Никита Филатов - Последняя ночь майора Виноградова
— Думаешь, ты один такой умный? Те ребята тоже пытались с девкой по-хорошему потолковать. Так она им сначала на главврача показала, потом какую-то бабу из регистратуры приплела, а в конце вообще ахинею понесла.
— Грамотно.
— А что делать? Банкиры дождались, когда эта крыса положенный курс лечения прошла, дали денег, чтоб ее дня лишнего не держали — и прямо на выходе перехватили. Вывезли на дачу и начали обрабатывать: трахнут — побьют, побьют — опять трахнут…
— На всю сумму хотели? На десять тысяч надо было долго стараться.
Виноградову жалко, конечно, было девку, но… не очень!
— Нашим операм кто-то простучал — держат заложницу, измываются. Мы и сорвались дежурной группой.
Владимир Александрович кивнул — а что делать? Служба!
— Стреляли?
— Было немножко. Те подумали, что бандиты, начали сопротивляться. А наши парни этого ох не любят! Из мордатых одного положили, двух ранили. Сережку Ильина зацепило, дробовиком…
— А девка?
— Что ей будет? Потерпевшая! Круглосуточный пост теперь выделяем на охрану.
— Вот, мать его так! А выговор-то за что?
— Надо было крайнего найти. Написали, что в нарушение приказа такого-то от числа такого-то перед началом штурма здания не было преступникам предложено добровольно освободить заложницу. Вот, у меня выписано: «…Также старший группы захвата не представился… Не принял все меры для исключения применения табельного оружия». Да! Вот еще: «…У ряда сотрудников отсутствовали отличительные знаки и эмблемы установленного образца». Как тебе?
— Аргументированно.
— То-то и оно! Понатворили инструкций — и попробуй нарушь хоть одну. В клочки порвут, промокашки свинячьи. А сами пистолет только в «Полиции Майами» видели.
— Судя по сериалу, там то же самое.
— Везде бардак! Ты-то как?
— Так, помаленьку…
— Слышал, ты с серьезными людьми поцапался? Даже побегать пришлось — аж за бугор?
— Было дело. Лучше решил так, чем в покойники. Уволили, зато не посадили. И жив остался, что тоже неплохо.
— Правильно! Помнишь, у Шекспира: «Ведь тот не вор, кто козням вопреки уносит ноги тайно, воровски!»
— Надо же, прямо про меня… Это откуда?
— «Макбет». У меня есть — в переводе Пастернака. И еще одно издание, одиннадцатого года…
— Тысяча восемьсот одиннадцатого? — Виноградов бы не удивился, половину зарплаты Виктор тратил на книги.
— Нет, девятьсот одиннадцатого. Я покажу тебе.
— Спасибо, в следующий раз. Так что посоветуешь?
Барков поморщился и почесал за ухом:
— Поганые дела у твоих ребятишек!
— Витя, это я и сам знаю.
— Ох, не нравится мне все…
— Ты не стони. Говори толком, если есть о чем.
— Саныч, может, пошлешь их куда подальше?
— Нельзя. Некрасиво! Банкиры — они как дети. Заигрались в свои акции, биржи, дивиденды… Грех беззащитных под танком бросать. Растопчут.
— Платят хорошо?
— Нормально. Не в этом дело. Мы в ответе за тех, кого приручили.
— Раньше ты говорил это об агентуре. Я помню.
— Времена меняются. Ну?
— Если все, что ты мне вчера рассказал, правда…
— Не знаю!
— Видишь, даже этого ты не знаешь. А просишь, чтоб я…
В общем, Барков был, конечно, прав.
— Все верно, Витя. Извини. Чаю еще нальешь?
— Давай подставляй… — Виноградовский приятель не пил, не курил, соблюдал православные посты и вечерами медитировал на балконе под музыку даосских монахов. — Даже не знаю, что посоветовать.
— Да не нужны мне советы. Мне нужны люди — в форме, с оружием. И доступ в компьютер.
— Подумай еще раз, Саныч.
— Тот мужик — сволочь! Тихонин с Чайкиным тоже не подарок, но в этом случае их капитально подставили…
— В следующий раз умнее будут.
— Следующего раза может вообще не быть! Мальчишки с самолюбием, отдавать не собираются ни цента.
— Значит, завалят их. Или калеками сделают.
— Из-за той сволочи. Так?
— В общем, да. Пусть заявление напишут в РУОП, если подстраховать, то…
Виноградов поднял глаза на собеседника:
— Издеваешься?
— Да нет, я так…
Барков помолчал, помешивая ложкой остывающий чай:
— А что ты, собственно, задумал?
— Не знаю.
— Брось!
