господи, кто в такой час?
— Вадим, насчёт жареных грибков.
Рябинин торопливо прошёл в переднюю и отпер дверь, не спрашивая…
Ему показалось, что на лестничной площадке стоит прокурор района Беспалов. Тот же длинный плащ, та же шляпа, тот же нос… Те же черты лица, но лишённые жизни, как у манекена. Нет, не Беспалов.
— Добрый вечер, — глухо сказал Юрий Артемьевич. Но тут же другое плечо, широкое, легонько отжало Беспалова к стене.
— Сергей Георгиевич, пришли к вам в гости, — вроде бы улыбнулся зональный прокурор Васин, уже входя в переднюю.
Рябинин отступил. За Васиным, за Беспаловым вошли старший следователь городской прокуратуры Антимонин и какие-то две незнакомые женщины.
— Пожалуйста, — сказал он, ещё ничего не поняв, но уже догадавшись, что его «пожалуйста» им не нужно.
Они прошли не раздеваясь в большую комнату и стали посреди, выжидательно и натянуто оглядывая стены и мебель. Только Васин смотрел на Рябинина умными глазами:
— Сергей Георгиевич, у вас есть собрание сочинений Тургенева?
— Есть.
— Где оно стоит?
Рябинин поднял руку и показал, удивившись не тому, что эти люди здесь, что им понадобился Тургенев, что сейчас произойдёт непредвиденное, а тому, что его рука неподъемно отяжелела.
— Товарищи, — сказал Васин уже своим спутникам, — я беру четвёртый том…
Он снял книгу с полки, открыл крепкую обложку и провёл большим пальцем левой руки поперёк страниц. И книга распахнулась сама, как раковина, у которой перерезали мускул. Все слегка попались к ней, заворожённые тем, что плотно лежало меж страниц. Васин горько улыбнулся, взял пачку денег и поднял на уровень своего лица.
— Пятидесятирублёвыми купюрами…
И тогда все посмотрели на Рябинина, как ему показалось, с каким-то весёлым любопытством.
— Это ваши деньги? — буднично спросил Васин, словно Рябинин их только что обронил.
— Нет.
— Квартира ваша?
— Моя.
— Книга ваша?
— Моя.
— А деньги?
— Не знаю, — тихо ответил Рябинин, снимая очки, потому что внезапно запотевшие стёкла исказили чужие лица, родной стол и солнечную лампу.
— Товарищ Антимонин, составляйте протокол, — велел зональный прокурор.
Старший следователь подсел к столу, сдвинул пишущую машинку, разложил бумаги и пересчитал деньги:
— Понятые, пятьсот рублей.
Понятые, протокол… Следователь переписывает номера купюр. Нужно было спросить, что всё это значит… Но зачем? Он знает, что пил на кухне чай, Лида чистила грибы, бедокурил домовой, потом Лида села на колени, они вспоминали прошлое, она посоветовала лечь пораньше спать, они легли, и вот теперь он смотрит этот длинный и дурацкий сон. Ничего не надо говорить, потому что сны кончаются…
Старший следователь монотонно прочёл протокол, в котором удостоверялось, что в квартире гражданина Рябинина в четвёртом томе собрания сочинений Тургенева обнаружено пятьсот рублей пятидесятирублёвыми купюрами. И перечислялись номера каждого денежного знака.
— Подпишите, — сказал Антимонин понятым.
— И вы, — предложил он Рябинину.
— Сергей Георгиевич, одевайтесь, — не приказал, а как бы посоветовал Васин.
— Зачем? — всё-таки не удержался Рябинин от вопроса, бессмысленного в этом бессмысленном сне.
— Поедете с нами в городскую прокуратуру.
Рябинин потерянно взял пиджак и увидел Беспалова, стоявшего в стороне от лампового света, в углу, словно его там забыли. Рябинин пристально, напрягаясь, посмотрел ему в лицо, отыскивая в полутьме знакомые глаза… Беспалов отвернулся.
Рябинин надел пиджак и стал бегать пальцами по бортам, не находя пуговиц. Их не было. Дикая мысль — даже для сна — завертелась в опустевшей голове: их срезал Васин, срезал, пока составляли протокол.
— Вы не волнуйтесь, — тихо сказала женщина-понятая.
Пуговицы нашлись. Да, ведь нужно снять «тренировки», надеть галстук… В таких случаях что-то берут с собой… Зубную щётку, бритву… Но это же сон.
И тогда в дверях он увидел белую Лиду, державшую в белой руке никому не нужный передник. Он прижал ладонь к горлу, чтобы остановить рвущийся к глазам ком, каких не бывает и не может быть во сне…
Из дневника следователя (на отдельном листке).
