Дмитрий Линчевский - В капкане
— Стой! — скомандовал старик. — Давай дальше по-другому. Я спрашиваю, ты отвечаешь.
— Это дальновидно, — согласился Еремкин.
— Значит, так. Откуда украли?
— Из вольера.
— Каким способом?
— Замок вскрыли.
— Взлом?
— Нет, ключи подобрали.
— Когда?
— Вчера.
— Почему в милицию не заявили?
Директор, кашлянув в кулак, хитровато улыбнулся. Стоило ли рассказывать милиционеру, хоть и бывшему, о тех нарушениях, что творились в хозяйстве. А у кого их нет?
— Ты же понимаешь: там найдут, не найдут — кто знает. А проверят все до нитки. Не резон, в общем.
— Понятно, — хмыкнул Петрович. — От меня-то, что надо?
— Ну, как же — найти вора. Тут дело даже не в зверьках. Нам виновник нужен, чтоб, само собой, уволить. Иначе от этой заразы не избавиться. И так уж расползлась по хозяйству.
— Значит, вы уже решили, что это сделал местный.
— Скорей всего, — неуверенно сказал главбух.
— Так вам и кнут в руки. Посидите, покумекайте: кто мог, кто где был.
Директор, вздохнув, махнул рукой.
— Кумекали уже — целый список составили. Любой мог. Хозяйство-то немалое, считай, полдеревни. Народу уйма.
— Методом исключения — подсказал Петрович.
— Исключили уже, — затряс портфелем бухгалтер, доставая исписанные листы. — Эвона тут сколько.
На двух измятых страницах уместилось порядка 30–40 фамилий. Нацарапаны они были от руки, причем не самым разборчивым почерком. Глядя на документ, складывалось ощущение, что податели сего работали не в зверохозяйстве, а на птицеводческой фабрике, и автором жутких каракулей являлась одна из подопечных куриц.
Старик взял в руки списки, быстро пробежал их глазами, лукаво прищурился.
— Тут даже на первый взгляд можно добрую половину вычеркнуть.
— Так вычеркни, — встрепенулся Митрофанов. — Затем к тебе и пришли. А мы уж в долгу не останемся. Как говорится — за нами не заржавеет. Помоги.
Петрович покачал головой, возвращая листки.
— Помощник из меня липовый. Разве что телевизор за вас посмотреть, иль газету какую почитать.
— В этом мы и сами мастаки, — вздохнул директор, — а вот видеть насквозь не умеем.
— А кто умеет? — поднял седую бровь Петрович.
— Ты, конечно, кто ж еще.
— С чего ты это взял? Я ж не электросекс какой.
— Может, и не экстрасенс, но старики говорят, глаз у тебя, как рентген: ни один жулик устоять не мог.
— Да это ж когда было, сколько лет уж минуло. Все забылось давно, мохом поросло.
— Не прибедняйся, не такой уж ты и древний. В 70 некоторые еще детей строгают.
Петрович негромко усмехнулся.
— Возраст — затейная штука. Иной человек до 100 лет небо коптит и никаких хворей не знает. А другой уже в 50 киснет, как старый сандаль. Каблук стоптан, подошва протерта, кожа ссохлась и потрескалась. В нынешний век, коли до пенсии дотянул — считай, уж долгожитель. А мне намедни 74 стукнуло. Так что насчет детишек — это вы того, завернули. Я нынче разве что Буратину выстрогать могу и то кособокого. Здоровья на раз чихнуть осталось. Силы уж не те. Зрение совсем никудышно: вилкой в пельмень попасть не могу. Так-то вот, робяты. Кончился мой запал.
— Даже старый орел видит лучше молодого индюка, — афористично заметил бухгалтер.
Директор, стоявший, выпятив живот и заложив руки за спину, чем отдаленно напоминал вышеназванную птицу (не орла, конечно) — посмотрел на подчиненного не самым благодушным взглядом.
— Индюк-то здесь причем?
— Действительно, — виновато кашлянул главбух. — Даже старый орел видит лучше молодого крота.
— Другое дело, — поощрительно кивнул шеф. — Ну, так что, не поможет землякам старая гвардия?
— Эхе-хе, — хлопнул руками по швам Петрович. — Что ж с вами делать. Пойдемте в дом, будем разбирать вашу бухгалтерию.
1941 год.
История с цыганами не прошла для Коли бесследно. Он понял, что взрослые бывают не только хитрыми, но и очень даже жестокими. А разве не жестоко отбирать у ребенка последнюю конфетку? Сладкое ведь в доме пропало — покупать его стало не на что. Отца у него не было (мама говорила: «служил на флоте, погиб в кораблекрушении»), поэтому рассчитывать на вторую получку не приходилось. Помощи от соседей хватало лишь на хлеб да кашу. Словом, наступила трудная, без конфет и пряников, жизнь.