— Нет, действительно, еще толком не решил. Есть наметки какие-то, но пока… Понимаешь, силой этого гада признаться не заставишь. Во-первых, опасно, а потом — никому не нужно такое доказательство. Под паяльником каждый что угодно подтвердит! Бандюганы это прекрасно знают, лучше нас с тобой.
— Что-то другое нужно.
— Именно! Записи, что ли, собственноручные… Должен же такой человек вести какую-нибудь «черную» бухгалтерию? Он же финансист, а у них это в крови. Может, дискета какая-нибудь с паролем?
— Вряд ли. Дураков сейчас все меньше, грамотные стали.
— Лучше, конечно, чтоб он сам признался.
— По своей воле? И явку с повинной написал? Снялся на камеру! Эй, ты что? Спать собрался?
Виноградов прикрыл веки и вытянулся в кресле, закинув на затылок скрещенные пальцы рук, — так ему легче думалось.
* * *— А что такое совесть? В некотором роде это замполит души…
Владимир Александрович только крякнул — пользуясь тем, что из замкнутого пространства «жигулевского» салона деться было некуда, Барков уже второй час безнаказанно удовлетворял свою страсть к словоблудию.
— Витя! Еще слово — и я тебя убью… Вот этой вот штукой. — Костистый парень в комбинезоне поудобнее перехватил ручку видеокамеры и сделал вид, что примеривается для беспощадного удара: — Честью клянусь, казенного имущества не пожалею!
Лучше всех чувствовал себя водитель — тихонько посапывая, он отгородился от мирских тревог заслуженным сном рабочего человека.
— Темнеет.
— Скоро он, а?
— Мне сбегать поторопить?
Барков поискал, к чему бы применить избыток энергии. Нащупал тангенту радиостанции:
— Эй, как вы там? Скучаете?
— Ждем-с! — прохрипел динамик.
— Скоро. Успеете размяться.
В автобусе группы захвата, закамуфлированном под аварийную машину «Ленгаза», было, конечно, попросторнее. Но и народу туда набилось значительно больше. Причем самый маленький весил шесть пудов — без автомата и амуниции.
Хорошо хоть, никто не курил…
— Смотри!
Из парадной вышел седой, с безукоризненным пробором мужчина. Замшевый плащ и шейный платок замысловатой расцветки придавали ему вид несколько богемный, что органически дополнялось не сходящей с лица гримасой легкого, ни к чему не обязывающего инакомыслия. Нос картошкой, породистые губы…
— Неужели он?
— То-очно! Еще в этом фильме играл, как его…
— Гестаповца?
— Да нет, про бандитов! Комедия, как же ее… Забыл.
— Помолчите секунду, искусствоведы!
— Майор, а он что, тоже из этих?
— Зат-кни-тесь!
— Пардон, пардон. Извини… — Все-таки трудно было сдержаться: артист, то ли народный, то ли заслуженный, знакомая с детства физиономия — и в такой пикантной ситуации!
— Все эстеты — педерасты! — с пролетарской прямотой вынес вердикт водитель.
«Интересно, где он выучил такое трудное слово — „эстет“?» — подумал Виноградов, но промолчал, замерев: старик огляделся, поднял ладони к вискам, в несколько движений поправил прическу… Затем, не уверенный, что информация дошла по назначению, повторил то же самое, повернувшись в другую сторону.
— Видел?
— Конечно.
— Значит, все в порядке. Дадим ему время убраться — и вперед! По плану.
Актер тем временем отпер дверцу сиреневой «Волги», проскользнул за руль и включил двигатель.
— Интересно, какой он себе псевдоним взял? «Фиалка» или «Лютик»? — задал вопрос в пустоту Владимир Александрович.
— И вообще, не боишься с ними встречаться? Мысли посторонние не возникают? — поддержал приятеля Барков.
Парень с видеокамерой строго посмотрел на обоих — мол, дружба дружбой, а на чужие служебные тайны рот не разевай. Потом, не выдержав, хмыкнул:
— Пошли вы… Высажу!
В России полиции нравов, как таковой, нет — есть отделы и отделения некой «профилактики». Название другое, а клиентура как и везде, от Аляски до Цейлона: проститутки, сутенеры, притоны, малолетние наркоманы и бородатые извращенцы… Мерзость! И Вася Солодов, старший лейтенант, уже устал объяснять друзьям и коллегам из угро и следствия, что после Стрельнинской школы милиции места работы себе не выбирал, что в группу по «педикам и лесбиянкам» его направили не по причине каких-либо отклонений в сексуальной ориентации, а просто потому, что была вакансия именно там. Сначала он еще обижался на подначки по поводу выдаваемых на встречи с агентурой презервативов, а потом махнул рукой — надоело! Тем более что «голубые» в массе своей людьми были не опасными и на сотрудничество шли легко — в отличие от своих «розовых» соратниц.