За окном городской прокуратуры тьма. Идёт дождь. Домов, деревьев и улиц не видно — всё в мокрой черноте. Кажется, что всё кончилось и больше ничего не будет: ни солнца, ни света, ни неба, ни людей… Вот в такое время и должен умирать человек. Уходит тихо, как осыпается дерево.
Добровольная исповедь.
Я не знаю, что такое дурак, но я знаю, кто дурак. Не хотела бы я сейчас быть на его месте. Где он, что поделывает и где сидит? Карр-камень не промахнётся.
Я не знаю, что такое умный, но я знаю, кто умный. Могу описать подробно, как и где сижу я. В кресле. На мне белый махровый халат, тёплый и нежный, как объятия юноши. На ногах тапочки из дикой киски. На пальцах кольца и перстни из натурального золота и с натуральными камнями. От меня пахнет французскими духами. Я смотрю цветной японский телевизор. И передо мной столик чёрного мрамора с бутылкой французского коньяка, который пахнет не хуже их духов…
Плоская лампа выстелила стол жёстким белым светом, какой бывает только в тёмные осенние ночи. Но ещё не одиннадцать.
— Сергей Георгиевич, вы знаете, что в особо экстренных случаях закон разрешает ночные допросы? — спросил Васин.
Рябинин кивнул. Свет лампы стал жёстким не от осенней темноты, а от чистых листов протокола, лежавших перед старшим следователем Антимониным.
— Вам известно, — начал зональный прокурор, — что следователь всегда ищет троицу: преступника, доказательства и мотив. Доказательства мы изъяли, мотивом будет корысть…
— А преступник — я?
Неужели опять не услышат? Неужели он шепчет? Не услышат потому что люди слышат, когда хотят слышать.
Старшего следователя Рябинин почти не знал, но ему почему-то всегда казалось, что на Антимонине не костюм, а форменный китель, и не обычные очки, а тончайшее пенсне.
— Сергей Георгиевич, вы вели уголовное дело на хулигана Копытко, высоким, неприятно натянутым голосом сказал Антимонин.
— Вёл.
— Какова его судьба?
— Я передаю Копытко на поруки.
— Уже всё оформили?
— Написал постановление, но ещё не отпечатал.
— А почему отдаёте на поруки?
— Тяжких последствий нет, характеризуется прекрасно, парень оступился…
— Вы знаете, что борьба с хулиганством усилена?
— Пожалел его…
— Пожалел? — Казалось, взгляд Васина отодвинул старшего следователя в сторону от допроса и от стола. — Уж больно вы жалостливы. В своё время пожалели допросить продавщицу, теперь жалеете преступника.
— Жалость не порок.
— Из порок, но тогда нужно идти в адвокаты. У вас бы получилось.
— А у вас? — спросил Рябинин, удивившись, откуда он взял силы для этого злого вопроса.
— Я бы никогда не смог работать адвокатом и защищать преступников, гордо отрубил Васин.
— Прокурор, который не смог бы защищать преступников, несправедливый прокурор. Как и адвокат, который не смог бы обвинять и работать прокурором.
И промелькнуло, исчезая…
…Только обвинение человека или только его защита всегда несправедливы…
— Что-то вы разговорились, — заметил Васин и кивнул старшему следователю.
Разговорился, потому что говорили об убеждениях. Но к чему здесь, в городской прокуратуре, на допросе, ночью тревожить убеждения — этим двум людям нужны доказательства. Что они хотят доказать?
— Вы знакомы с Копытко? — спросил Антимонин своим надрывным голосом.
— Конечно, знаком, коли допрашивал.
— Я имею в виду до уголовного дела.
— Нет.
— У вас на квартире он был?
— Разумеется, нет.
— В канцелярии прокуратуры он спрашивал ваш адрес. Зачем?
— Представления не имею.
— Из кармана пиджака Копытко изъяли бумажку с вашим адресом, который он всё-таки получил в горсправке. Так был он у вас?
— Да нет же!
— Сергей Георгиевич, — внушительно и почти сочувственно вмешался Васин, — не вам объяснять, что чистосердечное признание с одной стороны, а мы, как ваши коллеги, могли бы поспособствовать с другой…
— Не был у меня Копытко, — негромко, но так сказал Рябинин, что на чистосердечное признание надежду них не осталось.
Они смотрели на него из-за стола, но Рябинину казалось, что их глаза далеко, где-то в другом мире, — такими рисуют на обложках научно-фантастических повестей глаза инопланетян. Крупный Васин с умным и непререкаемым взглядом… Поджарый Антимонин в очках, которые походили на пенсне… Они вроде бы разные. Они должны быть разными, потому что каждый рождается самобытным. У каждого свой нос, губы, глаза… У каждого свой голос. У каждого своя неповторимая кровь, которая лишь приблизительно делится на четыре группы. У каждого свои отпечатки пальцев. Почему же эти двое так похожи? Что их так окатало? Какая штамповочная машина пропустила их через свои металлические формы?