— Мама, а помнишь, что говорил дяденька милиционер в участке? — спросил Коля, давясь сухой гречневой кашей.
— Ох, не береди мои раны, сынок, — вздохнула мать, убрав со стола посуду. — Я простить себе не могу, что подошла к этим цыганкам.
— Ты не виновата.
— Кто же еще, кроме меня?
— Самокат и я. Если бы не уехал, то заметил бы, как они в сумку полезли.
— Я сама должна была это заметить. Ты маленький, тебе играть положено.
— Во-первых: уже не маленький, а во-вторых: единственный в доме мужчина.
Мама открыла в раковине воду, принялась мыть чашки и ложки.
— Доедай кашу, мужчина. Хватит и на твой век забот.
— Ты тоже моя забота, и я не хочу, чтобы нас кто-нибудь когда-нибудь обманывал. Мы должны быть бдительными.
Мама перестала греметь посудой.
— Ты запомнил слова милиционера?
— Да, — кивнул Коля, облизав ложку. — И еще запомнил, что глаза всегда говорят правду.
— Может быть. Только, как ты ее распознаешь, эту правду?
— Надо тренироваться, — вскочил он со стула. — Я сам научусь и тебя научу!
Из большого, как сковородка, динамика, висевшего над кухонным столом, послышалась ободряющая веселая песня.
Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка — это флаг корабля.
— Сходи лучше, погуляй, учитель, — улыбнулась мама. — Только не долго, вечер на носу.
Коля, надев сандалики, выбежал во двор.
Здесь возилась в песочнице малышня, прыгали со скакалками девочки, крутились на каруселях сверстники-мальчишки.
— Вы, как будто маленькие, — насмешливо сказал он, подходя к ребятам.
— А ты, как будто большой, — ответил вредный мальчик Сева, раскручивая деревянное колесо.
— Большой не большой, а на карусельках с первого класса не катаюсь.
Перешедшие во второй Глеб и Клим дружно спрыгнули с пузатых лошадок.
— Садись, Севка, теперь мы тебя покрутим.
— А че, сразу, я-то? — отошел тот в сторонку.
— Давайте лучше вот что, — сказал Коля, поворачиваясь к ним спиной. — Вы меня сзади хлопайте по плечу, а я буду отгадывать, кто это сделал. Кого узнаю, тот и становится на мое место, — он прикрыл глаза ладонью. — Начинайте.
Первый удар был сильным и звонким.
— Спорим, угадаю с одного раза, — сказал Коля, крутанувшись юлой.
— Слабо тебе, — хихикнул Глеб.
— Ты!?
— А вот и нет, а вот и нет! — весело запрыгали ребята. — Обманули дурачка на четыре кулачка.
Коля снова развернулся к ним спиной. Эта старая, всем известная игра, как нельзя лучше подходила для его тренировок.
Он пристально всматривался в лица друзей, пытаясь определить фальшь в их глазах. Иногда ошибался и тогда занимал место нападающего. Но тут же умышленно раскрывался и снова возвращался в исходное положение. Ребята потешались над его неловкостью, а он сверлил их взглядом, учась отличать ложь от правды.
Глава 4
Прежде чем зайти в опорный пункт, Полынцев решил заглянуть на пляж. В том, что там накануне была стрельба, он уже не сомневался — труп, можно сказать, свидетель. Но почему этот факт так упорно отрицал культурист? Боялся связываться? Что-то знал?
Медицинский пункт стоял напротив вагончика спасателей, образуя некое подобие проходного дворика. Людей на пляже было немного (точнее — никого), из чего логически следовало, что врач или медсестра проводят время в скуке и забвении.
Войдя в пахнущую клизмами и пилюлями медицинскую комнату, Полынцев понял, что не ошибся. На кушетке, с журналом в руках, полулежала симпатичная рыжая девица в белом с крестиком на кармане халате. Судя по колоритной глянцевой обложке, усыпанной фотографиями полуголых мачо, читала она отнюдь не «Медицинский вестник». Впрочем, упрекнуть доктора было не в чем. На столике лежали фонендоскоп и тонометр, в стеклянном шкафчике поблескивали пузырьки с лекарствами, на стене висел плакат по оказанию первой медицинской помощи. Все указывало на то, что к приему посетителей здесь основательно подготовились.
— Добрый день, — кашлянул Полынцев, оглядывая плакат, где один бесполый человечек оказывал медицинскую помощь другому. К слову, у последнего в нижней части живота зияла непристойная дырка. Видимо, какой-то остряк решил обозначить пол схематичного героя. Только имело ли это отношение к делу?
— Вы ко мне? — спросила девушка, поправляя не слишком длинный халатик.
— Да, к вам, если позволите.
